Жан Баруа - Роже дю Гар

Пауза.

Kак бы я ни уважал слово солдата, на которое ссылался генерал де Пелье, я не могу придавать ни малейшего значения этому документу.

Бешеный вопль негодования прокатывается по залу; оскорбительные насмешки раздаются по адресу адвоката.

Лабори (выдерживая эту бурю, громко и неумолимо произносит, отчеканивая слова). До тех пор, пока мы не ознакомимся с этим документом, пока мы не обсудим его, пока он не станет достоянием гласности, он ничего не будет стоить! И я заявляю это во имя вечного права, во имя принципов, перед которыми преклоняется весь мир с самых давних времен, с зарождения цивилизации!

Колебание в публике. Все в нерешимости. Слышны восклицания "Правильно!.. "

(Спокойнее.) Итак, я подхожу к вопросу, теперь столь бесспорному, что моя уверенность неуклонно растет. Меня в этом процессе тревожит только одно: постоянная неясность, которая с каждым днем усиливается, всеобщая тревога, поддерживаемая искусственным туманом, который с каждым днем густеет, - не скажу, из-за лжи, но из-за недомолвок. Виновен Дрейфус или нет, виновен Эстергази31 или нет - вопросы эти, несомненно, имеют самое важное значение. У всех нас - у генерала де Пелье, у военного министра, у генерала Гонса, у меня - могут быть свои убеждения на сей счет, и каждый будет упорно настаивать на своем, пока не будет внесена полная ясность, раскрыта истина. Но необходимо помешать тому, чтобы волнение в стране росло, чтобы оно без конца продолжалось. И вот теперь мы можем добиться ясности, хотя бы частичной ясности: ни закрытые заседания, ни решение суда присяжных не помешают нам в этом... (Громким голосом.) Ведь, что бы ни произошло, пересмотр процесса Дрейфуса неизбежен!

Яростные протесты. Раздаются выкрики: "Нет! Нет! Родина прежде всего".

Лабори вскакивает и стоит лицом к публике. Его взгляд презрителен и суров. Крепкий массивный кулак обрушивается на лежащие перед ним папки...

(Толпе.) Ваши протесты лишний раз показывают, что вы не понимаете важности этого заседания с точки зрения вечных принципов цивилизации и гуманности.

Шум.

Одиночные громкие аплодисменты. Лабори отворачивается и, скрестив руки, ждет, пока восстановится тишина.

(Продолжая.) Если Дрейфус виновен и слова этих генералов, в искренности которых я не сомневаюсь, обоснованны, если они справедливы фактически и юридически, то они послужат доказательством в судебном разбирательстве с участием двух сторон. Если же, напротив, генералы ошибаются, - ну что ж, тогда другие докажут свою правоту. И когда будет достигнута полная ясность, когда мрак рассеется, быть может окажутся во Франции один или два виновных, которым придется ответить за все зло. И где бы они ни находились - по эту или по ту сторону, - о них узнают и их заклеймят! А потом мы спокойно вернемся к своим мирным или военным занятиям, генерал; ибо, когда генералы, уполномоченные говорить от имени армии, находящейся под их началом, свидетельствуют в суде, война в это время никого не пугает; и угрозой войны, которая отнюдь не близка, что бы ни говорили, присяжных не запугаешь, не правда ли? Я кончу одним вопросом. Вы видите, господин председатель, у меня была определенная цель, и я благодарю вас за то, что вы предоставили мне слово; я отдаю должное вашей доброжелательности, вашей любезности, вашему пониманию серьезности создавшегося положения.

Вот мой вопрос, господин председатель: "Пусть генерал де Пелье объяснится без оговорок и предъявит суду документ, о котором он упомянул!"

Публика застывает в тревожном ожидании. Среди присяжных возникает волнение; их глаза устремлены на генерала де Пелье.

Короткое молчание.

Председатель. Генерал Гонс, имеете ли вы что-нибудь сказать?

Генерал Гонс встает и подходит к генералу де Пелье, тот уступает ему место.

У Гонса озабоченное лицо, тусклый, но вызывающий взгляд; голос его кажется странно вялым в сравнении с голосами генерала де Пелье и Лабори.

Генерал Гонс. Господин председатель, я полностью подтверждаю показание, только что сделанное генералом де Пелье. Генерал де Пелье первым решился высказаться, и хорошо сделал; я бы так же поступил на и о месте, во избежание какой бы то ни было неясности. Армия не боится истины, она не боится ради спасения своей чести сказать, где правда!

Лабори одобрительно качает головой, словно верит в искренность генерала. Аплодисменты.

(Горестно.) Но необходима осторожность, и я не думаю, что можно публично оглашать здесь некоторые документы, хотя они действительно существуют и совершенно достоверны.

Эта неожиданная оговорка рождает смутное беспокойство в публике Слышится неодобрительный ропот. Но большинство еще колеблется в ожидании.

Клемансо неторопливо встает.

Клемансо. Господин председатель, прошу слова.

Но генерал де Пелье подскочил к перилам свидетельского места и судорожно ухватился за них; его резкий голос покрывает шум

Генерал де Пелье. Господа, я хочу добавить несколько слов.

Председатель жестом разрешает генералу говорить. Клемансо снова садится.

Господин Лабори только что говорил о пересмотре дела, основываясь на том, что секретный документ был будто бы предъявлен военному суду. Но доказательств этому нет...

На этот раз довод настолько неудачен - особенно после взволновавшего всех появления в суде адвоката Саля32, которому председатель не дал договорить до конца, и после ясного показания Деманжа33, - что аудитория не решается больше поддерживать генерала и поощряет своим нерешительным молчанием громкие протесты сторонников Дрейфуса.

Генерал де Пелье, удивленный таким приемом, останавливается.

Я не знаю...

Насмешливые выкрики прерывают его.

Он круто поворачивается к публике, видно его честное лицо с твердыми чертами и открытый, высокомерный взгляд глубоко сидящих глаз, которые привыкли к иным горизонтам.

Непреклонным голосом, голосом офицера, который может мгновенно усмирить солдатский бунт, он хлещет по улыбающимся лицам.

Я прошу, чтобы меня не прерывали глупым смехом.

Несколько мгновений он стоит неподвижно; под его взглядом толпа замолкает.

Потом спокойно поворачивается к судьям.

Я не знаю, с достаточным ли вниманием были выслушаны недавние показания полковника Анри. Он заявил, что полковник Сандерр передал ему секретное досье, что это секретное досье было запечатано до заседания военного суда и с тех пор никогда не вскрывалось. Я прошу присяжных обратить на это внимание. Что касается пересмотра дела Дрейфуса на этой основе, то ведь нужны доказательства...

Председатель. Не нам заниматься этим пересмотром. Да и не здесь.

Генерал де Пелье. Но здесь только об этом и говорят...

Председатель. Я знаю. Но как вам известно, суд присяжных не вправе заниматься этим.

Генерал де Пелье. Я подчиняюсь, подчиняюсь. Я кончил.

Председатель (обращаясь к генералу Гонсу). Вы больше ничего не хотите сказать, генерал?

Генерал Гонс. Нет, господин председатель.

Генерал де Пелье. Я прошу пригласить генерала де Буадефра, чтобы он подтвердил мои слова.

Председатель. Быть может, вы передадите ему, чтобы он явился завтра?

Генерал ничего не отвечает; полуобернувшись к залу, он бросает через плечо несколько слов адъютанту, как человек, который в любую минуту может заставить себе служить.

Генерал де Пелье. Майор Дюкассе! Пожалуйста, возьмите автомобиль и тотчас же поезжайте за генералом де Буадефром.

Он - само олицетворение армии. Его непреклонность внушает уважение всем - противникам, судьям; укрощенная толпа воет от радости, как собака, которую ударил любимый хозяин.

Клемансо (вставая). Господин председатель, я хотел бы сказать несколько слов в ответ на замечания генерала де Пелье.

Он останавливается: генерал снова прерывает его. Клемансо стоит, выпрямившись; быстрым и чуть ироническим взглядом, оживляющим его плоское, восточного склада лицо, он следит за короткой перепалкой, происходящей между Лабори и генералом де Пелье по поводу оглашения обвинительного акта 1894 года.

Кажется, будто Лабори, задрапированный в мантию и воздевающий руки так высоко, что становятся видны рукава его сорочки, посылает кому-то проклятия.

Лабори. Генерал де Пелье распорядился пригласить сюда генерала де Буадефра: он прав! Но - да будет всем известно, - не пройдет и сорока восьми часов, как мои слова пророчески сбудутся: ни речами генерала де Пелье, ни речами генерала де Буадефра уже не остановить судебного разбирательства, никакие речи не могут придать цену этим секретным документам. Надо или вовсе не упоминать о документах, или предъявлять их; вот почему я говорю генералу де Пелье: "Принесите эти документы или больше не упоминайте о них".