Три вида одиночества - Брайан Олдисс

— Хотя мы встретились совершенно случайно, — сказала Сушла, — как оказалось, я лучше подготовлена к встрече с тобой.

Я с удивлением смотрел на нее. В ее волосах серебрились нити седых волос. Сушла достала из сумочки небольшой прозрачный кубик с ребром не более десяти сантиметров. Затем отодвинула пепельницу в сторону и поставила кубик на стол, прямо между нами. Глядя то прямо на меня, то на кубик, она сказала:

— У меня завтра свободный день. Я недавно бродила по старинным улицам древнего городского квартала. Я вспомнила, как мы гуляли там вместе с тобой. Я тогда очень любила этот город. Он мне казался полным энергии. Многое в нем исчезло безвозвратно. Затем он стал столицей вражеского государства, северной державы. Ты куда-то пропал. Как же все было по-другому в дни нашей учебы в университете, верно? Все было, разумеется, гораздо лучше.

— Намного лучше, чем теперь, Сушла. — Она положила на стол руку. Я накрыл ее своей рукой.

— Это кубик — когда-то они назывались голокубиками — я нашла в антикварном магазинчике на той улице, точнее, в первом от нее переулке налево. Я купила его, потому что какое-то время назад обнаружила точно такой в одном магазинчике там, на Юге. Просто для синхронности… Теперь у меня пара таких кубиков. Чудо, что в этом хаосе сохранились две одинаковые вещицы. Обе в исправном состоянии. На следующей неделе я возьму их собой в Оксфорд.

— Ты возвращаешься в Оксфорд?

— Моя дочь работает в музее Эшмола, в издательском отделе. Ты, похоже, не знал, что у меня есть дочь. — Сушла улыбнулась, слегка прищурившись. — Не от тебя, разумеется. — Я почувствовал легкий укол ревности. — Второй кубик остался в моей комнате, тот самый, который я отыскала первым. Хочу, чтобы ты посмотрел, как они работают. Мы сможем там их включить. Я не имею в виду ничего такого, приглашая тебя в мою комнату. Слишком поздно для чего-то такого. Любовь иссякла в нас. По крайней мере во мне. В то же самое время я не могу забыть о том, что совсем недавно ты был моим врагом или, во всяком случае, одним из них. А также о зверствах, которые ваши творили с нами.

— Не мои. Моих у меня больше нет.

— Нет есть. Это видно по тебе. Англия. Оксфорд.

— Ах вот ты о чем! Нет, я занимаюсь минами. — Я объяснил ей род моих нынешних занятий. — Эти мины закладывались обеими сторонами. Хотя сейчас наступил мир, мины продолжают взрываться и калечить людей.

— Застарелая злоба, — печально улыбнулась Сушла. Она бросила взгляд на мужчину, с которым пришла в бар, наверное, ее мужа, и увидела, что он раздраженно затушил в пепельнице окурок и через стеклянную дверь вышел из отеля.

Я проводил Сушлу до ее номера. Я очень устал и был рад возможности поболтать с кем-нибудь и прежде всего с ней. На дверце стенного шкафа висел светлый мужской костюм. На прикроватном столике я заметил бритвенный прибор. Постельное белье на кровати лежало в полном беспорядке.

Сушла позвонила в комнату обслуживания и заказала кофе. Кофе без кофеина.

Я не подходил к ней близко. Я больше не хотел ее, хотел лишь нашего прошлого, нашего общего прошлого, когда наши постели постоянно пребывали в таком же беспорядке.

Я смутно помнил былое повальное увлечение голокубиками. Ими увлекались многие влюбленные. Стоило привести такой кубик в действие, как внутри возникало изображение головы, совсем как настоящее. Голова говорила, улыбалась, иногда плакала. Иллюзия достигалась просто: голографическое изображение наносилось на сжатый сердечник из германиевого сплава. При пропускании через него электрического тока изображение оживало, приводя в действие крошечные динамики, расположенные в нижней части кубика. Если у другого человека был такой же голокубик, его можно было настроить таким образом, что в нем появлялись две головы, общающиеся друг с другом.

Сушла включила одну из таких вещиц. В кубике возникла голова женщины с волосами цвета воронова крыла, с короткой стрижкой. Алые губы, дерзкий вздернутый носик. Женщина оставалась неподвижной, как будто вмерзшей в кусок искусственного льда.

Когда включился второй кубик, я увидел голову молодого мужчины — скуластого, веселого и самоуверенного. Из-под клеенчатой кепки торчали пряди белокурых вьющихся волос. Эта голова также оставалась неподвижной.

Я узнал юного себя и юную Сушлу. Мне стало не по себе. Сушла придвинула кубики ближе, повернув обе головы лицом друг к другу.

Изображения заговорили.

Юная женщина поначалу немного запиналась, но затем с ее губ стали слетать нескончаемые признания в любви.

— …не могу выразить словами, как я люблю тебя. В моем родном краю, возле моего дома журчит родничок со свежей чистой водой. Моя любовь к тебе подобна этому родничку — всегда чистая, всегда возрождающаяся заново. Я никогда не испытывала ни к кому таких чувств, какие испытываю к тебе. Любимый, я знаю, что всегда, всегда буду любить тебя и скучать без тебя.

Изображение мужчины приобрело более резкие очертания. Расслышать его слова оказалось легче, чем слова Сушлы.

— Настали трудные времена. Ситуация ухудшается с каждым днем. Наши политики, видимо, ослепли или сошли с ума. Прошлой ночью этот дом обстреляли. Хочу сказать тебе, что очень люблю тебя, но встретиться с тобой сейчас не имею никакой возможности. Хочу, чтобы ты знала, что я постоянно думаю о тебе.

Голос смолк. Женщина заговорила снова:

— Прошлой ночью я сжимала тебя в объятиях. Всю ночь я обнимала тебя. Как это было прекрасно! Ты же знаешь, что я всецело принадлежу тебе, я твоя, вся, без остатка. Я выпиваю всего тебя, как сухая земля выпивает капли летнего дождя. Всегда оставайся моим, любимый, и прими наилучшие мои пожелания. С днем рождения тебя!

Мужчина ласково улыбнулся. Говорил он по-английски с идеальным оксфордским выговором:

— Клятвы, которыми мы обменялись два года назад, остаются в силе. Просто сейчас я никак не могу получить пропуск для поездки на Юг. Мне до смерти надоела сложившаяся в мире обстановка. Вообще-то я должен кое в чем признаться тебе. Я уезжаю из своей страны, которую неожиданно охватили бесконечные споры. Хочу отправиться за границу, пока не стало слишком поздно…

Снова заговорила женщина:

— Спасибо тебе, любимый, за то, что пообещал прийти завтра. Ты можешь остаться в комнате моей двоюродной сестры, пока она отсутствует. Дверь будет открыта. Я вся трепещу при мысли о скорой встрече с тобой. Приди скорее, любимый, на мое ложе, приди скорее в мои объятия. Завтра мы с тобой снова будем вместе.

— Ужасно, что все сложилось таким образом, — заговорил мужчина. — Разве мы когда-нибудь могли думать о таком? И все же между нами всегда существовала разница. Вы у себя на Юге всегда жили, скажем так, менее прогрессивно, чем мы на Севере. Тебе нужно было приехать к нам, когда я приглашал тебя. Я ни в чем не обвиняю тебя. Нужно было предвидеть, что разразится гражданская война. Так что прощай, любимая Сушла!

— Я буду ждать тебя, — произнесло изображение Сушлы. — Никакое облачко не сможет затуманить мою любовь к тебе. Клянусь тебе… не могу выразить словами, как я люблю тебя. В моем родном краю, возле моего дома журчит родничок со свежей чистой водой. Моя любовь к тебе подобна этому родничку — всегда чистая, всегда возрождающаяся заново. Я никогда…

Сушла отключила оба кубика.

— Они повторяют те же самые слова. Повторяют снова и снова уверения в своей любви.

Чувствуя, как слезы начинают щипать мне глаза, я через силу выдавил:

— Конечно, его голокубик был записан через несколько месяцев после того, как она записала свой. Когда начался весь этот кошмар…

Она спрятала лицо в ладонях.

— Мы знали, что эти двое на самом деле не разговаривают, эти наши призрачные подобия. Это так грустно…

Голос прервался рыданием.

— Сушла, я помню, как записывал этот кубик, — сказал я, исполненный вины и раскаяния. — Расставание далось мне так же мучительно больно, как и тебе…

Я обнял ее за плечо, но Сушла осторожно высвободилась.

— Знаю, — призналась она, сердито взглянув на меня. В ее глазах стояли слезы.

— В том, что с нами случилось, нет ничего удивительного. Это в порядке вещей. — Я сжал ее руку и повторил: — В порядке вещей.

— Как же я ненавижу то, что в порядке вещей! — не то всхлипнула, не то усмехнулась она.

Когда я попытался поцеловать ее в губы, Сушла отвела голову в сторону. Я не оставил попытку, и тогда наши губы встретились, как бывало когда-то. Только на сей раз поцелуй стал не прелюдией, а финалом.

Я спустился вниз пешком — лифты в гостинице не работали, — думая о том, что война закончена. Так же, как и моя оставшаяся в прошлом юность. Я не стал ждать, когда принесут кофе. А Сушла осталась в своей комнате со старыми кубиками, старыми мирами, старыми эмоциями.