Новый Мир ( № 6 2008) - Новый Мир Новый Мир

Среди встречавших был и Тимофей, тоже в белом.

Для Ильи Хабарова времени, прошедшего с момента снижения самолета, будто и не было. Оно остановилось, зачарованное, потому что Илья, конечно же, сразу признал Эгейское море и острова его. Узнал, а потом вдохнул и почуял: море, солнце, небо вечной Эллады, в которой теперь ему не хватало лишь черного деревянного корабля с длинными веслами или под парусом. И сами собой из памяти стали выплывать строка за строкой:

После того как на остров далеколежащий он прибыл,

Вышел на сушу Гермес из фиалково-темного моря.

Сегодня море было бирюзовым, фиалково-темным оно бывает в ночи, в непогоду.

— Илюша, ты что-то мне говоришь? — спросила тетушка. — Тимоша нас встречает. Я вижу его.

На пристань ступив и совсем рядом видя многоцветный галечный и песчаный берег, слоистый обрыв скалы, просторную бухту с водой прозрачной, вдохнув полной грудью воздух морской, Илья разом охмелел и стал читать громко, на греческом:

Гавань удобная там, никаких в ней не нужно причалов,

Якорных камней бросать иль привязывать судно канатом.

Его чтению, конечно же, не внимали. Но он был услышан.

Хозяин и виновник праздника Феликс, зная греческий, услышал его, понял и ответил:

К суше пристав с корабля, мореплаватель там остается

Сколько захочет, пока не подуют попутные ветры.

Так они познакомились — через головы людей, взглядами, строками “Одиссеи”.

На берегу залива, немного отступив от воды, под полотняными навесами накрыты были столы. Меж ними для вящей красы — тележки с полосатыми арбузами, желтыми дынями, оранжевыми тыквами, а еще, навесом, — тяжелые виноградные кисти: изумрудно-зеленые, фиолетово-черные,

белые; гирлянды и косы красного перца, лука, чеснока.

Со столами рядом, наполняя бухту острым мясным духом, над грудами малиновых углей, дозревая, медленно поворачивались на вертелах

туши диких кабанов, молодых козлят и быков. Прожаренное и протомленное на вольном огне, с чесноком и пахучими травами, мясо, в коричневой корочке, пузырилось, местами лопалось, шипело, истекая и капая жиром. На малиновых грудах углей там и здесь вспыхивали, треща, синие огни. Здесь же на длинных рашперах жарилась птица; на решетках, над углями — нежные вырезки, седла молодых телят. А еще — осьминоги в жаровнях, скорпены, мурены в оливковом масле и красном перце.

А еще… Много было всего. Кружилась голова от острых, пряных и сладких запахов.

Из гостевых домиков, после короткого туалета, народ прибывший выходил и усаживался за столы в одеждах новых, заботливо приготовленных хозяевами, даже на выбор: белые хитоны да туники на манер древнегреческих; цветные шорты, багамы, легкие рубашки, кофты, топики.

Вначале была короткая речь хозяина:

— Дорогие гости! Сердечно благодарен вам за то, что не поленились прибыть сюда. Ваше присутствие, ваши добрые лица, улыбки — самый лучший для меня подарок. Спасибо вам! Хорошо иметь много друзей. Еще лучше иметь много единомышленников. Тем более в день сегодняшний, когда я переступаю в жизни своей из одного года в следующий. И когда мы начинаем новое, может быть, главное дело своей жизни, я вижу, что — не один, рядом со мной — соратники. Спасибо!

Греческий мужской хор негромко пропел старинный гимн земле и небу.

И начался пир горой. Вино лилось из деревянных бочонков, амфор, кратеров и даже из двух фонтанов. Розовое, алое, темное, словно кровь сказочного дракона, прозрачно-зеленое, белое… Терпкое, пахнущее ладаном или отдающее мускусом, с нежной горчинкой, щекочущей нёбо, или мягкой сладостью, но все вместе — божественная амброзия, которую пить — наслаждение и утонуть в ней не грех.

Илья скоро насытился шумным праздником: едой, питьем, разговорами, музыкой, песнями. Он ушел еще и потому, что полон был иным праздником, сродни потрясенью. Это была земля Древней Греции, Эллады, ее воздух и воды. И чтобы поверить окончательно, нужны были тишина и покой.

Об этой земле грезилось, о ней мечталось с той далекой поры, когда любимым чтением были “Мифы Древней Греции”, подвиги Геракла, странствия Одиссея, мир богов: Зевс, Гера, Посейдон и хромой Гефест, “Илиада” да “Одиссея” — все это в детстве, в школе. Потом был университет, его семинары и лекции прямо в Эрмитаже.

Посчастливилось в Греции побывать, на стажировке в Афинском университете. Акрополь, Плака, Пиреи, Афон… С матерью и братом плавали на теплоходе по Средиземному морю. Такие вот острова проходили мимо. Провожал их взглядом, сетуя, что нельзя спуститься на берег, подняться на скалу, на холм.

Оставив веселый праздник, Илья прошел галечным берегом вдоль отвесной скалы и, когда стихли голоса и музыка, сначала посидел на теплом камне, возле воды настолько чистой, прозрачной, что казалось, ее нет вовсе. Берег и берег. Разноцветная галька. Лишь зыбится золотистая сеть мелководья. В ней — быстрые, радужного перелива рыбки, воинственные крабики, машущие клешней словно палицей.

Илья искупался, недолго поплавал в легкой воде, разглядывая скалистый обрыв, за ним — маковку холма. Туда он решил подняться.

Пешая дорожка, почти тропинка в широкой расщелине вела вверх. Илья поднимался по ней, оставляя все далее позади и внизу острые запахи еды, людской гвалт, музыку.

И совсем скоро, вначале тихо, а потом громче, мощнее, стала звучать музыка иная. Это было пенье цикад в оливковой роще. Легкий шелест листвы. И голос моря, далекий рокот его.

Когда-то, теперь уже очень давно, в Крыму, в Коктебеле, с отцом поднимались на Кучук-Енишар. Такой же могучий холм. И море. Поднимаешься вверх, как теперь; море и небо становятся с каждым шагом просторней, а отец — словно печальней и молчаливей. Мать таких походов не любила. В первый раз поднялась и сказала: “Хватит. Лучше я покупаюсь”. Ходили с отцом. Сидели на каменной скамейке, возле самой вершины. “Гляди и думай, — говорил отец, останавливая мальчишечью болтовню сына. — Гляди и помни”.

Илья запомнил могучий, зноем выжженный золотистый холм. Море необозримой ширью, небо, которое сливается с морем. И рядом отец — на каменной скамье, изрезанной временем, ветром. Чуть выше, на самой вершине, — могильная плита.

И еще одна дорога в памяти дальней — белая, меловая. Это — на Дону и тоже с отцом. Прощальный курган над Доном. Там — кладбище. Идешь и идешь к нему по белой дороге. Все выше и выше. Земная округа словно расступается: синее русло реки, озера, займищный лес, хлебные поля, курганы. Все просторней и шире. Оглядишься — захватывает дух.

Это было в прошлом, которого не забыть. И чем дальше оно, тем дороже.

Он шел и шел, поднимаясь все выше, и вдруг вздрогнул, глазам не поверив: в двух шагах от вершины, в укрыве, — каменная скамья и человек сидящий. Конечно, это был не отец. Чудес не бывает.

Но чудеса все же случаются: на скамье сидел человек в белом коротком хитоне, с головой непокрытой. Рыжие волосы золотились в солнце. Словно греческий бог восседал, озирая просторную округу. Пусть не Зевс, но кто-то из славной когорты.

Это был хозяин острова и нынешнего праздника — Феликс.

— Ясу! — поприветствовал он Илью, признав молодого гостя.

— Я уж думал, пригрезилось, — отвечая на приветствие, сказал Илья.

— Люблю эту одежду. Она тут впору. Прошу, — пригласил он, — посидим.

Теплая каменная скамья. Темя холма, над миром вознесенного. Огромный, захватывающий дух простор, сродни полету, над морем. Словно в детском счастливом сне, когда летишь и летишь невесомый, а под тобою плывет далекая земля, голубая, зеленая, прекрасная, словно сказка.

Сидели молча. Прав был отец: “Гляди и думай. Гляди и помни”. Легко и светло думалось. Многое хотелось запомнить.

— Славно посидели… — наконец сказал, поднимаясь, Феликс. — А теперь пошли.

— Разве пора уезжать?

— Нет.

— Тогда я не хочу вниз, — отказался Илья. — Там — шумно.

— Мы не туда пойдем, — сказал Феликс.

Перевалив через гребень холма, он стал спускаться тропой иною, на другую сторону острова.

Там, над морем, на высоком мысу, в кипарисовой зелени стоял большой белый дом, прислоненный к скале. Спустились к нему через оливковые рощи, через виноградники и сады мандариновые да апельсиновые, в которых уже начинали румяниться плоды, помаленьку созревая. В садах было пусто. Лишь хор цикад гремел полуденным гимном.