Самодурка - Елена Ткач

Кот, сбежавший из жуткой квартиры, моментально учуял хозяйку, едва она оказалась на воле, едва коснулась пушистого лона земли, искрящего снежным сверканьем…

Кот выбрался из слепого оконца подвала, где он притаился до срока, переводя дух впервые за долгие дни неволи. Он ждал — хозяйка появится снова! Она должна появиться…

И кот оказался прав!

А Георгий подхватил её там, под окном, из которого она прыгнула в снег, освещенный золотым кругом света единственного в округе уцелевшего фонаря.

И теперь в машине, рядом с Громой, — теперь, когда она была в безопасности, силы покинули её, а душа словно бы вышла из берегов, разлилась над заснеженными полями, над подмосковными верстами… Изредка смертный ужас пережитого сдавливал ей горло и она прихватывала его рукой, словно удерживая крик.

Теперь, когда смерть миновала, она испугалась смерти. Теперь, ещё не в силах поверить, что стала свидетелем чуда, она испугалась… Чего? Быть может, несоразмерности своего малого грешного существа и той вышней защиты, которая явлена была ей и ради нее. Это несоответствие, этот стыд мучили больше физической боли, пугали сильнее изуродованного синяками лица. И это мучение она принимала как справедливое и заслуженное наказание за тот хаос, который она сотворила…

Когда Гергий подхватил её на снегу, — он первым делом вытер ей кровь носовым платком, отнес на руках к шоссе, усадил на скамейку возле остановки автобуса, поймал частника и привез Надю к себе на Юго-Западную. Лида в это время где-то отсутствовала. Но и её присутствие не помешало бы ему помочь человеку, который оказался в беде.

Грома вызвал скорую, врач осмотрел Надю и сказал, что ничего серьезного нет — ни переломов, ни разрывов внутренних тканей… только шок. Он уверил её, что это довольно быстро пройдет, только нужен полный покой и легкие транквилизаторы.

Надя от них отказалась. Набрала номер Николая, повинилась во всем, все в подробностях ему рассказала и назвала адрес квартиры на Щелковской. И теперь, когда они выехали за черту города, Рамаза, наверное, уже взяли.

Но об этом она не думала. Она замерла, застыла, боясь потревожить тот слабый свет, который занимался в её возмужавшей, переборовшей свой страх душе.

— Как же ты там оказался? — недоумевала она, лежа на махоньком диванчике в Громином кабинете и прикрывая лицо, чтобы он не очень её пугался.

— Еще накануне, когда ты меня на Войковскую вызвала, я понял, что у тебя что-то не ладно. Что ты в какую-то очень крутую передрягу попала. И наш ночной разговор мою догадку только ещё укрепил. А сегодня в театре… видела бы ты свое лицо! Совершенно дикое выражение… А когда после репетиции ты рванула куда-то, сломя голову, я понял, что надо подстраховать. Быть рядом… в общем, не знаю. Сорвался и поехал. Я ехал-то в соседнем с тобою вагоне метро. Ты стояла вся бледная и шевелила губами. Что-то кипело в тебе внутри, да так… В общем, с трудом я удерживался, чтобы не открыться, не подойти… Но не мог. Не хотел вмешиваться. Вернее, это ты не хотела! Так отстаивала тут на кухне свою самостоятельность… Это, мол, мое дело! Но я и сам догадывался, что это неведомое дело сейчас главное для тебя. Вопрос жизни! И ты должна чего-то добиться сама. Вот и добилась!

Он улыбался, нежно, но настойчиво отводя её руку от разбитого лица и отирая его мокрым льняным полотенцем.

— Ну вот, так уже лучше. А сейчас мы поедем.

— Куда?

— К моему другу на дачу. Там тебе будет покойно, там никто не потревожит. Считай, это твоя норка. Отлеживайся, сколько захочешь…

И Надя не стала сопротивляться.

По дороге они заехали к ней домой, забрали Горыныча и кое-какие вещи. Дома по-прежнему никого не было…

И вот они ехали — Грома, щенок, кот и Надя. И деревеньки, разделенные пролегающей трассой на две половинки, летели мимо.

И вот он — молчаливый притихший дом под сенью запорошенных елей. Оголенная старая лиственница охраняет крыльцо. Усыпанная её мягкими охристыми иголками и кое-где занесенная снегом веранда. Корка льда в позабытом ведре.

Грома отпер дверь, — не без труда открыл, — примерзла. Провел Надю в комнату, где их поджидал холодный камин и медвежья шкура, распростертая подле него.

Хозяева жили здесь редко — подолгу бывали в разъездах: Сибирь, Валаам, Европа, Америка… Они оба — муж и жена — были художниками. И работы их стражи покинутых стен — охраняли дом. Полупрозрачные дымчатые акварели работы Алены, и жесткая, чуть резковатая графика Ильи — он был известным книжным иллюстратором, а работы его ценились теперь за границей едва ли не больше, чем дома.

Сруб Илья сам собирал — перевез его из приволжской деревни. Помогали друзья — их у него было немало: и первый — Грома. У него были ключи от подмосковного дома, за которым он решился присматривать во время долгих отсутствий хозяев. Похвастался Наде, что вся внутренняя отделка первого этажа — его рук дело! А душу в этот дом вдохнула Алена.

Занавесочки с оборками, самодельные плетеные абажюры и трогательные мягкие игрушки, рассаженные по углам диванов и кресел. Настенные коврики, вязаные полотенца и тряпичные лоскутные одеяла — все кроила и шила сама, а ещё вышивала подушки. И дом этот, долгие дни пустовавший и нежилой, согревал вошедших тем рукотворным теплом, той любовью, что вдохнули в него хозяева.

— Сейчас камин затоплю, ты приляг пока…

Георгий сновал взад и вперед, втаскивая в дом из машины сумки с продуктами, запасное теплое одеяло, Надины теплые вещи…

Она медленно, не спеша, обошла дом, поднялась по крутой лестнице на второй этаж — там были две маленькие уютные келейки: одна — Алены и другая — Ильи. Ларион, бесшумно переставляя свои шоколадные лапы, всюду следовал за ней, словно боялся, что может снова её потерять.

— Грома, я хочу устроиться наверху. Можно? — оглядевшись, она спускалась в каминную, ладонь её плавно скользила по гладким деревянным перилам.

— Ты там замерзнешь. Хотя вообще-то туда печная труба выходит — вон, смотри! Печку будешь топить? Она тут, внизу, в соседней комнате.

— Обязательно — это ж такое удовольствие! И печь, и камин… А дрова где?

— За домом у сарайчика в штабель сложены. Там в сарае и пила, и топор. Только они тебе не понадобятся — дров на целую зиму хватит. Топи — не хочу!

— Как хорошо… — она вздохнула и начала разбирать сумку с продуктами. — Сейчас приготовлю ужин.

— И не думай! Я сам. Тут направо — кухонка: и газ, и электроплитка, и даже керосинка есть. На случай, если отключат электричество и газовые баллоны кончатся. Тут такое бывает — с электричеством — правда, редко. А с газом все в полном порядке: два полных баллона есть — я глядел. Так что, не пропадем! Ты давай-ка ложись, вздремни часочек, пока я со всем разберусь.

Слабые Надины возражения не возымели на Грому никакого воздействия: он проводил её наверх, в комнатку, на которой она остановила свой выбор — в спальню хозяйки. Там на стене напротив кровати висел Аленин автопортрет и акварелька с темно-лиловыми ирисами. А на тумбочке у изголвья стоял осенний, давно засохший букет в простой глиняной вазе.

Она легла как была — в одежде, не решаясь раздеться пока дом не протопится, накрылась ватным стеганым одеялом и сразу уснула. А кот прыгнул к ней на кровать и принялся блаженно мурлыкать, свернувшись в ногах клубочком.

И приснилась Наде старинная усадьба, где балетное училище якобы разместили на летние каникулы, и она бродила по комнатам, раскрывая плотно сомкнутые двери — одну за одной… Там была мебель красного дерева, — вся резная, округлая, женственная, огромные вазы возвышались на столах и каминных мраморных досках, строгие орнаментальные росписи вились по стенам.

С нею вместе по нескончаемой анфиладе комнат путешествовали одноклассники, а среди них — Маргота и Митька — её партнер по дуэтному танцу. Но потом они все исчезли куда-то — отстали наверное. А может быть, заблудились… И она продолжала свой путь одна. И неожиданно очутилась в спальне, где под раскидистым балдахином оказалась необъятных размеров кровать, почему-то покрытая вполне современным покрывалом с оборками из натурального шелка. Надя немедленно прыгнула на эту кровать, улеглась прямо посверх покрывала, и уже во сне своем тоже заснула… Но перед тем ей почудилось, что с расписного плафона над головой к ней склоняется чей-то лик — женский, светлый, сочувствующий. И улыбается…

Когда Надя проснулась, вернувшись к реальности из двойного сна, голова уже почти не болела. Ларион тут же полез к ней на грудь, потягиваясь и выпуская когти, но хозяйка ему не позволила барствовать — хотела поскорее подняться.

Она спустила ноги с кровати, наклонилась, чтобы придвинуть тапочки, и комната поплыла. Надя снова легла, часто-часто моргая, — пыталась прогнать мельтешащие черные точки, роившиеся в глазах. Вроде прошло. Она медленно поднялась, вышла на лестницу и, осторожно ступая по крутым ступенькам… не спустилась, нет, — вплыла в комнату. В каминную, которая с первого взгляда, — впрочем, как и все в этом доме, — полюбилась ей.