Проклятье Жеводана - Джек Гельб

Святой Стефан дал мне больше, чем я мечтал вообразить, и меньшее, что я мог сделать, – это порадовать своих подопечных разной степени обреченности каким-нибудь событием, которое придется изобрести на ходу.

До Рождества было далековато, а осенние праздники уже ускользнули, как песок сквозь пальцы. Посему я решил учредить бал-маскарад без повода, ведь эта самая что ни на есть христианская благодетель – простая радость, безо всяких привязки и повода.

Объявив о своей идее почетным хирургам, я сыскал искреннее одобрение и заручился посильною поддержкой. Эти благородные месье отправили с десяток писем своим множественным потомкам, приглашая высший свет навестить мою обитель – до чего же любезно!

Воодушевившись, я занялся прочими приготовлениями, и в нынешней закупке мяса, кажется, втрое превосходящую предыдущую, никто не углядел ничего дурного или подозрительного.

Когда я возвращался в госпиталь, я встретил Сару на крыльце. Хоть девушка была и освобождена от любого труда, ей самой в радость работалось, и, кажется, ее любопытство к природному человеческому естеству было сродни моему.

Очаровательная и милосердная Сара стояла, закутавшись в накидку, отделанную мехом, и прятала раскрасневшиеся щеки в мягкий воротник.

– Мадемуазель, – я отдал поклон, пребывая нынче в прекрасном расположении духа.

– Граф, – ответила мне девушка.

– Что бы вы хотели видеть к столу? – спросил я, останавливаясь на крыльце подле Сары.

– Не боитесь, что подобное поведение посеет страх и тревогу среди пациентов? – спросила девушка, с лукавой ухмылкой заглядывая в глаза.

– Что? – Пораженный, я опешил и даже несколько отстранился. – Моя дорогая, вы стали для меня непостижимой загадкой и с достоинством вновь и вновь отстаиваете этот статус. Прошу, давайте зайдем в тепло, и вы истолкуете хотя бы эту тайну?

– Тогда лучше зайти в дом, – пожала плечами мадемуазель Равель и кивнула в сторону шале. – Боюсь, в стенах госпиталя о таком шептаться не стоит.

– Ты пугаешь меня, дорогая Сара, – глубоко вздохнул я, и, собственно, мне ничего не оставалось, как повиноваться ее воле.

– Страдания – своего рода здешняя валюта, – произнесла она, едва мы переступили порог, и я даже не успел снять ее верхнюю одежду.

– Как тебе удается так легко меня сбить с толку? – недоумевал я.

– При твоей-то внимательности? Помилуй, это проще простого, – просто заявила Сара, пожав плечами.

Я с нетерпением пригласил девушку жестом в столовую, где нам подали соленые печенья с лавандой и горький кофе – излюбленный напиток нас обоих, лично я пристрастился к нему именно после работы в госпитале.

Сложив руки в замке, я принял вид послушного ученика, готовый внимать ее словам.

– Даже сейчас ты продолжаешь извиняться за те страдания, которые были принесены мне, – сказала Сара, помешивая ложечкой горячий кофе.

– Ох, и мне никогда не отплатить свой долг, – всплеснул я руками.

– Кто знает, кто знает, – она пожала плечами, лукаво блеснув короткой улыбкой.

– Будешь любезна, продолжишь свою мысль? – просил я, добавляя себе три кубика сахара в напиток.

– Ты не заметил, насколько скверно стали себя ощущать наши подопечные? – спросила Сара.

Я размешал сахар и сделал глоток, чтобы скрыть улыбку от этого коротенького и сказанного как бы между делом «наши».

– Суровая и хмурая погода, холодные ветра… Я сам склонен хандрить, а когда моя душа слабеет, слабеет и тело, – просто ответил я. – Не вижу ничего странного в том, что к зиме у нас добавилось работы. К тому же не каждая жалоба имеет под собой должное научное обоснование – накануне мерил температуру у особо «безнадежного» чада Святого Стефана. И что же думаешь, моя дорогая? Все в пределах нормы. Его жар был надуман либо и взаправду случился, но краткосрочным приступом.

– А ты не думал, что больные намеренно сгущают краски? – Она потянулась к фарфоровой тарелке с печеньем.

– Думал, – кивнул я. – Конечно же, я проявляю особую любовь к самым нуждающимся и страждущим. И я не вижу ничего в этом странного, моя дорогая. Разумеется, самый слабый ребенок в потомстве нуждается в большей заботе со стороны матери. Думаешь, что больные надумывают себе, как ты выразилась? Валюты?

– Все именно так, – кивнула Сара, – Но все же не так просто. Не скрывай, тебе нравится биться над неразрешимыми загадками, потому ты и уделяешь большее внимание даже не тяжело больным, а непонятно чем больным. Поэтому такая милость, граф, может сильно взволновать, встревожить, даже напугать ваших подопечных. Они явно углядят в этом желание скрыть какую-то жуткую новость.

– Вот как? – В большом удовольствии я забарабанил пальцами по столу. – Моя дорогая, клянусь, никто до тебя не понимал меня и вряд ли поймет. Чувствую себя разделанным на холодном столе в нашем неуютном и мрачном морге. Мне нравится эта беспомощность перед тобой. И ты совершенно права: мне нравится биться над неразрешимыми задачами, ведь горечь поражения попросту невозможна – неминуемый провал, а меня провалы постигают один за другим, стали закономерностью, ожидаемой реакцией. А когда ученый выдвигает гипотезу, и все его пророчества оправдываются в ходе эксперимента… понимаешь, к чему я клоню?

– Конечно, понимаю – ты любишь стучаться не просто в закрытые двери, а в те, к которым ключа попросту не существует. Настолько боишься провала, что попросту не оставляешь себе выбора, – ответила она, пожав плечами. – Да, понимаю. При таком раскладе у тебя всего один итог, и называй его хоть провалом или, напротив, победой…

– Мне нет дела до слов, мне нет дела до того, как вы это назовете, – отмахнулся я. – И впрочем, теперь ты мне ответь на куда более важный вопрос, моя дорогая.

– Ну-ка? – спросила Сара, отставляя эмалевую чашечку на блюдце.

– Ты так и не ответила, что хочешь видеть на столе к предстоящему вечеру, – повторил я свой вопрос, которым встретил очаровательную рыжекудрую мадемуазель Равель.

Она вскинула бровки, а глаза пробежались по столу.

– Вот эти печенья просто прелестны, – ответила Сара, надламывая еще кусочек.

* * *

Мои старания были вознаграждены восторженными взглядами в тот день, когда двадцать восьмого ноября мои подопечные, даже самые обреченные, спустились в обеденные залы с расписными потолками. Мое сердце трепетало от восторга. На этот вечер я отменил столь гнетущие меня условности, в том числе и в отношении слуг.

Я несколько раз публично объявил о необходимости отбросить формальности, чтобы все, обязательно все, разом наплевали на достопочтенное «вы», на «ваши светлости и благородия», на графства и прочее. Сегодня я вершил реальность, и этой ночью я хотел, чтобы по моей воле отступили порядки, много старше меня и моих предков.

И, конечно же,