Сфинкс - Юзеф Крашевский

— Вам принадлежит! — сказал ласково, с улыбкой и поклоном, Зюссеманн.

— Да! — ответил наивно немец. — Верно, что мне принадлежит. Найдете здесь не только Геркулеса, но и Орфея, которого первые христиане взяли как эмблему миссии Христа на земле. Этот Христос, добрый пастырь, это тоже фигура, которую христианское искусство позаимствовало у язычников и, как всегда, присвоило себе. Каламис был создателем этого типа в древности. Это Меркурий.

— Ты в бреду, милый Гроне! — сказал англичанин, идя дальше.

Проводник сплевывал и вращал глазами, слушая. Воспользовавшись минутой молчания, наступившего благодаря тому, что несколько пораженный таким обращением немец умолк, англичанин подхватил нить разговора, весь во власти обстановки и с горящими глазами:

— Представьте себе эти великие, тайные торжества, эти собрания верующих, и жертвы, и пиршества, и братский поцелуй тех, которые вскоре должны были пасть под мечом палача. Какие картины! Какие великие и святые картины!

— Этот, так хороший католик, — проворчал проводник Анто-нио, — но этот другой дьявол, еретик.

Вдруг немец, придя несколько в себя, не дал кончить расчувствовавшемуся англичанину, так как его давила эрудиция и он должен был ее сбросить с себя.

— Собрания, — начал громко и живо говорить, — собрания эти назывались agapes, agapai OTagapy, любовь; это были собрания братьев во Христе. Они устраивались по разным поводам, по случаю посвящения, похорон, рождений. Агапы, наконец, были осуждены, как языческий предрассудок св. Амвросием, и вскоре были заброшены. Вот, — добавил, — изображение одного из них, представляющее пир с участием нескольких всего лиц.

— Какая жалкая пачкотня! Какие линии! Что за уродливые лица! — промолвил Аннибал, подходя поближе.

— Я бы покрыл золотом этот кусок стены, если б мне его продали для Britisch Museum! — воскликнул возбужденный сэр Артур.

— Прошу не трогать! — живо вмешался Антонио.

— Этот круглый стол — это cibilla… на нем, кончал упрямец Гроне, вы видите блюда с кушаньем. Слуга держит в руках стакан для питья, cyathus. Вот хлебцы с вырезанными на них крестами (quedta); вот яйца, символ искупления у древних.

Так они подвигались все дальше и дальше. Она его расспрашивала, он отвечал, но рассеянно, находясь под впечатлением местности. Из всех присутствующих меньше всего внимания обращала на окружающие ее предметы мисс Роза: воспоминания о тех временах, столь живые, столь захватывающие, не трогали ее и не увлекали; ей было душно в тесных коридорах, она мельком смотрела на неуклюжие изображения, смеялась над Ноем, который выглядывал из закрытого наполовину ковчега, как из коробочки и т. п.

Между тем немец сравнивал Авраама, Моисея, Иону и Даниила с Персеем, Беллерефоном, Геркулесом и Тезеем, рассуждал о бессмертном значении символа, о его смысле, о символах солнца, вола, оленя у источника, павлина, стоящего на шаре и других изображениях, встречающихся в катакомбах. Так они миновали большую часть крипт; англичанка, не обращая внимания на разгоревшееся любопытство товарищей, стала настаивать на возвращении.

— Воздух этот начинает меня давить, — сказала она, — несмотря на отдушины.

— Foramen [15], - шепнул немец, отвернувшись.

— Разве мало вам еще этих однообразных проходов, тайников, гробов и алтарей? Э! Вернемся, пожалуйста!

Напрасно увлеченный сэр Артур хотел от св. Севастьяна и катакомб Аппийской дороги направиться сейчас же к другим и продолжать исследования, которым немец предлагал помочь своей эрудицией; становилось поздно, проводник Антонио устал и сердился, что ему нечего было объяснять, мисс Роза теряла терпение: надо было возвращаться. Быстро пошли за проводником к выходу: Ян печальный, мисс Кромби задумавшись, сэр Артур все так же в экстазе, Зюссеманн, молча, с влажными глазами, Аннибал, ухвативши за рукав Антонио, болтал, забавляясь возмущением итальянца и его ругательствами.

Гроне все время шептал какие-то невнятные слова.

Часть дня, проведенная в катакомбах, а вернее, случайное знакомство с англичанином и его сестрой оказало больше влияния на жизнь, мнения и даже, пожалуй, на будущее Яна, чем это можно было предполагать. Так часто незначительный случай скрашивает длинный ряд годов.

Прощаясь после Аппийской дороги, англичанин пожал Яну руку, а Роза, схватив его руку и долго удерживая ее в своей и смотря в глаза покрасневшему юноше, быстро сыпала словами. Она приглашала его посетить их и настойчиво добивалась более близкого знакомства, более дружеских отношений. Аннибал, заметив это, пошел вперед насвистывая, а Ян, задержанный и упрашиваемый, должен был, наконец, дать слово Розе, что придет к ней, что будут встречаться чаще. Англичанка дала ему визитную карточку и, расставаясь, сказала:

— Помните же, помните! Надо пользоваться случаем в этой жизни. Когда в ней встретится лицо и сердце, родственные, милые, зачем же уходить от них, почему к ним не подойти, не попытать счастья?

Брат был так занят своим итальянским костюмом и кинжалом, что конца разговора не слышал, а может быть, не хотел слышать. Ян молча, задумчиво вернулся с Аннибалом в тихую комнату, где Анджиолина с гитарой в руках уснула на кровати. Итальянец разбудил ее бренчанием по струнам. Живо вскочила она и, подбегая к своим, вскричала:

— А, вернулись, слава Богу! — Невредимые! Ничего с вами не случилось? Хвала Божьей Матери, но вторично уже не испытывайте счастья. Говорят, что там легко заблудиться и погибнуть.

Спустя несколько дней Ян вспомнил об обещании и принужден был пойти в палаццо, которое англичанин занимал на Corso. Брат и сестра занимали две отдельные половины. Сэр Артур этим утром уехал в Неаполь изучать жизнь лаццарони и рыбаков. Его ждали уже снятые помещения в Кастелламаре, Сорренто и самой столице. Мисс Роза Кромби была одна.

С одной лишь горничной она занимала обширные, хотя и запущенные апартаменты. Ей прислуживали два негра в восточных костюмах; остальной ее довольно многочисленный двор занимал нижнее помещение и был невидим. Громадный зал и прилегающий к нему кабинет были полны цветами, коврами, статуями, картинами, со вкусом размещенными. В роскошных мраморных сосудах были свежие и душистые букеты; полупрозрачные занавески прикрывали окна; весь пол, согласно английскому обычаю, был выложен коврами.

Мисс Роза лежала на оттоманке с книгой в руках. Читала одно из любимых сочинений Руссо. Перед ней на мольберте была начатая картина, на полу лежали палитра и разбросанные кисти.

— А, как поживаете! — воскликнула она, вскакивая на ноги, — как поживаете, художник! Я тебя ждала, и если бы не остатки женской стыдливости, глупой стыдливости, от которой не могу избавиться, я бы первая тебя навестила, так я была нетерпелива…

Ян молча поблагодарил; он не смог ответить.

— Знаешь что? — добавила смело англичанка. Я последовательница Лафатера, черты твоего лица мне нравятся; я непременно хочу ближе познакомиться с тобой, хочу полюбить тебя как брата. Садись.

Прием, встреча, разговор, движения прелестной мисс Розы были настолько странны и непонятны для Яна, никогда ничего подобного не видевшего и даже не представлявшего себе, что он был как бы в сонном и мечтающем настроении. Прикосновение белой руки вернуло его к жизни и действительности. Она по-мужски пожимала ему руку и указывала на стул.

— А сэр Артур? — спросил Ян, не зная, как начать разговор.

— Поехал сегодня в Неаполь, — ответила смеясь. — Не говори мне о нем, это странный сумасброд, странно легкомысленный человек! Сердце доброе, но голова слабая. Всегда в экстазе, всем восхищается, а ничего не понимает. Но может быть счастлив, а это самое главное. Счастье, — сказала со вздохом, — счастье, загадка жизни: тысячу раз, кажется, мы ее уже почти разгадывать и — вечно неразгаданная.

— Счастье? — переспросил Ян. — Ведь это душевная тишина; покой без желаний, долгая жизнь без перемен.

— Где же оно? Где оно? — перебила мисс Роза. — Нет, нет! ничего подобного нет на свете. Это старое счастье — недостижимый идеал; а настоящее человеческое счастье, это костюм клоуна, золотые и черные лоскутья, сшитые воедино; жизнь ведь это страдание с надеждой, надежда и наслаждение в страдании, постоянное движение, постоянная борьба, постоянная деятельность. Это и есть наше счастье. Другого нет! — добавила она, — нет! нет!

— Этого я не назову счастьем.

— Потому что ты один из тех счастливых и бедных организмов, которые вечно должны обманывать себя и тосковать по покою, будучи не в состоянии добиться его. Скажи мне, любил ли ты?

Этот вопрос в устах мисс Кромби производил какое-то неприятное впечатление. Ян покраснел как девушка и, болезненно заикаясь, ответил:

— Кто же не любил?

— Кто? Я, я! — печально ответила Роза. — Разве можно назвать любовью то, что мы оба вероятно испытали, какое-то холодное чувство, минутное, преходящее, теплый весенний ветерок, охватывающий юношеское сердце? Я иначе представляю себе это чувство, которое в силах заставить нас позабыть обо всем мире и знать лишь то, что в нас, все сосредоточить в себе: будущее, небо, Бог; а этого словами не передать.