Державный - Александр Сегень

— Слыхал о таком, но не видывал! — ревел Тетерев. Только Ощера ничего не говорил. Хитровато улыбаясь, смотрел на Данияра, и видно было, что ему понравилось, как татарин ответил на насмешки. Чтоб ещё больше сбить с него спесь, Данияр небрежно махнул рукой:

— Аида, бери свой бакшиш.

— Щедро! — воскликнул Русалка. — Поручье-то, видать, дорогое. Чего стал, Иван, иди забирай, жене привезёшь, скажешь — в бою добыл добычу.

— В бою я своё и так раздобуду, — ответил Ощера. — А тебе, Данияр Касымович, большой рахмат[72] за щедрый бакшиш.

Он медленно направился к сосне, медленно стал протягивать руку к висящему на стреле браслету. Задор пуще прежнего охватил татарина, он быстро схватил лук, стрелу, мигом натянул тетиву и, почти не прицеливаясь, выстрелил. И снова попал! Стрела легла бок о бок с предыдущей, воткнувшись в сосну внутри окружности браслета.

— Ну, совсем добить нас решил своей меткостью! — воскликнул Русалка.

Общий восторженный гул и смех были новой наградой царевичу. Рука Ощеры, тянущаяся к браслету, пронзённому теперь уже двумя стрелами, опустилась, не притронувшись к «бакшишу».

— Вот что, Даньяр, — сказал Ощера, оборачиваясь. — Я возьму твой бахчиш, но при одном условии.

— Какай такай условии? — удивился Данияр.

— А вот слыхал я, — продолжал Ощера, — что багатуры Аксак-Темира[73] умели и не такое. Якобы они могли на полном скаку подхватить остриём пики брошенное в воздух кольцо. Не слыхивал о таком?

— Бывало такое, — кивнул царевич, вспоминая рассказы своего деда о великом завоевателе Тимуре. Кажется, что-то подобное в тех рассказах проскальзывало. — И я так смогу, — вдруг сорвалось с его уст, так что он и сам испугался своего необоснованного хвастовства — ловить кольца остриём пики ему ещё никогда не доводилось. Да вряд ли и багатуры легендарного самаркандского амира умели нечто подобное. Обычные байки, всегда приписываемые великим эпохам и знаменитым людям! Но его охватывало дерзновенное чувство, что теперь всё получится, даже столь неслыханная ловкость.

— Сможешь? — вскинул брови Ощера. — Ну так вот моё условие: поймаешь вот этот перстень с моей руки на острие пики — возьму твой бакшиш, а перстень твой будет. Не поймаешь — каждый при своём имуществе останется, поручье — у тебя, перстень — у меня. Идёт?

— Якши! — сжав зубы, выдавил из себя Данияр и приказал (Мехмету принести острую пику и привести коня. Когда его приказ был выполнен, он рывком взлетел в седло, схватил пику, бодро подбросил её и стал отъезжать в сторону для разгона. Отъехав шагов на сорок, развернулся и посмотрел пристальным взглядом на Ощеру, который уже встал наизготовку и держал между большим и указательным пальцами свой перстень. Отверстие перстня открылось орлиному взору татарина, будто некая истина. Данияр нацелился на него тонким остриём пики, резко выдохнул из себя воздух и, больше не вдыхая, ударил коня по бокам каблуками. Послушный конь мигом тронулся вскачь, быстро приближаясь к тому месту, где стоял Ощера. Дальше произошло невероятное. Время замедлилось втрое, Данияр увидел, как медленно взмыла рука Ощеры, как из неё вылетело и полетело по воздуху отверстие перстня, как острие пики послушно вошло в это отверстие, насаживая на себя перстень Ощеры, как распахнулось небо, заваленное облаками, но которым плавали солнечные лучи…

Он поймал перстень, но от чрезмерного напряжения потерял равновесие и вывалился из седла. Грохнулся на спину, вскочил, подбежал к лежащей пике. Перстень валялся неподалёку.

— Я поймал! Поймал его! — выкрикнул Данияр по-татарски, охваченный страхом, что никто ему не поверит. Тут острая боль достигла его ощущений. Схватившись за локоть правой руки, ушибленной при падении, Данияр оглянулся и увидел, как Ощера снимает браслет со стрел, вонзённых в сосну. Нагнувшись, царевич поднял перстень, выпрямился, ожидая, что скажет Ощера, засчитает ли поимку перстня?

— Локоть? — спросил Иван, приблизившись. — Глянь-ка, локтями породнились!

Он сделал ещё шаг вперёд и вдруг размашисто обнял Данияра, крепко прижал его к себе, троекратно расцеловал в щёки.

— Я беру твой бахчиш, — сказал он, выпуская Данияра из своих объятий. — А перстень — отныне твой. Ты самый лучший багатур, Данияр. Когда-нибудь ты непременно станешь ханом Казани.

— Эспасибо, Иван, — сказал в ответ царевич, чувствуя, как слёзы поднимаются к глазам. Он надел перстень себе на руку. Разумеется, браслет раз в десять дороже, а то и в двадцать. Но Данияр был счастлив так, будто выменял курицу, получив за неё табун жеребцов. Пущим счастьем было бы разве что завоевание Казани.

— Иван! — раздался тут голос Русалки. — Ты к великому князю-то намереваешься на глаза появиться или будешь продолжать состязания?

— Ты гонес от канясь Данилы? — спросил Данияр, впервые за всё время задумавшись о цели появления здесь Ощеры. А ведь Сеид, прибывший вместе с Иваном, тоже доселе пребывал в войске Данилы Холмского, в полу амира Каракучи.

— Прибыл я сюда с добрыми вестями, брат Данияр, — ответил Ощера. — Побили мы крепко новгородцев и хотим ещё побить.

— Хорошо, — заулыбался Данияр. — Якши хорошо. Хочешь, я провожу тебя к Ивана Васильевича?

— Хочу, — сказал Ощера. — Айда вместе со мной!

— Ах ты Ощера! — ласково погрозил ему Данияр указательным пальцем, на котором теперь красовался Иванов перстень. — Какай ты хитрый! Маладес! — И он похлопал Ощеру по плечу. Тот в свою очередь сделал то же самое. — Айда к Ивана Васильевича, — сказал татарин весело, — а потом выпим вина!

— Вам же, агарянам, нельзя, — засмеялся Ощера.

— Мине можно! — задорно воскликнул Данияр. — Меня Аллах любит, он мне псе простит!

— Ну, если «псё простит», так выпьем, — сказал Ощера. — Эй, Русалка, выпьем сегодня по пол-юшки?

— По полдраницы-то? — отозвался Русалка. — Отчего ж не выпить?

Они все вместе отправились к великокняжеской ставке. По дороге Данияр спросил:

— Что такай пол-юшки и полдранис?

— Это лишь немногим ведомо, — опечалившись, отвечал Русалка, — Был у нас когда-то давно друг по имени Юшка Драница. Лихой рубака, весельчак, забавник… А выпить мог вдвое больше, чем любой из нас. Вот мы и говорили, что ежели хочешь напиться вусмерть, то следует осушить пол-юшки или полдраницы.

— Да, — грустно промолвил Ощера. — Почитай, уже более двадцати лет лежит наш бедный Юшка в сырой земле.

— Погиб? — с сочувствием в голосе спросил Данияр.

— В стычке с отрядом Дмитрия Шемяки, когда ещё князя Василия на московский трон возвращали, пал наш дорогой Драница от подлого удара копьём в спину, — поведал Русалка.

— Ай, ай, ай, яман, яман[74]! — чувствуя прилив нежности к этим людям, которых ещё недавно готов был убить за их муравьиные насмешки, покачал головой Данияр.

— Помянем сегодня Юшку, раз уж он нам помянулся, — сказал Ощера. — Тебе сколько лет, Данияр?

— Трисать, — сказал царевич.

— Ну вот, нам всем столько же было, и Юшке, когда его смерть постигла.

— У мне туруг тоже погиб тва года назад, — сказал Данияр. — Асан звали. С канясь Данилом ходить бить Ибрагимовых шайтанов в Муромскую волость.

— Да Асана-то помню я, — сказал Ощера. — Весёлый был татарин.

— Очень весёлый, — вздохнул Данияр, вспоминая Асана, с которым дружил с самого раннего детства. Он вдруг остановил коня, отстал от Русалки и Ощеры и, поравнявшись с Сеидом, заговорил с ним по-татарски. В этом не было ничего предосудительного — с какой стати он обязан долго общаться с урусами?

— Ну что, Сеид, — обратился он к своему гонцу, — много там наших погибло?

— Не сказать что много, но и не сказать что мало, — отвечал Сеид, видимо не зная, как воспримет господин потерю двадцати татар в трёх битвах с новгородцами, много это ему покажется или не очень. — У юзбаши[75] Сабира погибли унбаши Арслан, унбаши Халик и пятеро рядовых воинов — Талин, Рамазан, Давлет, Садык и Насыр. У юзбаши Ташлия пали четверо — Гельди, Садык, Шишман и Фазиль. У юзбаши Талипа пали трое — Турсун, Топчи, Сеид. У юзбаши Сафара тоже трое — Лачин, Сафар, Нияз. У юзбаши Сафара-младшего двое — Джафар и Ахмет. У юзбаши Али-Абдула — один Мехмет. У юзбаши Мансура и юзбаши Асана потерь нет.

— А как наши сражались? — спросил Данияр. — Доблестно?

— Подобно львам, — отвечал Сеид. — Наши стрелы косили врагов великого амира Ивана как траву. Наши сабли сверкали подобно молниям в ночи. Раненых у нас не намного больше, чем убитых. Потери урусов куда больше. У них на каждую тысячу по тридцать — сорок убитых и по пятьдесят — шестьдесят раненых. У новгородцев же на каждую тысячу по двести убитых и по триста раненых и взятых в плен. Но гордость наша задета, хазрет[76].