Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис

— Господь — легкий ветерок! Тьфу ты, Господи! Болтун! — сплюнул Зеведей и схватил свой посох.

Сын Марии спустился к собравшимся и ходил теперь между ними, заглядывая каждому в глаза и словно упрашивая.

— Он — наш отец, — продолжал он, вздымая руки к небесам. — Ни одна боль не останется не излеченной Им, ни одна рана не заживленной. Чем больше мы страдаем на земле, тем больше нам воздастся на небесах, и возрадуемся мы… — Он вернулся к капители и в изнеможении опустился на нее.

— Пирог достанем, когда ноги протянем! — выкрикнул кто-то, и люди рассмеялись.

Но Иисус, чьими губами говорил Господь, не слышал этого.

— Блаженны голодные и жаждущие правды! — сказал он.

— Нам мало правды, нам нужен хлеб! — перебил его один из голодающих.

— И хлеба, — вздохнул Иисус, — и хлеба… Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны бедные, кроткие и обиженные. Ибо для них, для вас уготовано Господом Царствие Небесное.

Девушки, стоявшие с корзинами винограда, не говоря ни слова, переглянулись и начали раздавать виноград бедным. Магдалина, все еще не осмеливающаяся поднять голову и взглянуть на людей, украдкой целовала ноги учителя, прикрывая их своими волосами.

Иаков не выдержал, вскочил и поспешил вниз с холма. Андрея охватило какое-то бешенство и, вырвавшись из объятий брата, он устремился к Иисусу.

— Я пришел с Иордана. Пророк там говорит: «Люди — солома, а я — огонь. Я пришел, чтобы жечь и очистить землю, пламенем расчистить путь для Мессии!» А ты, сын плотника, говоришь о любви! Посмотри вокруг! Повсюду лжецы, убийцы, воры! Все бесчестны — обиженные и чинящие обиды, бедные и богатые, фарисеи и книжники — все! все! И я лжец, и я бесчестен, и брат мой Петр, и толстопузый Зеведей: он слышит «любовь» и думает о своих лодках и о том, сколько денег можно выжать из виноградной давильни.

При этих словах старый Зеведей совсем вышел из себя. Лицо его покраснело, жилы на шее вздулись, и, подняв посох, он кинулся на Андрея, но Саломея остановила его.

— Постыдись! Постыдись! — прошептала она. — Давай, иди домой.

— Не бывать тому, чтоб босоногие попрошайки указывали мне! — громко закричал Зеведей, чтобы все слышали. — А ты, плотник, — отдуваясь, обратился он к сыну Марии, — не прикидывайся здесь Мессией. Мне жаль тебя, бедняга, тебя распнут, как и твоих предшественников. Может, тогда ты одумаешься. Но мне жаль не тебя, пустобреха, а твою несчастную мать, у которой больше нет сыновей, — и он указал на Марию, которая уже без сил сидела на земле. Но и этого Зеведею показалось недостаточно, он продолжал стучать посохом и выкрикивать: — Он говорит «любовь» — давайте, валяйте, все вы братья, все общее, так что хватайте, что можете, разворовывайте чужие дома! Но могу ли я любить своего врага? Могу ли я любить нищего, который околачивается у моего дома и только того и ждет, чтобы выломать дверь и обокрасть меня? А он говорит «любовь» — послушайте этого пустозвона! Трижды да здравствуют римляне! Вот как я скажу: хоть они и язычники — трижды да здравствуют! Ибо они блюдут порядок!

Это было уже слишком. Яростно взвыв, толпа пошла на Зеведея. Иуда выпрыгнул из-за сосны. Саломее стало страшно. Закрыв рукой рот своему мужу, она повернулась к угрожающе надвигавшейся толпе.

— Не слушайте его, люди. Гнев ослепил его. Пойдем, — повернулась она к Зеведею, потом кивнула любимому сыну, безмятежно сидевшему у ног Иисуса: — Пойдем, мальчик мой. Уже темно.

— Я остаюсь, мать, — ответил юноша.

Мария встала с земли и, утирая слезы, неуверенно направилась к сыну, чтобы увести его домой. Бедная женщина была напугана и любовью, которую проявляли к нему люди, и угрозами, посылаемыми ему старейшиной деревни.

— Заклинаю вас именем Господа, не слушайте его, — повторяла она то одному, то другому, пробираясь к Иисусу. — Он болен… болен… болен…

Вздрагивая, она подошла к сыну. Он стоял, сложив руки и устремив свой взгляд на озеро.

— Пойдем, дитя мое, — ласково промолвила она, — пойдем, давай вместе вернемся домой…

Услышав голос, он обернулся и удивленно посмотрел на нее, словно спрашивая, кто она такая.

— Пойдем, дитя мое, — повторила Мария, обнимая его. — Почему ты так на меня смотришь? Ты не узнаешь меня? Я твоя мать. Пойдем, в Назарете тебя ждут братья и твой старый отец…

Иисус покачал головой.

— Какая мать? Какие братья? — спокойно произнес он. — Здесь моя мать и братья мои, — протянув руку, он указал на бродяг, их жен и рыжего Иуду, который безмолвно стоял в толпе, не сводя с него ненавидящего взгляда. — А отец мой, — он поднял палец к небесам, — отец мой — Господь.

Глаза Марии наполнились слезами.

— Есть ли на всем белом свете мать несчастнее меня? У меня был единственный сын, единственный, и теперь… — воскликнула она.

До Саломеи долетел ее крик, и, оставив мужа, она вернулась и взяла Марию за руку. Но та не хотела идти и снова, повернувшись, закричала сыну:

— Так ты не идешь? Последний раз прошу тебя: пойдем!

Иисус молчал, снова повернувшись к озеру.

— Значит, не идешь? — с отчаянием выкрикнула мать и подняла руку. — А материнского проклятия ты не боишься?

— Я ничего не боюсь, — не оборачиваясь, ответил ей сын, — и никого, кроме Господа.

Лицо Марии искривилось от гнева, и, воздев к небу кулак, она совсем уже была готова произнести проклятие, но старая Саломея вовремя успела остановить ее.

— Не надо! Не делай этого! — воскликнула она и, обхватив Марию за пояс, силой потащила прочь. — Пойдем, Мария, дорогая моя, давай пойдем. Мне надо тебе кое-что сказать.

И обе женщины начали спускаться к Капернауму. Впереди них топал разгневанный Зеведей, сшибая посохом головки чертополоха.

— Что ты плачешь, Мария, дитя мое? Разве ты не видела? — говорила Саломея.

— Что? — удивленно взглянула на нее Мария, сдерживая слезы.

— Когда он говорил, ты не видела голубые крылья за его спиной, тысячи крыл? Клянусь тебе, Мария, там была целая армия ангелов.

Но Мария лишь в отчаянии покачала головой.

— Я ничего не видела… ничего… ничего… Да и к чему мне ангелы, Саломея? Я хочу, чтобы у него были дети и внуки, чтобы они окружали его, а не ангелы!

Но в глазах старой Саломеи стояло чудесное видение. Дотронувшись до груди Марии, она зашептала, словно делясь с ней страшной тайной:

— Благословенна ты, Мария, благословен и плод твоего чрева.

Но Мария безутешно качала головой и плакала.

Разъяренные бродяги тем временем окружили Иисуса. Они выкрикивали угрозы, стучали по земле посохами и размахивали пустыми корзинами.

— Смерть богатым! Ты хорошо сказал, сын Марии! Смерть богатым! — кричали они. — Веди нас, и мы сожжем Зеведеев дом!

— Нет, не будем его жечь, — возражали другие. — Ворвемся внутрь и поделим между собой его зерно, масло, вино и сундуки, полные богатых одежд… Смерть богатым!

— Я не говорил этого! — в отчаянии взмахнул руками Иисус. — Я не говорил этого! Я говорил: «Братья, любовь!»

Но бедняки обезумели и оглохли от голода.

— Прав Андрей, — вопили они. — Сначала огонь и топор, а потом любовь!

Стоя рядом с Иисусом, Андрей слышал эти крики, но голова его была опущена, и он молчал. «Когда говорил мой учитель в пустыне, — подумал он, — слова его падали на головы людей как камни, сминая их. Этот человек, стоящий рядом, делит слова между людьми, словно хлеб… Кто из них был прав? Какой путь ведет к спасению — сила или любовь?»

Пока Андрей прикидывал, что к чему, он почувствовал, что ему на голову опустились две ладони — это Иисус подошел к нему и мягко коснулся. Пальцы его были такими длинными и мягкими, что казались уже ангельскими. Они обхватили голову Андрея, и тот не сопротивлялся. Он чувствовал, как раскрываются швы его черепа и внутрь вливается неизъяснимо сладостный поток, как он омывает его мозг, стекая в рот, к сердцу, чреслам и, растекаясь, доходит до подошв. И вся душа его возликовала, словно засохшее дерево, впитавшее влагу. Он молчал. О, если бы эти руки всегда оставались над ним! Наконец, после стольких лет борьбы он ощутил покой и душевный мир.

Чуть в стороне беседовали Филипп и простак Нафанаил — два неразлучных друга.

— Он мне нравится, — сказал долговязый сапожник. — Его голос сладок, как мед. Поверишь ли, у меня даже слюнки потекли, пока я его слушал.

— А мне не нравится, — возразил пастух. — Он говорит одно, а делает другое. Восклицает «Любовь! Любовь!» — а сам делает кресты и распинает.

— Говорю тебе, Филипп, это дело прошлое. Ему нужно было пережить это. Теперь он ступил на путь Господа.

— Мне нужны поступки, — настаивал Филипп. — Вот на моих овец напал мор. Пусть сходит и благословит их. Если они исцелятся, я поверю ему. А если нет, пусть идет, сам знаешь куда. Что ты качаешь головой? Если он хочет спасти мир, пусть начнет с моих овец.