Memento mori - Мюриэл Спарк

– Видишь, вон там – Лизина экономка? – спросила Летти у Годфри.

– Да, да, я как раз думал...

– Вот и я как раз подумала, – сказала Летти, которая думала, что если миссис Петтигру ищет место, то не возьмется ли она присматривать за Чармиан.

– Но, по-моему, нам бы нужна такая женщина помоложе. Эта все-таки, сколько я помню, на восьмом десятке, – сказал Годфри.

– Миссис Петтигру крепче лошади, – сказала дама Летти, окидывая взглядом лошадника стати миссис Петтигру. – И по нынешним временам вряд ли возможно нанять молодую.

– А способности все при ней?

– Разумеется. Лиза у нее ходила по струнке.

– Да, но Чармиан будет против...

– С Чармиан нужна строгость. Ей нужна твердая рука. Да она просто-напросто распадется на части, если ты ее не возьмешь в руки. Нет, Чармиан нужна твердая рука. Иного выхода нет.

– Но как же все-таки миссис Энтони? – колебался Годфри. – Эта голубушка может не поладить с миссис Энтони. Ужасно будет, если мы ее потеряем.

– Если ты безотлагательно не подыщешь кого-нибудь ухаживать за Чармиан, ты миссис Энтони и так потеряешь. Чармиан, знаешь ли, для нее не подарочек. Вот и потеряешь, обязательно потеряешь миссис Энтони. Чармиан все время ее называет Тэйлор – кому это понравится? Ты на кого уставился?

Годфри уставился на скрюченного человечка с двумя клюками, появившегося из-за угла церкви.

– Это кто такой? – спросил он. – Как будто знакомый.

Цунами Джопабоком поспешила к новоприбывшему человечку, свежее личико которого заулыбалось ей из-под широкополой шляпы. Послышался его звонкий мальчишеский голос.

– Боюсь, опоздал, – сказал он. – Подоспел к шапочному разбору. Какая у Лизы, однако, пестрая обобратия!

– Да это же Гай Лит, – сказал Годфри, тут же узнав его, потому что Гай всегда говорил вместо «сестры и братья» «пестрая обобратия». – Этот поганец, – продолжал он – помню, хвостом волочился за Чармиан. Лет тридцать с лишним я его не видел. Ему никак не больше семидесяти пяти, а ты посмотри, во что он превратился.

В кафе близ Голдерз-Грин были заказаны столики для поминального чаепития. Годфри вообще-то не собирался чаевничать в этой компании, но, поглядев на Гая Лита, раздумал уезжать. Его заворожил вид умненького человечка на клюках, и он все глядел и глядел, как тот, вдвое согнувшись, пробирается между погребальными букетами.

– Мы, пожалуй, выпьем с ними чаю, – сказал он Летти, – ты как думаешь?

– Чего это ради? – спросила Летти, оглядевшись. – Мы и дома можем чаю попить. Поедем ко мне и попьем чаю.

– А по-моему, надо все-таки с ними, – возразил Годфри. – Может быть, выпадет случай перемолвиться с миссис Петтигру насчет ухода за Чармиан.

Летти заметила, что Годфри провожает взглядом ссутуленную фигурку Гая Лита, который, ловко перебирая клюками, приковылял обратно к дверце своего такси. Гаю помогли усесться, кто-то сел с ним, и, когда машина отъехала, Годфри сказал:

– Вот поганец, а считалось – критик. И лез в любовники ну буквально ко всем писательницам. Потом он стал театральным критиком – и актрисам покою не давал. Да ты его, наверное, помнишь не хуже меня.

– Нет, смутно, – отозвалась Летти. – У меня он успеха не имел.

– А он за тобой никогда и не волочился, – сказал Годфри.

Когда дама Летти и Годфри прибыли в кафе, оказалось, что гостей распределяет и рассаживает Цунами Джопабоком, объемистая, плотно упакованная и заряженная, на своем семьдесят шестом году, той благонакопленной энергией, которая вселяет отчаяние в сердца потасканной молодежи и которая нынче вконец запугала двух представителей сравнительно юного поколения, племянника Лизы и его жену, почти совсем недавно перешагнувших за шестой десяток.

– Рональд, сиди здесь и будь начеку, – сказала Цунами своему мужу, который надел очки и сел как вкопанный. Годфри пробирался к Гаю Литу, но его отвлекли столы и серебряные бутербродницы с тонкими ломтиками намасленного хлеба в нижнем ярусе, фруктовым тортом – в следующем, и поверх всего – грудой охлажденных пирожных в целлофане. Годфри очень и очень захотелось чаю, и он протолкался мимо дамы Летти поближе, явственно поближе к организатору, к Цунами. Она его тут же заметила и устроила за столом.

– Летти, – позвал он, – иди сюда. Мы тут сидим.

– Дама Летти, – сказала Цунами над его головой, – переберитесь, пожалуйста, сюда и садитесь с нами, дорогая. Вот здесь, рядом с Рональдом.

«Снобы чертовы, – подумал Годфри. – Решила, небось, что Летти – важная особа».

Кто-то, подавшись к нему, предложил подщелкнутую из пачки сигарету с фильтром. Он таких не курил, но все же сказал: «Спасибо, я приберегу ее на потом». И, подняв глаза, увидел волчий оскал вечной ухмылки на лице соседа, который протягивал ему пачку трясущейся рукой. Годфри извлек сигарету и положил ее у своей тарелки. Он был недоволен, что его усадили рядом с Перси Мэннерингом, – нахлебник Лизы, во-первых, а во-вторых, дряхл до безобразия, одни эти осклабленные гнилые зубы чего стоят, да он и чашку-то в руке не удержит.

Действительно, поэт пролил на себя почти весь свой чай. «Самое место ему в богадельне», – думал Годфри. Цунами то и дело поглядывала в их сторону и прицокивала языком, но она хлопотала таким образом обо всех и вся, словно воспитательница на детском празднике. Перси же все было нипочем: и собственное неряшество, и чужое неодобрение. Еще за их столом сидели Джанет Джопабоком и миссис Петтигру. Поэт, естественно, счел, что из них он самый почетный гость и поэтому призван быть душой общества.

– Однажды я с Лизой крупно поссорился, – прорычал он. – Это когда она взяла в любимчики Дуйлана Тхомуса. – Так ему было благоугодно называть Дилана Томаса. – Да, да, Дуйлана Тхомуса, – сказал он, – Лиза в нем души не чаяла. Знаете, если меня отправят на небо, а там окажется Дуйлан Тхомус, то спасибо, я лучше отправлюсь в самое пекло. Зато же не удивлюсь, если Лизу отправили в самое пекло за паскудное пособничество Дуйлану в его стихоплетстве.

Джанет Джопабоком преклонила слух к речам Перси.

– Простите, что вы сказали о бедной Лизе? Я не расслышала.

– Я говорю, – был ответ, – что не удивлюсь, если Лизу отправили в пекло за поганое пособничество...

– Из уважения к моей незабвенной сестре, – сказала Джанет с дрожью во взгляде, – я попросила бы не обсуждать...

– Дуйлан Тхомус сдох от делириум тременса, – заявил, вдруг злобно возликовав, престарелый поэт. – Улавливаете, а? Д – делириум, Т – тременс. Инициалы-то не зря даются!

– Во имя уважения к моей покойной сестре...

– Стихотворец называется! – фыркнул Перси. – Да Дуйлан Тхомус и знать-то не знал, что такое стих. Я однажды Лизе как сказал, так и сказал: «Ты, говорю, чертова дура, что содержишь этого шарлатана! Это же не стихи, это же хрен знает что!» Она не понимала, да и все вы хороши, но я говорю вам, что это не стихи, а МОШЕННИЧЕСТВО от первой до последней строчки!

Цунами повернулась вместе со стулом.

– Потише, потише, мистер Мэннеринг, – велела она, похлопав его по плечу.

Перси глянул на нее и прорычал:

– Ха! Да если у вас сатана спросит, вы знаете, что ему отвечать про дуйлан-тхомусовскую пфуэзию? – Он уселся прямо и осклабил зеленые клыки – поглядеть, как принят его вопрос, на который он тут же сам и ответил в непечатных выражениях, и миссис Петтигру воскликнула: «О боже мой!» – и отерла сложенным платочком углы губ. За соседними столами зашумели, подошла старшая официантка и заметила:

– Здесь такого нельзя, сэр!

Годфри все это было более чем отвратительно однако, он подумал: а вдруг сейчас конец чаепитию? Пока все взирали на Перси, он украдкой прихватил два целлофановых пирожных сверху бутербродницы и запихал их в карман. Потом оглянулся и удостоверился, что никто ничего не заметил.

Джанет Джопабоком склонилась к миссис Петтигру.

– Что он сказал? – спросила она.

– Видите ли, мисс Джопабоком, – сказала миссис Петтигру, искоса поглядывая в зеркало на стене, – сколько я могу понимать, он едва ли не грубо отозвался о некоем джентльмене.

– Бедная Лиза, – сказала Джанет, и слезы выступили у нее на глазах. Она расцеловалась с родственниками и удалилась. Племянник Лизы с женою попятились к двери, но, не дойдя до нее, были отозваны Цунами обратно, потому что племянник забыл шарф. Потом, впрочем, им было позволено уйти. А Перси Мэннеринг остался сидеть, широко ухмыляясь.

К великому облегчению Годфри, миссис Петтигру заново нацедила ему чаю. Она и себе налила, но протянутую трясущейся рукой чашку Перси попросту не заметила.

– Х-ха! – сказал Перси. – Что, леди у нас обижены, не для их ушей, а? – Он потянулся к чайнику.

– Надеюсь, я не довел до слез Лизину сестру, – торжественно сказал он. – Мне это было бы крайне печально – зачем ее до слез доводить?

Чайник был тяжеловат для его нетвердых пальцев и опрокинулся, откинув крышку и устроив на скатерти бурный разлив с чайными листочками, окативший брюки Годфри.