На развалинах третьего рейха, или маятник войны - Георгий Литвин

Когда я работал в Берлине, мне пришлось побывать на фильтрационном пункте, где проходили проверку бывшие наши военнопленные. В пригороде Берлина находился военный городок, который усиленно охранялся. Находившиеся там солдаты и сержанты различных возрастов были хорошо обмундированы, занимались хозяйственными работами, строевой подготовкой. С ними проводились политзанятия. Офицеры-контрразведчики беседовали с бывшими пленными, заполняли анкеты и решали дальнейшую их судьбу. Пополнялся этот контингент бывших военнопленных за счет прибытия их из западных зон оккупации и других стран Европы, ибо наши люди были тогда везде. Если у проверяющих не возникало сомнения, что пленный вел себя достойно в плену, принималось решение и выдавалась справка, в которой указывалось, что такой-то прошел проверку при такой-то воинской части. Если возраст подпадал под указ о демобилизации, то их здесь же демобилизовывали, выдавая им соответствующие документы. Затем организованно, командами отправляли на Родину. Если же это были солдаты и сержанты, сверстники которых продолжали службу, то их тоже отправляли командами для пополнения воинских частей во внутренние военные округа. Подозреваемые в совершении деяний против Родины направлялись уже под конвоем в специальные лагеря для дальнейшей проверки. Те же лица, на которых имелись неопровержимые данные об измене Родине, злодеяниях против своих сограждан, участиях в боевых действиях против Красной Армии, шпионаже и т. д., представали перед военными трибуналами, которые выносили приговоры: заключение в лагерях вплоть до 25 лет или к смертной казне. Получившие сроки заключения направлялись в ГУЛАГ. Приговоренные к смертной казни тоже направлялись в спецлагеря, ибо они были еще нужны, так как многое знали и могли помочь следствию относительно других государственных преступников.

Могу подтвердить эту мою справку практическим примером. Как я уже рассказывал, 28 декабря 1943 года наш штурмовой авиаполк наносил удар по аэродрому Багерово в Крыму. Ил-2 летчика Чепуренко, где воздушным стрелком был Станислав Гаврукович, был подбит зенитным снарядом и совершил вынужденную посадку на территории, занятой противником. Оба они были ранены. Летчик вскоре умер, а воздушный стрелок выжил, но оказался в плену. Он прошел многие лагеря военнопленных и наконец-то оказался в Польше. Здесь ему вместе с другими товарищами по несчастью удалось бежать, и в конечном итоге он оказался в лагере фильтрации. Здесь он рассказал о своих мытарствах, и его направили снова в наш 43-й гвардейский полк, где он прослужил до демобилизации, а затем работал в народном хозяйстве, и никто его не притеснял. Когда много лет спустя он прибыл на встречу с однополчанами, то нами было принято решение представить его к правительственной награде за подвиги, совершенные в нашем полку до того злополучного боевого вылета. Указом Верховного Совета СССР он был награжден орденом Красной Звезды.

На фильтрационный пункт я приехал, чтобы навестить моего коллегу-переводчика, с которым мы учились в одной группе на курсах военных переводчиков, теперь он работал по своей специальности в органах СМЕРШ, где и произошел интересный случай. Мой однокурсник познакомил меня со своим начальником. Это был капитан, который ранее служил в авиации, а теперь стал контрразведчиком. Мы были тогда все молоды, и, естественно, у нас была потребность поболтать за рюмкой о том о сем. Время было рабочее, и капитан заметил, что он вполне разделяет наши планы, но ему нужно еще кое-что решить.

— Сейчас я займусь еще с одним подопечным, — сказал он, — это займет немного времени, можешь не выходить, послушай, о чем будет идти речь, а потом отметим встречу и пойдем в кино.

Я, естественно, был согласен на все, потому что коротать время в обществе было, безусловно, лучше, чем в одиночку.

В комнату вошел солдат, капитан предложил ему сесть, а потом по-простецки сказал: «Вот, Иван, какое дело. Ты, оказывается, был не только лагерь-полицаем, но и принимал участие в расстрелах наших граждан».

Тот начал говорить, что это неправда, что он глубоко верующий человек и никогда не мог себе такое позволить. Да, был полицейским в лагере, но это же обычная практика во всех странах мира, и в том числе у нас. Лагерь-полицаев назначает администрация для поддержания внутреннего порядка среди пленных. Я понял, что капитан брал этого пленного, как говорят, «на пушку», что якобы он занимался расстрелами.

Капитан прервал солдата, сказав: «Вот посмотри — твой земляк, — и показывает на меня, — ты с Киевщины, а он с Харьковщины. Он не сдался в плен, а сражался храбро. Смотри, сколько у него боевых наград, а теперь ты и не каешься, что был слугой у наших злейших врагов. Так что, наверное, трибунал тебе обеспечит «вышку». Слушай, лейтенант, я на минутку выйду по своему делу, а ты потолкуй с земляком, если есть желание».

Когда вышел капитан, этот Иван начал мне буквально плакаться, что его хотят ни за что погубить, что он малограмотный, у него в селе родная мать осталась и две сестры младшие, а отец умер от голода в 1933 году, что он никогда не делал что-либо плохое несчастным пленным, сам жил и работал так же, как и они. Я задавал ему вопросы о жизни в лагерях военнопленных и еще о чем-то. Вдруг заходит капитан и обращается ко мне: «Ну как, поговорили? Какое твое мнение о нем?»

Я ответил следующее: «Товарищ капитан! Я лично верю, что Иван не мог совершать такие злодеяния. Не нужно его подводить под «вышку». За то, что он совершил, пусть ответит по закону, но мы победили врага, настала мирная жизнь, он вернется к своим родным и близким, искупив вину, и будет трудиться на благо нашей Родины. Вот мое мнение».

Капитан, обращаясь к плачущему Ивану, заявляет: «Я очень ценю этого лейтенанта, ибо и сам воевал в авиации. Благодари Бога, что он тебе встретился. Быть по сему: завтра я отправлю тебя в Советский Союз. Пусть там разбираются до конца с тобой. Все, можете идти и собираться к отправке!»

Иван стал нас обоих благодарить и, счастливый, вышел из комнаты. А капитан мне говорит: «Больше ничем мы не располагаем об этом человеке. Это решение я уже принял ранее, но все же еще раз решил с ним поговорить. Ну пошли, закусим чем Бог послал. Там уже твой друг все подготовил…»

Спустя много лет я оказался в Киеве. Так случилось, что шел я по Крещатику и остановился у книжного киоска, рассматривая книги. Я, естественно, начал задавать вопросы продавцу. Тот буквально пялил на меня глаза, а потом спросил:

— Скажите, в тысяча девятьсот сорок шестом году вы были в Германии?

— Да, был, — ответил, ничего не понимая, я. — А что вас так во мне заинтересовало?

— Так вы же спасли мне жизнь!

Я действительно ничего не понимал, всматривался в лицо ошалелого от радости продавца, но не мог ничего вспомнить. Продавец киоска закрыл свое заведение и буквально вцепился в меня руками, стал меня тащить в расположенный напротив ресторанчик, приговаривая:

— Вот так нечаянная радость. Неужели такое может быть? Однако не беспокойтесь, я вас приглашаю со мной пообедать, сейчас как раз время и я там все вам объясню. Не только я, но и моя мама, и все родные, когда посещаем церковь, то всегда ставим свечку за ваше здравие и за здравие всей вашей семьи…

Мне стало просто интересно послушать этого человека, в душе надеясь, что он меня с кем-то спутал.

В процессе разговора я вспомнил тот случай, что приключился в Германии, и внимательно выслушал исповедь этого человека о его дальнейшей судьбе. Когда он оказался в Союзе, его осудили на десять лет лагерей, ибо особой вины за ним не было. В лагере нашлись люди, знакомые с законами, и написали за него жалобу и прошение о пересмотре дела. Через какое-то время его жалоба была рассмотрена, и он оказался на свободе, приехал в свое село, где работал в колхозе. Затем переехал в Киев и вот теперь работает в торговле. Не знаю почему, но ему втемяшилось, что именно я тогда в Берлине не дал свершиться произволу. Я его убеждал, что такое решение принял капитан-контрразведчик и, что я здесь ни при чем. Но он все равно стоял на своем. Разубеждать его было глупо.

Теперь когда я бывал в командировке в Киеве, то почти всегда заходил к моему новому знакомому. В один из таких приездов я выслушал еще одну, потрясшую меня, историю. Речь шла о том, как немцы разжигали у пленных ненависть к евреям, из-за чего я и начал рассказывать эту главу.

Осенью 1941 года он оказался в огромном пересыльном лагере военнопленных в Прибалтике. В лагере было около ста бараков, а в каждом бараке помещалось до тысячи пленных. Однажды перед самым утром в барак взорвались немцы. Из всех находящихся в бараке они вывели его одного. Почему его — он не знал. Может быть, потому, что он был в тот момент прямо перед ними. Его повели к крытым автомашинам. Туда начали подводить и пленных из других бараков. Удивительно, рассказывал он, что все они были по одному из каждого барака. Затем их погрузили в машины и повезли куда-то. Многие думали, что всех их решили расстрелять для устрашения других пленных. И, как в подтверждение этих мыслей, вскоре их привезли на стрельбище. В предутренней мгле они увидели, что к столбам, где обычно крепятся мишени, были привязаны люди. Когда их всех выгрузили и согнали в кучу, перед ними выступил немецкий офицер. Он хорошо говорил по-русски. А речь, в частности, шла о том, что виновниками войн являются евреи, что они виновники всех бед и далее в том же духе. А потом заявил: «Видите, вон там привязаны эти звери. А вот здесь лежат русские винтовки. Вы стреляете в этих врагов всех русских и немцев, и тогда я гарантирую вам свободу. Здесь же вы получите справки об освобождении из плена и можете идти куда хотите».