Литературная Газета 6276 ( № 21 2010) - Литературка Литературная Газета

Чай по-русски

ЗИГЗАГ СУДЬБЫ

…А кто-то говорит, что у нас нет предпринимательской жилки

Марина ВОРОНИНА, ГОРОДЕЦ, Нижегородская обл.

В перестройку Валерий Иванович потерял всё. Председательскую должность, деньги, уважение, имя – всё. Это произошло окончательно в ноябре 1993 года. Я помню, как он, сын знаменитого председателя Емельянова, получивший «в наследство» отцовский колхоз, сидел в зале некогда шикарного Дома культуры эпохи сталинского ампира – одинокий, глаза в пол, в руках подрагивают бумажки-документы.

В тот год Дом культуры не затопили – кому? зачем? – и все ютились по креслам в пальто и куртках. Огромный зал был едва освещён. Зато сцена в зацветших пыльных драпировках сияла огнём всех оставшихся софитов. Посредине стояла кумачовая трибуна.

Шёл аукцион по продаже имущества и земли колхоза имени Емельянова. В рамках реализации программы «ЗЕРНО» – приватизации земли и реорганизации сельскохозяйственных предприятий Нижегородской области.

Невероятно диковинное мероприятие для деревни. С непредсказуемыми последствиями. Но никакого наплыва жителей, любопытствующей публики, ни одного чиновника, ни одной телевизионной камеры. В зале только колхозные специалисты и он, Валерий Иванович, – пока ещё председатель. Из журналистов присутствовал один-единственный корреспондент районной газеты в моём лице. Пригласила меня агроном колхоза Люба Бубнова. В выходной день имею право ехать куда пожелаю, вот я и явилась посмотреть: как тихой сапой станут делить одно из самых крупных и мощных хозяйств Нижегородчины.

…Через четыре месяца в наш район, в деревню Ковригино, на показательный аукцион уже соседнего колхоза съедутся такие люди, что земля прогнётся под их тяжестью. Достаточно сказать, что возглавит чиновно-журналистско-политическую когорту российского масштаба премьер Виктор Черномырдин об руку с красавцем губернатором Борисом Немцовым, чтобы представить, что там творилось.

В Тимирязеве же было безлюдно и тихо. По улицам шустрил колючий ветер, в проснувшихся избах пекли воскресные блины. А в Доме культуры ловко размахивал полированным молоточком холёный аукционист в смокинге и галстуке-бабочке. Странно, что даже на него никто не пришёл взглянуть.

Или – не велели?..

Делёж протекал мирно до зевоты. Было понятно, что колхоз, предварительно искромсанный на многие-многие паи и доли, претенденты уже распределили между собой, а сейчас просто закрепляли это дело процедурой аукциона. Но ещё оставались спорные лоты. Может, поэтому тряслись руки недавнего председателя? А может, его терзали боль и стыд? Во всяком случае, наблюдая крах ещё вчера эталонного для всей страны хозяйства, хотелось думать так. Ведь если внезапный, без видимых причин, распад гиганта потряс даже равнодушных к сельскому хозяйству горожан, мог ли он не задеть души того, кому в своё время достался по наследству?

– Береги и приумножай! – завещал отец, сделавший с этой бедной землёй немыслимое, вырастивший немало талантливых хозяйственников, но только в одном человеке видевший своё продолжение – в сыне.

Знаменитый Иван Абрамович Емельянов – легендарная личность. Сколько книг о нём написано, а какие делегации наезжали в Тимирязево перенимать опыт! И вот нате вам – рушилась, хуже – растаскивалась по кускам осуществлённая мечта, дело всей жизни замечательного человека.

Если покойники действительно смотрят на нас с небес, то непонятно, кому в тот момент было хуже – Ивану Абрамовичу или его наследнику?..

Продуманно или случайно, но колхозных кусков сын получил меньше всех. Он уходил из холодного зала один, и даже агроном Люба Бубнова не решилась с ним заговорить. Специалисты, теперь сами ставшие директорами собственных предприятий, оживлённо обсуждали событие и делали вид, что не замечают уход экс-председателя.

Было ему тогда 50 лет. Оказаться в этом возрасте у разбитого корыта – хорошего мало. Оставался выбор: или вечно глотать оскомину совершённых ошибок, или, презрев двадцать лет жизни, начинать заново. На фоне молчаливого осуждения и ухмылок сделать то и другое было немыслимо трудно.

Пришлось Емель­янову-сыну наблюдать, как бурлит всё вокруг, как бывшие подчинённые творят смелые эксперименты, пробуют новые методы работы с землёй. Везде происходили дела, а у него – делишки. Пахал доставшиеся гектары, сеял что-то по мелочи. Ни в чём не участвовал. Публичности сторонился. Депутатство, партстроительство, ранговые мероприятия, встречи руководителей пропускал мимо, предпочитая общаться с властью неофициально, втихую.

И вдруг – отметился громкими проектами. В магазинах появился емельяновский хлеб – пышные пшеничные караваи, необычайно вкусные, испечённые по старинным русским рецептам. Но исчез хлеб так же быстро, как появился, уступив место бутылочкам с какой-то питательной жидкостью. Доходили разговоры о неудавшемся производстве инсулина, о лопнувшей ферме по разведению рыб лососёвых пород.

Российская глубинка понимает инициативы. И не препятствует, если они опираются на привычные основы и хоть как-то связаны с традициями. Когда Любовь Бубнова превратила свои паи в зону экологически чистого земледелия – ни грамма минеральных удобрений и пестицидов! – её одобряли, удивляясь желанию рисковать. Новшество Любы было понятным, оно возвращало память о прежнем сельском хозяйстве: с лошадьми, коровьими пастбищами, унавоженной землёй и водой из речки, не требующей кипячения.

Но то, чем занимался Емельянов-сын, казалось придурью, пустым прожектёрством и потому отвергалось с насмешкой. В одиночку не одолеешь и кочку. Проекты умирали, не находя поддержки ни вверху, ни внизу местного сообщества.

Потом к нему «пришёл» чай…

Волгари – записные водохлёбы. В Городце, какое бы пиршество ни затевалось – хмельное, весёлое, долгое, – оно непременно завершается чаепитием. Это закон и привычка. Распространяется на ресторанные застолья тоже. А ведь чай – растение экзотическое. Кроме как расфасованным в пачки и пакетики, мы его знать не знаем. Когда же успели так привыкнуть к чаю, что он стал мерилом положений (выпей чайку – позабудешь тоску, с чая лиха не бывает, чай пить – не дрова рубить); начал определять наши душевные качества?

Известно, что чай на Руси появился не более трёхсот лет назад. А раньше, на протяжении тысяч лет, чем пробавлялся народ? Брагой? Квасом? Медовухой? Молоком или водой колодезной? Так это ж питьё по случаю и на любителя. Значит, имелось что-то ещё. Нечто простое и общепринятое. Как нынешний чай.

Так чай и пили! Свой, особый русский чай. Эта открытие пришло к Емельянову-сыну, когда ни дел, ни делишек у него уже не оставалось. Пытаясь сохранить остатки профессионализма и самоуважения, он волком рыскал по Интернету, специальной и неспециальной литературе, пытаясь набрести на какую-нибудь подходящую идею и, зацепившись, вырвать себя из фатального круга неудач.

Идею он отыскал под ногами. Вернее, она простиралась вширь и вдаль горелыми урочищами, делянками, просеками, заросшими лилово-розовым кипреем. Могучей богородициной травой – иван-чаем. Которую из общего разнотравья реже всего используют в обиходе. То ли дело – ромашка, зверобой, та же пижма. А что делать с двухметровой порослью, сразу после верхушки лета превращающейся в сухостой?

Емельянову-сыну повезло докопаться, что именно ивановская трава являлась когда-то источником силы и могущества Российского государства. Следовательно, могла теперь помочь и ему. Главное было – понять, с какой стороны к ней подобраться. Спасительная разгадка отыскалась всё в тех же анналах.

С середины XIII века село Копорье, основанное Александром Невским на месте разрушенной немецкой крепости, промышляло изготовлением чая из кипрея, который так и назывался – копорским. С берега Финского залива чай развозился по всей Руси, десятками тысяч пудов продавался в странах Европы, особенно ценился в Англии. За границей русский чай был знаменит так же, как персидские ковры, китайский шёлк и дамасская сталь. Но конкуренция с Ост-Индийской компанией оказалась ему не под силу.

В XVIII веке копорский продукт ушёл на внутренний рынок, а затем и вовсе был замещён агрессивно навязываемыми индийскими и китайскими чаями. Производство в Копорье прекратилось. Через десяток лет о существовании русского чая помнили только старики, а после них уже никто.

Идея возродить на Городецкой земле производство русского чая представлялась утопической, похлеще Любиного экологического земледелия (которое, к слову, провалилось: вырастить «чистый» картофель оказалось сложно, урожайность доставалась большими вложениями и дополнительными усилиями, оценивалось всё это крайне низко и в результате потеряло всякий смысл).