Рикша-призрак (сборник) - Редьярд Киплинг

К моему большому удовольствию, рикша, вместо того чтобы следовать за нами, оставалась все время шагах в двадцати от нас. Путь был довольно далекий, и я успел рассказать моему спутнику все, что уже рассказал вам.

– Хорошо, вы испортили сегодня один из лучших моих рассказов, – сказал он, – но я прощаю вам это за то, что вы испытали. Теперь слушайтесь моих советов и лечитесь. И если я вылечу вас, молодой человек, пусть это будет для вас хорошим уроком, чтобы в будущем держаться подальше от женщин и избегать неудобоваримой пищи.

Рикша все время держалась на том же расстоянии перед нами, и мой рыжебородый друг, кажется, очень радовался точности моих указаний относительно ее местопребывания.

– Болезнь, Пансей, болезнь зрения, мозга и желудка. А главное, желудка. Вы слишком много напрягали ваш мозг, мало заботились о желудке и утомили зрение. Очистите желудок, а остальное пойдет своим чередом. С этого часа я беру вас под свой медицинский надзор! Вы слишком интересный экземпляр, чтобы пройти мимо. – В это время мы спускались по Блессинггонскому шоссе, и рикша вдруг остановилась у сосны под нависшей скалой. Инстинктивно я тоже остановился. Хизерлеф выругался.

– Ну, если вы воображаете, что я намерен провести холодную ночь под утесами из-за ваших желудочно-головных зрительных бредней… Боже мой! Что это такое?

Послышался глухой удар, затем столб пыли взвился прямо перед нами, раздался треск сломанного дерева, и в десяти шагах от нас на дорогу обрушилась часть скалы с соснами и кустарниками. Соседние деревья качались некоторое время, подобно пьяным гигантам, затем последовали за товарищами с оглушительным грохотом. Наши лошади стояли неподвижно, потные от страха. Когда прекратился шум от сыпавшейся земли и камней, мой спутник проговорил:

– Знаете, если бы мы не остановились, то были бы теперь под землей футов на десять. Да, немало чудес на свете!.. Едем домой, Пансей, и будем благодарить Бога. Надо выпить немного коньяку.

Мы поднялись к Церковной горе и были в доме доктора Хизерлефа вскоре после полуночи.

Он тотчас же принялся лечить меня и не выпускал из рук целую неделю. Много раз за это время я благословлял судьбу, которая свела меня с лучшим и добрейшим доктором в Симле. Со дня на день состояние духа мое улучшалось, настроение становилось ровнее и веселее. И с каждым днем я все больше склонялся на сторону доктора в его теории о галлюцинациях вследствие болезненного состояния желудка, мозга и глаз. Я написал Китти, что легкий ушиб от падения с лошади заставляет меня просидеть некоторое время дома, но что я, вероятно, поправлюсь, прежде чем она успеет пожалеть о моем отсутствии.

Система лечения Хизерлефа была проста. Он заставлял меня принимать слабительные пилюли, купаться в холодной воде и гулять в сумерки или рано утром.

– Потому что, – предусмотрительно разъяснял он, – человек с ушибленной ногой не может делать по двенадцати верст в день, и ваша невеста была бы очень удивлена, если бы встретилась с вами на прогулке.

В конце недели, после многократных исследований зрачков и пульса и строжайших предписаний относительно диеты и моциона, Хизерлеф отпустил меня так же решительно, как начал лечить меня. Вот его напутственные слова:

– Слушайте, я утверждаю, что ваше психическое состояние совершенно нормально, а это значит, что я вылечил вас от большинства ваших физических недугов. Теперь собирайте ваши пожитки и отправляйтесь снова ухаживать за мисс Китти.

Я стал выражать ему признательность за его доброту ко мне. Он круто оборвал меня:

– Пожалуйста, не думайте, что я делал это все из симпатии к вам. Из всего, что я от вас слышал, я вывел заключение, что поступили вы, во всяком случае, нехорошо. При всем этом вы человек оригинальный, хотя и головорез… Нет! – остановил он меня вторично. – Ни одной рупии, прошу вас. Идите, и посмотрим, будут ли у вас опять какие-нибудь желудочно-мозговые зрительные бредни. Я плачу лах[2] за каждый раз, когда вы увидите что-либо подобное.

Через полчаса я был уже в гостиной Маннерингов с Китти, наслаждаясь счастьем ее присутствия и сознанием, что то никогда больше не смутит меня своим появлением.

Вполне уверенный в своем исцелении, я предложил прокатиться верхом, и непременно вокруг Джакко.

Никогда еще не чувствовал я себя так хорошо, никогда не ощущал такого необузданного прилива жизнерадостности, как в этот день – тридцатого апреля. Китти радовалась происшедшей во мне перемене и высказывала это со свойственной ей милой откровенностью. Мы выехали из их дома вместе, смеясь и болтая, и поскакали, как прежде, по шоссе к Чота Симле.

Я стремился к Санджовлийскому резервуару, чтобы окончательно убедиться в своем полном выздоровлении.

Лошади мчались, но, при моем нетерпении, мне казалось, что они идут шагом. Китти удивляло мое буйное веселье.

– Что это, Джек! – воскликнула она наконец. – Вы ведете себя, как ребенок! Что с вами творится?

В это время мы были внизу Конвента, и я только из удальства заставил моего Уэлера перепрыгнуть через дорогу, подзадоривая его рукояткой хлыста.

– Что со мной? – отвечал я. – Ничего, дорогая. Ничего особенного. Если бы вы провели, как я, ничего не делая, целую неделю, то пришли бы в такое же буйное настроение.

Конец фразы едва успел слететь с моих губ, как мы уже обогнули угол над Конвентом, и перед нами открылся вид на Санджовлийский резервуар. Посреди ровной дороги стояла желтая рикша с м-с Вессингтон в ней и с джампани в черных с белым ливреях около нее. Я подпрыгнул в седле, протер глаза и, уверен, сказал что-нибудь. Первое, что я помню потом, это себя, лежащим вниз лицом на дороге, и Китти, в слезах наклонившуюся надо мной.

– Оно ушло, Китти? – закричал я. Китти только заплакала еще сильнее.

– Что ушло, Джек, дорогой мой? Что все это значит? Это, вероятно, ошибка, Джек, ужасная ошибка.

Ее последние слова заставили меня вскочить на ноги… больного… охваченного прежним безумием.

– Да, это какая-нибудь ошибка, – повторил я, – какая-нибудь ужасная ошибка. Пойди и посмотри на это.

Мне смутно представляется, что я тащил Китти за руку, по дороге, туда, где стояло это, и заклинал ее из сострадания ко мне поговорить с этим, сказать, что мы обручены, что ничто, даже смерть и ад, не порвут узы, связывающие нас. И только Китти знает, что говорил я еще в этом роде. Снова и снова страстно взывал я к ужасу в рикше, умолял понять все, что я сказал, и освободить меня от мучений, убивающих меня. Вероятно, между прочим, я рассказал Китти историю моих отношений с м-с Вессингтон, потому что я видел выражение возрастающего внимания на ее бледном лице и в ее горящих глазах.

– Благодарю вас, мистер Пансей, – сказала она наконец. – Этого вполне достаточно. – И она кликнула саиса.

Саисы, безучастные, как все восточные жители, подвели лошадей. Когда Китти вскочила в седло, я пытался удержать ее лошадь за уздечку, умоляя выслушать меня и простить. Вместо ответа я получил удар хлыстом по лицу и слово или два на прощание, которых даже и теперь написать не в состоянии. Это меня убедило, и убедило правильно, что Китти знала все. Я повернулся к рикше. Мое лицо горело, удар хлыста оставил на нем громадную синевато-багровую полосу, тянувшуюся ото рта до глаз. Я потерял уважение к себе. В это время подскакал Хизерлеф, следовавший в отдалении за мной и Китти.

– Доктор, – сказал я, указывая на свое лицо, – это расписка миссис Маннеринг на увольнении меня в отставку и… я буду очень благодарен, если вы выдадите мне условленный лах.

Лицо Хизерлефа заставило меня расхохотаться даже в ту горестную минуту.

– Я готов рисковать репутацией моей профессии… – начал он.

– Не будьте глупцом, – проговорил я, – я потерял счастье всей моей жизни, и вы лучше сделаете, если проводите меня домой.

Пока я говорил, рикша исчезла. Затем я потерял представление о том, что было дальше. Вершина Джакко, казалось, поднялась и поплыла, как облако, затем опустилась на меня.

Через семь дней (т. е. седьмого мая) я обнаружил, что лежу в комнате у Хизерлефа, слабый и беспомощный, как малый ребенок. Хизерлеф сидел у письменного стола и внимательно наблюдал за мной. В первых его словах не было ничего ободряющего, но я был слишком подавлен, чтобы они меня взволновали.

– Здесь ваши письма, которые вернула вам мисс Китти. Вы, молодежь, очень любите писать письма. В этом пакете что-то вроде кольца. При этом была приложена любезная записка от папаши Маннеринга, которую я взял на себя смелость прочесть и сжечь. Старый джентльмен не особенно благосклонен к вам.

– А Китти? – спросил я с тупым равнодушием.

– Судя по тому, что она говорит, пожалуй, еще более сердита, чем отец. По всей видимости, вы посвятили ее во многие подробности вашей жизни до нашей встречи. Она говорит, что человек, поступающий с женщиной так, как вы поступили с м-с Вессингтон, должен был бы убить себя из сострадания к своему полу. Горячая голова у девицы. Уверяет еще, что вы были в припадке белой горячки тогда на шоссе у Джакко. Говорит, что скорее умрет, чем встретится с вами хоть раз.