Старое предание (Роман из жизни IX века) - Юзеф Крашевский

Когда страшная буря пронеслась и Смерд нагнулся к лежавшему на земле князю, взбешённый Хвост едва не проткнул его мечом, забыв, где он. Только узнав своего слугу, он пришёл в себя.

— Милостивый государь, — начал Смерд, — гроза миновала… озеро уже не бурлит… солнце выглядывает из-за туч… волны улеглись… едем прочь с этого проклятого острова, где господствуют чары, ведьмы и колдуны… Не кто иной как гусляры накликали и нагнали сюда бурю. Град в кровь побил наших людей. Кто знает, что там с лошадьми на другом берегу?

Князь поднялся с земли, шумно вздохнул, насупясь, уселся в ладью, и гребцы отчалили от берега. Разрезая тёмные воды, ладья быстро удалилась.

Из-за кустов смотрели старый Визун и испуганные женщины: они что-то тихо бормотали — верно, посылали ему вслед проклятия.

Старуха с распущенными волосами торопливо рвала траву и, что-то нашёптывая, бросала в ту сторону, куда унеслась ладья. Потом стала кидать и песок и после каждой пригоршни плевала.

Дива, бледная и ослабевшая, неподвижно сидела у огня: она едва опомнилась и вся дрожала, точно её ещё терзали те духи, что вещали её устами.

Вдруг из-за туч выглянуло солнце, и луч его, проскользнув в храм сквозь раздвинутые завесы, лёг золотым снопом у ног девушки, а она, глядя на него, улыбнулась, как будто поняла, что говорило небо.

На крыше храма ворковали голуби, в кустах снова заливались соловьи, а над ладьёй князя стаей летели вороны; они то взмывали в вышину, то падали вниз, словно хотели сорвать с него шапку.

XV

В городище Хвостека допоздна бодрствовали люди: не было милостивого господина. Княгиня, погрузившись в раздумье, сидела в своей светлице, призывая к себе то слуг, то ключника, то прислужниц. Время от времени она беспокойно вскакивала, подходила к окну и к дверям и посылала спросить, не вернулся ли князь, не видно ль его, иль не слышно.

В первом дворе в ожидании его стояли люди, иные уже свалились от усталости.

Все с нетерпением ожидали князя, когда над лесом с грохотом и гулом пронеслась буря. Потом из-за туч выглянуло кровавое солнце и скрылось; мрак, словно саван, окутал землю, а князь все не возвращался.

Никто в городище не смел ложиться: не застанет князь на ногах и в готовности, тотчас велит избить!

Брунгильда поминутно посылала отрока, но отрок приходил все с тем же: ни слуху ни духу.

Ветер пронёсся по лесу и по озеру, обрывки туч летели по небу, словно догоняя друг друга и собираясь для новой бури. Ударяясь об изгородь и стены, завывал и смеялся Похвист[52], и от этого хохота, вторя ему, в страхе метались и выли собаки. У княгини задвинули ставни и задёрнули занавеси на окнах, крыша сотрясалась и трещала, ревел вихрь.

Наконец, около полуночи на мосту и у ворот послышался шум и топот, по городищу разнеслось: князь едет!

По крытым переходам между столбами проскользнула княгиня, спеша навстречу своему господину. Княгиня гневалась, но, войдя в светлицу, застала князя, с которого стаскивали промокшую одежду, ещё более разгневанным, чем она.

Они переглянулись, но не поздоровались. Князь стукнул кулаком по столу, требуя, чтоб ему подали мёд. Он был голоден, зол и поминутно изрыгал проклятия, желая всем и всему провалиться сквозь землю.

Брунгильда стояла, скрестив руки и пожимая плечами. Люди разбежались.

— Уж и полночь прошла, а вы, милостивый господин, все ещё не изволили возвратиться…

— Молчи, сорока!.. И ни о чём не спрашивай! — крикнул князь. — Не заставляй меня говорить, когда я взбешён и знать никого не хочу!

— И жену?

— Позвать мне завтра Хадона! — буркнул князь в ответ.

Хватаясь за голову, он теребил всклокоченные вихры и со злости рвал волосы.

— Хадон завтра поедет к вашим, к саксам… пусть идут сюда… пусть выступят походом… пусть жгут, режут, крушат… Пусть охватит пламя всю эту землю… Когда подымают под пашню целину, чтоб родился хлеб, сперва её очищают огнём и топором. Так и здесь ничего не будет, покуда пламя и топор не истребят эту сорную траву!

Госпожа улыбнулась.

— Я давно это знаю и давно говорила: только саксы могут справиться с ними. Один ты не покоришь их со своими дружинниками, их тут тьма. Все кметы — изменники, ни одному верить нельзя.

— Позвать мне завтра Хадона, — повторил князь, — но не говорить, куда его посылают. Пусть рано утром выйдет пешком, возьмёт коня в табуне и повезёт перстень в знак того, что едет от меня.

Княгиня поддакивала князю, поглаживая его по голове.

— Ты спи спокойно, я сама его отправлю. Чуть свет он будет в пути, но немало времени пройдёт, покуда он продерётся сквозь чащи и попадёт за Лабу, покуда они там снарядятся, выступят походом и доберутся сюда, — а тут!..

Князь взглянул на неё.

— Тут они строят козни и ведут заговоры, созывают веча, по ночам при лучине держат совет, собираются в лесу, объезжают дворы, посылают гонцов. Да меня этим не напугаешь, у меня достаточно людей, городище неприступно, выдержит и башня, и озеро защитит, а амбары у меня полны, и закрома насыпаны до краёв. Хоть бы и вздумали эти дикари осадить городище, я разгоню всю их свору… да не посмеют они меня осаждать!

Они заговорили тише: княгиня, облокотившись, села подле мужа. Князю принесли чарку меду и блюдо с мясом: мясо он разрывал пальцами и залпом осушил чарку.

Потом прогнал слуг и, не дожидаясь до утра, велел немедля привести Хадона.

Хадон был немец, но жил тут сызмальства, научился у дворни говорить по-здешнему, перенял здешние обычаи, и, хоть осталась у него волчья натура, не легко было его отличить, когда он втирался в толпу и шпионил, чтоб потом донести своей госпоже.

Вошёл стройный юноша, любимец госпожи, которого боялось все городище. Когда князь отлучался из дому, он развлекал княгиню, по целым дням просиживая у неё в опочивальне; выезжая, она брала его с собой и обойтись без него не могла. Князь тоже его любил, потому что он ластился к нему, как кошка. Если б не бледность и веснушки, усыпавшие его лицо, он был бы недурён собой. Волосы у него были кроваво-красные, но падали густыми кудрями.

— Хадон! — воскликнул, увидев его, князь, — подойди ближе… Завтра на рассвете ты отправишься туда…

Он показал рукой на запад.

— Поедешь к старику и скажешь, чтобы он прислал сюда своих. Слишком долго я терпел этих кметов, пора с ними покончить. Скажи, чтобы он дал людей, сколько может, но вооружённых: это дикий безоружный сброд, и горстка саксов их разгонит.

Облокотившись на стол, Хадон украдкой поглядывал на княгиню, которая через мужнино плечо делала ему знаки глазами.

— Возьмёшь у княгини перстень, покажешь, чтоб тебе поверили. Старик знает, что он означает… я долго оттягивал… но нынче… да, так нужно, пусть идут… пусть приходят.

— Милостивый князь, — смиренно начал Хадон, — разве только слепец не видит, к чему идёт дело… Они собираются в лесах, держат совет… Кто знает, успеют ли наши?

Хвостек засмеялся.

— Э! Крепкие нужны зубы, чтобы разгрызть такой орешек, как городище, — сказал он. — Пусть их пообломают о стены, а тем временем вы подоспеете с подмогой. В городище они мне не страшны. Знаю я этих сукиных сынов: они больше рычат, чем кусаются, только грозятся да кричат. Стоит им вместе собраться, они готовы хоть голыми руками брать ежа, а расползутся по своим норам, их и не разбудишь.

— Милостивый князь, — зашептал Хадон, — поистине оно так, как вы говорите, однако здесь никому нельзя доверять, даже вашей дружине.

Князь нахмурился.

— В холопах своих я уверен, а остальной сброд держится страхом; нет, я этого не боюсь.

Он засмеялся и снова опрокинул чарку. Хадон принялся нашёптывать о том, что разведал сегодня, шныряя между людьми. Рассказал он, что кметы разъезжают по дворам, что ночами сходятся на урочищах, что якобы гонцы без устали снуют из дома в дом с вицами, что выбирают каких-то старост.

Князь презрительно вскинул голову.

— Пускай их болтают, пускай совещаются, кричат и потрясают копьями — только шум поднимают, а больше ничего не сделают. Однако пора, наконец, смирить это дерзкое племя и обломать им рога. Для того и нужны саксы. Итак, завтра в путь, Хадон.

Юноша снова искоса взглянул на княгиню, поклонился, сложил руки на груди и, пятясь назад, выскользнул из комнаты.

О своём пребывании на Леднице князь не обмолвился ни словом, приказал молчать и своим людям, но они, не утерпев, втихомолку сеяли тревогу.

На следующий день в городище было тихо. Князь поздно спал, княгиня пряла и пела, поминутно гоняя своих слуг. День был пасмурный, моросил дождик. Только около полудня князь вылез на крыльцо и лёг на лавку на свежем воздухе. Он дремал, пил и то пинал ногами собак, которые уселись вокруг него, то бросал им хлеб.

Среди дня на плотине у моста остановилась кучка всадников, требуя, чтоб их допустили к князю… То были кметы, жупаны и владыки, старейшие и наиболее влиятельные люди в сельских общинах.