В неверном свете - Карло Шефер

— Тейт и профессор Обердорф, — ответила Хорнунг. Показалось ли Тойеру, или она пыталась подладиться к нахальному тону гостя?

— Обердорф! — Хеккер рассыпал по ковру фальшивый смех. — Ну и старая карга! Тоже мне, большой эксперт…

Что он нес потом, рассердило Тойера, и не без оснований. Он уже радовался, что Хеккер никуда не годился. Фрау Корнелия Обердорф, как они выяснили, в семидесятые годы была в Германии самым молодым профессором. Блестящая и яркая, как валькирия, с годами она утрачивала популяр-кость, но, благодаря своим способностям, все-таки сделала карьеру. Последние несколько лет она возглавляла в Лондоне престижный Институт континентального искусства. Но около года назад перессорилась со всеми британскими экспертами по поводу подлинности обнаруженной недавно картины Каспара Давида Фридриха, которую только она считала подделкой. Удобная возможность отделиться от нее, тем более что она враждовала со всеми британскими коллегами, или, верней, они с ней. Так что ее кафедра в Гейдельберге, несмотря на хорошую репутацию, оказалась жалким концом карьеры. По крайней мере, в мире специалистов, где на этот счет было сказано немало язвительных слов.

— Метр девяносто, трехзначный вес, любит охоту. Ее путь устлан трупами: оленей, серн, студентов, соискателей докторской степени, коллег, имевших неосторожность ей возразить… В свою бытность в Гейдельберге я тоже пострадал от нее! — закончил Хеккер свой рассказ.

Тойер с трудом удержался от вопроса: неужели олени и серны тоже ей возражали. Он лишь показал фотографию Вилли, но Хеккер покачал годовой:

— Я проучился здесь только два семестра, потом уехал в Париж и Рим и, наконец, в Нью-Йорк. Тут все-таки немножко… ну… тесновато, верно? Для меня даже Штутгарт катастрофа, но жена хочет, чтобы ребенок вырос в Германии.

Тойер искренне его возненавидел.

— Что ж — пятничный вечер. Пойдем в город? — Хеккер улыбнулся и обвел взглядом собравшихся, но было ясно, что он обращался в основном к Хорнунг.

Она взглянула на Тойера, но тот сделал вид, что ничего не заметил. Потом великодушно отпустил свою команду на выходные.

Дома он выпил пару бутылок пива. Купил он их на бензоколонке, велев остановиться верному Штерну. Комиссар был зол, он устал от множества загадок, поэтому с радостью остался один. Потом заснул глубоким сном без сновидений.

Ильдирим лежала, голая, на ковре в гостиной. Иногда она так делала, чужая сама себе и все же возбудившись от собственной плоти. Было поздно.

Бабетта снова написала ей записку: «Мама спит пьяная. Тебя нет. Но я кладу тебе записку на стол. Понимаешь? Я украла ключ и люблю тебя».

Много ошибок. Надо будет чаще заниматься с ней.

Ильдирим отложила письмецо и перевернулась на спину. Батареи отопления шпарили на верхнем пределе, но ей было наплевать. Все шторы были задернуты.

Она положила ладони на груди и стала их гладить, очень медленно. От мест касания в глубь тела протянулись томные и сладостные нити. Она закрыла глаза. На затылки и за ушами ее кожа была как бумага, на бедрах как атлас, а на пупке меховая. Тело распадалось на регионы, на загадочные части страны, которая манила к себе. Она отпустила правую грудь и нежно заскользила ладонью вниз, с силой надавила на потаенное место между бедрами. Тогда тело пронзила молния и разожгла огненный очаг возле крестца. Пришлось его приподнять, чуть-чуть.

Что- то скрипнуло. Она резко обернулась.

В дверях стояла Бабетта. В застиранной махровой пижаме, с ободранной куклой под мышкой.

— Я не могу заснуть. Что ты делаешь?

Ильдирим уже не требовалось никакого отопления.

— Я собиралась принять ванну, — солгала она, пытаясь придать голосу обычное звучание. — Выкупаться.

— В спальне? — Девочка скептически глядела на нее. — Ты не купалась. По-моему, ты хотела дрочиться.

— Эй, не выдумывай! — Ильдирим поспешно встала. — У меня сейчас женские дела!

— А-а, — успокоилась Бабетта.

Они спали вместе на широкой кровати Ильдирим. Прокурорша сначала не могла успокоиться, но потом заснула, убаюканная сонными всхлипами Бабетты.

«Ты не купалась, — несся шепот из тысяч ком-лат ночи. — По-моему, ты хотела дрочиться».

12

На следующий день Тойер сидел перед могучей женщиной и казался себе крошечным.

Он избрал стратегию внезапности, так как ему не хотелось звонить, а при мысли о том, что снова придется сесть за руль автомобиля, его чуть ли не тошнило.

Вилла фрау профессора, роскошная, с причудливым фронтоном, похожая на чертоги колдуньи, располагалась на Клингентейхштрассе, прямо над Университетской площадью, в лесу. Но при этом в расселине склона, куда почти никогда не заглядывало солнце. Этакий сумрачный замок.

— Вы не тот ли полицейский, которого пресса назвала только что не болваном?

Он добродушно кивнул.

— Это еще ничего не значит, — примирительным тоном заявила ученая дама. Потом напрягла свой энергичный баритон. — Картина подлинная, и не потому, что таковой ее признала «Тейт», а вопреки этому.

Обстановка в доме поражала своей изысканностью и совершенством. Тойер мог лишь догадываться, какому раритету он вверил свое тяжелое тело, какие старинные и ценные картины, гобелены и бесчисленные ружья висят на стенах. В свою очередь, профессор, огромная и невероятно толстая, поражала, и тут не могло быть двух мнений, своим редким безобразием. В ней все имелось в избытке, в пугающем избытке. Пальцы как трубы, рот словно увядший салатный лист; даже черные, с проседью, волосы, завязанные в пучок, казались толщиной с упаковочную бечевку. Глаза, водянистые и белесые, смотрели куда-то мимо комиссара, словно она созерцала за далекой рекой небесный Иерусалим.

Мощным потоком слов она обосновала свое мнение о подлинности картины и тут же дала понять, что разговор окончен. На лицо Вилли бросила бесстрастный взгляд. Его она не знала.

— Между прочим, студент, нашедший картину, пытался писать у меня магистерскую диссертацию — безуспешно. Так что полагаю, меня нельзя обвинить в том, что я ему просто покровительствую. — Она встала и властно проводила Тойера к двери, над которой висела голова огромного кабана.

— Фрау Обердорф, может получиться так, что нам придется задать вам дополнительные допросы.

Она уже открыла дверь.

— Зачем? — раздраженно спросила она. — Вы что, невнимательно меня слушали, господин комиссар?

— Нет-нет, но… если, скажем, выяснится, что вы… ошиблись.

На секунду комиссар даже испугался, что получит оплеуху, но профессорша громко фыркнула и просто выставила его из дома.

Тойер стоял в сыром садике и глядел сквозь лесную просеку на город и реку. Выглянуло солнце.

— Такого со мной еще никогда не бывало, — произнес он вслух.

К полудню на мобильник (комиссар накануне с внутренним сопротивлением продиктовал свой номер) позвонил Хеккер и с гордостью сообщил, что переговорил с экспертами из «Тейт» и что их оценка не такая уж однозначная.

— Что же из этого вытекает? — поинтересовался Тойер.

— То, что, во-первых, в субботу трудно выяснить что-либо по телефону, — в голосе Хеккера снова зазвучали назидательные нотки. — Требуются хорошие контакты.

— А они у вас имеются, — не без сарказма похвалил комиссар.

— Они у меня имеются. И тут же я узнал, что по этой картине не существует официального заключения. Просто какой-то сотрудник галереи высказал свое частное мнение, вот и все.

— Частное мнение, тем не менее, имеющее вес?

— Разумеется. — Казалось, Хеккер был раздражен. — В нашей науке есть некоторые незыблемые данности.

— Именно их я и должен узнать, — фыркнул Тойер и закончил разговор. Пускай это покажется невежливым, такой уж он неблагодарный.

Он отправился в город. Хорнунг не звонил и ни в коем случае не хотел встречаться еще раз с Хеккером, не говоря уже о том, чтобы отправиться с ним куда-либо.

Он брел без всякой цели. Солнце все еще грело, и он устроился с газетой в уличном кафе. Было не так тепло, как недавно возле «Круассана», но терпимо. Чуть позже поужинал в одиночестве в пекарне и побаловал себя вином «Кот дю Рон» — выпил три четверти бутылки.

Вернувшись домой около одиннадцати, он сначала достал корреспонденцию из почтового ящика. Счета, открытка от Фабри: «Как дела, Толстый? Я потолстел еще больше!» Маленькая бандероль: «Мы, представители международной фирмы МД, хотели бы создать в Германии наш филиал по рассылке эксклюзивных изделий. Нам порекомендовали Вас, господин Тойер, как человека, умеющего ценить радости жизни. Мы бы хотели пробудить в Вас интерес к нашему каталогу с помощью портсигара из настоящего серебра, который мы пришлем Вам в ближайшие дни».

Странно. Он положил портсигар на маленький столик в гостиной и забыл про него.