Джен Эйр - Шарлотта Бронте

— Так оно и было, — сказала я, понижая голос, чтобы Ли, все еще протиравшая окно, не слышала меня. — И сначала я решила, что это Пилот; но ведь Пилот не может смеяться, а я уверена, что слышала смех, и престранный.

Она взяла новую нитку, тщательно навощила ее, спокойно вдела в иглу и заметила с полным самообладанием:

— Знаете, мисс, едва ли хозяин стал бы смеяться, когда ему угрожала такая опасность. Вам, наверно, приснилось.

— Нет, не приснилось, — возразила я с некоторой горячностью, так как ее хладнокровие возмущало меня.

Она снова обратила в мою сторону проницательный, испытующий взгляд.

— А вы сказали хозяину, что слышали смех? — спросила она.

— У меня не было случая говорить с ним сегодня.

— И вам не захотелось открыть дверь и выглянуть в коридор? — продолжала Грэйс.

Казалось, это она теперь ведет допрос, пытаясь выжать из меня какие-то сведения. Вдруг мне пришло в голову: как бы она, догадавшись о моих подозрениях, не сыграла со мной какой-нибудь злой шутки. И я решила, что следует быть настороже.

— Наоборот, я заперла дверь на задвижку, — ответила я.

— А разве вы не запираете свою дверь каждый вечер, когда ложитесь спать?

«Черт побери, она хочет узнать мои привычки, она что-то замышляет!» И негодование снова взяло во мне верх над осторожностью. Я резко ответила:

— До сих пор я очень часто забывала про задвижку. Я не видела в этом необходимости, считая, что в Торнфильдхолле мне не угрожает никакая опасность, но с этого дня (продолжала я с особым ударением) я буду всякий раз запирать ее покрепче, прежде чем лечь в постель.

— И хорошо сделаете. Правда, у нас тут кругом спокойно, и, насколько я знаю, никто никогда не пытался ограбить этот дом, хотя всем известно, что здесь в кладовых одной серебряной посуды на многие сотни фунтов. Кроме того, как вы видите, для такого большого дома здесь очень мало слуг, — ведь хозяин не живет у нас подолгу, а когда приезжает, ему, как холостяку, мало что нужно. Но осторожность никогда не мешает. Дверь запереть нетрудно, и лучше, если вы будете защищены от любой неожиданности. Многие люди, мисс, полагаются во всем на провидение, а я считаю: на бога надейся, а сам не плошай, и береженого бог бережет. — Тут женщина замолчала. Она и так говорила слишком долго и эту тираду произнесла с назидательностью квакерши.

Я все еще стояла на том же месте, сраженная таким сверхъестественным самообладанием и непостижимым лицемерием, когда вошла повариха.

— Миссис Пул, — сказала она, обращаясь к Грэйс. — Обед для слуг скоро будет готов, вы не сойдете вниз?

— Нет. Поставьте пинту портера и кусок пудинга на поднос, я захвачу с собой наверх.

— А мяса вы не хотите?

— Немного, и ломтик сыру. Вот и все.

— А как насчет саго?

— Пока ничего не нужно. Я спущусь к чаю и сварю сама.

Тут повариха обратилась ко мне, сказав, что миссис Фэйрфакс ждет меня, и я сошла вниз.

За обедом я была так занята размышлениями о загадочном поведении Грэйс Пул и еще больше о том, какое положение она занимает в Торнфильде и почему ее в это же утро не отправили в тюрьму или по крайней мере не рассчитали, что совершенно не слышала рассказа миссис Фэйрфакс относительно ночных происшествий. Ведь мистер Рочестер совершенно ясно высказал мне свою уверенность в том, что преступницей была именно она; какая же таинственная причина удерживала его от того, чтобы открыто изобличить ее? Отчего он просил и меня хранить тайну? Это было очень странно: ни с чем не считающийся, вспыльчивый и гордый джентльмен находился, казалось, во власти одной из самых ничтожных своих служанок, и притом настолько, что даже когда она покусилась на его жизнь, он не решился открыто обвинить ее в этом, а тем более покарать.

Будь Грэйс молода и красива, я могла бы допустить, что мистер Рочестер находился под влиянием чувств, более властных, чем осторожность или страх; но в отношении столь мало привлекательной, некрасивой и пожилой особы такое предположение казалось невероятным. «Правда, — размышляла я, — она была молода, и эта молодость совпала с молодостью ее хозяина. Миссис Фэйрфакс как-то говорила мне, что Грэйс уже давно живет в этом доме. Не думаю, чтобы она когда-нибудь была хорошенькой. Но даже при отсутствии внешнего очарования она могла привлечь его оригинальностью и силой характера. Мистер Рочестер любитель решительных и эксцентрических натур, а Грэйс уж во всяком случае эксцентрична. Что, если из-за случайной прихоти он оказался во власти этой женщины и она теперь оказывает тайное влияние на его поступки, пользуясь его прошлым, от которого он не в силах отмахнуться, которого не может забыть?» Но тут мне представились с такой отчетливостью квадратная плоская фигура миссис Пул и ее незначительное, сухое, топорное лицо, что я сказала себе: «Нет, невозможно! Мое предположение не может быть верным!» «И все же, — продолжал тайный голос, живущий в сердце каждого из нас, — ты ведь тоже некрасива, а мистеру Рочестеру как будто нравишься; во всяком случае, тебе это не раз казалось. А что было этой ночью? Вспомни его слова, вспомни его взгляд, его голос!»

Я слишком хорошо помнила все — и слова, и взгляд, и тон, и в эту минуту снова живо их себе представила. Я вошла в классную комнату, Адель рисовала. Я наклонилась над ней и стала водить ее карандашом. Вдруг она с изумлением посмотрела на меня.

— Что с вами, мадемуазель? — спросила она. — Ваши пальцы дрожат, а щеки у вас красные, как вишни!

— Просто я наклонилась, Адель, и кровь прилила к моим щекам. — И она продолжала рисовать, а я продолжала думать.

Я поспешила отогнать ужасные предположения, которые возникли у меня в отношении Грэйс Пул. Они казались мне отвратительными. Я мысленно сравнила себя с ней и нашла, что мы все же совсем разные. Бесси Ливен однажды сказала мне, что я настоящая леди, — и она сказала правду: я и чувствовала себя такой. А ведь теперь я выглядела гораздо лучше, чем тогда, когда Бесси видела меня. Я пополнела и посвежела, стала живей и здоровей, так как узнала целящую силу светлых надежд и беспечных радостей.

«Скоро вечер, — сказала я себе, взглянув в окно. — За целый день я не слышала в доме ни голоса мистера Рочестера, ни его шагов; но, несомненно, я его сегодня еще увижу». Утром я боялась этой встречи, а теперь желала ее, и меня все больше охватывало нетерпение.

Когда сумерки окончательно сгустились и Адель ушла от меня вниз в детскую, поиграть с Софи, я уже горячо желала этой встречи. Я прислушивалась, не зазвонит ли внизу колокольчик, не поднимется ли кто-нибудь наверх, чтобы позвать меня; иногда мне казалось, что я слышу шаги самого мистера Рочестера, и я оборачивалась к двери, ожидая, что она вот-вот откроется и он войдет. Но дверь не открывалась, и только все гуще становился мрак за окном. Однако было еще не поздно, мистер Рочестер нередко присылал за мной и в семь и в восемь вечера, а теперь только шесть. Наверное, мои ожидания не будут обмануты — именно сегодня, когда мне столько хочется сказать ему. Я решила опять навести его на разговор о Грэйс Пул и послушать, что он мне ответит. Я решила прямо спросить его, считает ли он, что именно она покушалась на него прошлой ночью, и если да, то почему он держит в тайне это преступление. Меня нимало не заботило то обстоятельство, что мое любопытство может раздражить его; мне доставляло особое удовольствие то сердить его, то снова успокаивать, — при этом верный инстинкт не позволял мне заходить слишком далеко. Я никогда не отваживалась на простое поддразнивание и, так сказать, искусно играла с огнем. Не теряя ни на миг должной почтительности и не забывая о своем положении, я осмеливалась спорить с ним без страха и смущения, — это нравилось и ему и мне.

Наконец ступеньки скрипнули под чьими-то шагами. Вошла Ли, но только для того, чтобы сообщить мне, что чай подан в комнате миссис Фэйрфакс. Я была рада сойти вниз, так как это все же могло приблизить меня к мистеру Рочестеру.

— Вы, наверное, очень хотите чаю, — сказала мне эта добрейшая леди, когда я вошла к ней, — вы так мало кушали за обедом. Я боюсь, — продолжала она, — что вы нездоровы сегодня: у вас горят щеки и вид лихорадочный.

— О нет, я чувствую себя отлично. Как нельзя лучше.

— Тогда докажите это и кушайте как следует. Не заварите ли вы чай, пока я довяжу этот ряд? — Докончив его, она поднялась и спустила занавеску, по-видимому, более не рассчитывая работать при свете дня; и в самом деле, сумерки быстро сгущались, и уже наступала темнота.

— Сегодня чудесный вечер, — сказала она, глядя в окно, — хотя звезд и не видно. В общем погода благоприятствует поездке мистера Рочестера.

— Поездке? Разве мистер Рочестер уехал? Я и не знала, что его нет дома.

— Он уехал сейчас же после завтрака. Он отправился в Лиз, имение мистера Эштона. Это за десять миль отсюда, по ту сторону Милкота. Там собралось самое изысканное общество: лорд Ингрэм, сэр Джордж Лин, полковник Дэнт и другие.