Дело петрушечника - Роман Валериевич Волков

Сыщик закивал и продолжил рассказ о своей банде:

— Да, Роман Мирославович, у нас тоже было чудовищное количество нападений, грабежей и убийств. Но и мы тоже не лыком шиты и решили скопировать тот самый метод вашего начальника Будылина, то бишь ловля на живца. У нас ведь в губернии немало и борцов, и любителей кулачного боя нашлось. Самые смелые и крепкие наши сыщики бродили по городским улицам по ночам или, переодевшись в женские платья, разъезжали в пролетках. И в нашем случае это тоже сработало, как и с питерской бандой душителей. Однако в наши руки попался не сам Леонид Душеновский, а лишь его подмастерье. После долгих и трудных допросов с применением…

Тут Нестор закашлялся и бросил взгляд на сыщика.

— Да, господин Барабанов, — резко сказал сыщик, — допросы были жесткие. Но и банда была опасная, чай, не кошельки у ротозеев резали на ярмарках. В общем, почти всех тогда удалось схватить, но самый главный душитель смог скрыться. Видимо, он в очередной раз сменил личность и пачпорт новый справил. И, перебравшись подальше, собрал новую шайку. Но действовать решили по-новому.

— И как же? — поинтересовался Нестор.

— Они перестали нападать на одиноких путников, видимо, это приносило небольшой барыш. Шайка теперь врывалась в дома богатых помещиков, которые под жестокими пытками отдавали им все свои сокровища, припрятанные в доме. Поскольку они уже никого не душили, их в народе прозвали гостями. Так вот, господа, теперь я могу вас поздравить с тем, что банда гостей полностью разгромлена, а ее руководитель, знаменитый Леонид Душеновский, он же рав Губенталь по кличке Душитель, попался наконец в наши сети и сидит сейчас вот за этой дверью.

Тут дверь допросной открылась, и в проеме показалась голова довольного полицмейстера.

— Господа, прошу! — пробасил Цеховский.

В комнате, в клубах табачного дыма, сидели допрашиваемый, писарь и несколько сыщиков. Душеновский пил чай из стакана и хитро улыбался. Увидев вошедшего Муромцева, он затянулся папиросой и проговорил хриплым голосом:

— А тебя, барин, я помню! Ловко дерешься, нечего сказать. Сразу видно, не из наших. Эти вот рохли, — он кивнул на сидящих вдоль стены сыщиков, — не осмелились бы за самим Душителем гнаться!

— Полноте вам, Лев Иванович, — ответил Роман Мирославович, — какой я вам барин? Вы ведь такой же дворянин, как и я.

— Но… но как вы узнали? — Рука его со стаканом мелко задрожала.

Но он тут же совладал с собой и поставил стакан на стол, вопросительно глядя на усмехающегося Муромцева.

— Вы правы, я не из местных. Приехал из Петербурга и работаю здесь не по банде гостей, — начал свой ответ Роман Мирославович. — Я уверен, что за все свои разбойные дела вы ответите по закону. Но мне хотелось бы вернуться в ваше детство и задать в связи с этим пару вопросов.

Душненко вдруг сник, растерянно оглядел комнату и тихо сказал:

— Ну, раз вы добрались до моего детства, то и вопросы вам не понадобятся, вы же сами все знаете.

— Все, да не все, — ответил Роман, ставя стул напротив Душненко. — Расскажите нам о своем детстве.

— А что рассказывать? Таких, как я, знаете, сколько по России-матушке скитается да по тюрьмам сидит? Я круглый сирота, матери родной в глаза не видел, умерла родами. А когда мне десять лет было, то отца моего, инженера горного, убил и съел безумец Людожор, будь он проклят. Вот тогда меня и поместили в приют, который до смерти не забуду.

Душненко нахмурился, взял без спроса из пачки на столе папиросу, прикурил от протянутой Романом спички и продолжил:

— Издевались там над нами все — и старшаки, и надзиратели. Били по поводу и без оного. Вот через такое воспитание я и вырос жестоким и беспощадным. Иначе там было не выжить, вы уж поверьте. Там же я научился драться, воровать. И убивать.

Душненко тяжело вздохнул, глядя на дым от своей папиросы.

— Вы там кого-то впервые убили? — спросил Муромцев.

— Да. Яшку Ворона. Задушил гада.

— За что же?

— Третировал меня, цукал, словно в жертвы выбрал. Задирал по сто раз на день. Воровать заставлял, а после отбирал все. Короче, задушил я его полотенцем во сне, а тело утопил в выгребной яме. Надзирателям же сказал, что Яшка в бега подался, такое часто случалось. Мне, конечно, поверили, им было наплевать и на Яшку, и на меня. И даже, кажется, обрадовались, что главный буян сбежал. А я с тех пор стал сколачивать свою шайку, тогда же меня и прозвали впервые Душителем.

— Ну, хорошо, — сказал Роман, — эта часть вашей биографии нам более-менее известна и не особо интересна. Но мне хотелось бы услышать еще о кое-каких других ваших жертвах.

— Это о каких еще других жертвах?! — Душненко вскочил и раскинул руки в показной уголовной истерике. — Я грех на душе держать не стану! Про всю кровушку пролитую я вам рассказал!

— Успокойтесь, Душненко, — проговорил Муромцев, указывая ему на стул, — я о другом. Скажите, вы помните другого мальчика по имени Иоаннис Каргалаки? Он был такой же сирота, как и вы, но на суде ему повезло больше и его определили к опекуну. Тогда как вас направили в приют.

— Как не помнить? Помню, конечно, — на лице Душненко появилась злая улыбка, — сколько я слез выплакал по ночам, избитый и голодный, когда думал о своем невезении. Хотя чего удивляться — достаточно было в зеркало посмотреть, и сразу все стало бы ясно. Иоаннис тот красавчик был, голосок как флейта. А посмотрите на мою рожу — рябой, нечесаный, конопатый! А как отца убили, так я словно черт кидался на того пузана-опекуна. Даже на башмак ему, помнится, плюнул и по матери обругал. Немудрено, что он взять меня не захотел. Да что ж теперь жалеть, сложилось как сложилось.

Цеховский открыл обе половины окна, повернулся и спросил:

— За что же вы плюнули на господина Жумайло?

— А нашелся тоже спаситель хренов, — горько усмехнулся бандит, — начал нам про свой балаган кукольный байки рассказывать. Что он, мол, с другими ребятами театр делает, как они в костюмах пляшут. Так меня чуть не вывернуло от отвращения. Сюсюкал там что-то, чуть ли не как собачонка на задних лапах перед нами ходил.

Душненко в сердцах плюнул на пол и испуганно посмотрел на полицмейстера.

— Продолжай, — скрипя зубами, проговорил Цеховский.

— Так вот, противный тип он был. А Иоаннис тот был рад-радешенек. Еще бы, в приюте