Прокаженный из приюта Святого Жиля - Эллис Питерс

— Смотри! Смотри, брат Марк! Это же я! Это сделал мой друг.

Это и впрямь был Бран, — грубовато, конечно, из-за кривизны древесных волокон, но все-таки похоже, живо и очень мило. Однако друг Брана, сделавший эту фигурку, не последовал за мальчиком в дом.

— Ну беги! — сказал Брану брат Марк. — Беги и покажи своей матушке! Дай это ей, и ей станет немного веселее, а то сегодня она что-то совсем плоха. Ей понравится, и она похвалит. Вот увидишь!

Бран кивнул, просиял и ушел. Теперь даже его походка стала ровнее и тверже, ел он регулярно и понемногу поправлялся.

Как только мальчик ушел, брат Марк поднялся из-за стола. На дворе постепенно смеркалось, но до вечерни оставалось еще около часа. Однако у стены уже никого не было. Йоселин Люси, высокий, стройный, неторопливо, словно человек, надумавший прогуляться вечерком, шел вниз по склону в сторону тракта. На пустынном тракте он остановился, осмотрелся, перешел на другую сторону и двинулся дальше, туда, где все еще сидел в одиночестве старый Лазарь.

Соблюдая дистанцию, брат Марк осторожно двинулся следом за Йоселином.

Под деревом, где сидел Лазарь, тот остановился. Теперь в тени двигались двое мужчин, коротко переговариваясь, — они понимали друг друга с полуслова. Из-под темной кроны дерева, где исчезла фигура человека, облаченного в плащ с капюшоном, вынырнула другая фигура, ясно различимая на фоне бледно-серого неба, — высокая, гибкая, молодая и уже без плаща, в обыкновенной одежде, и тут же снова исчезла в тени. Брату Марку показалось, что Йоселин склонился и поцеловал Лазарю руку, ибо едва ли тот мог подставить ему для поцелуя свою щеку. Так целуют руку разве что кровному родственнику.

Плащ прокаженного так и остался в тени. Очевидно, там, куда направлялся Йоселин, он не собирался выдавать себя за одного из постояльцев приюта Святого Жиля. Йоселин Люси, который не владел в этом мире ничем, кроме самого себя и своей одежды, вышел из тени и быстрым, легким шагом направился вниз по склону, в долину. До вечерни оставалось около получаса, и на открытых местах было еще довольно светло.

Брат Марк почел за благо обойти стороной дерево, под которым укрылся старый Лазарь, и двинулся следом за юношей. Вниз по крутому склону, затем легкий, упругий (для Йоселина) и опасливый и не очень-то удачный (для брата Марка) прыжок, и дальше, к ручью. Слабые отблески играли на каменистом дне канавы. Брат Марк промочил сандалии, да и видел он в сумерках неважно, однако перебрался на другую сторону, не причинив себе вреда. Он пошел по заливному лугу, держа в поле видимости высокую фигуру юноши.

Пройдя вдоль Меола в сторону монастырских садов, Йоселин отвернулся от него и углубился в примыкавший к лугу перелесок. Брат Марк не отставал, проскальзывая от одного дерева к другому. Глаза его постепенно привыкли к полумраку, так что он все отлично видел, словно дело происходило ясным днем, да и ночной туман еще не спустился. Справа, на фоне слабого заката, брату Марку были отчетливо видны очертания монастырских строений, крыши, башенки, стены, черневшие над речкой, гороховыми полями и изгородью, что окружала сады.

Сумерки сгустились, все цвета постепенно померкли, уступив место серым теням. Под деревьями было уже совершенно темно, однако брат Марк, осторожно передвигаясь и прячась за стволами, не упускал из виду темную фигуру идущего человека. От слуха монаха не ускользнул также и доносившийся спереди глухой шорох и треск сучьев под ногами, а потом вдруг тревожное ржание лошади, которую затем, видимо, успокоили, ласково погладив. Голос, еле слышный, не громче шелеста листвы, и снова ласковое похлопывание по гладкому конскому крупу. В этих звуках была такая неприкрытая радость и надежда, что брату Марку это стало ясно без слов.

Стоя в нескольких ярдах, брат Марк из своего укрытия видел светлое пятно, которое было головой и шеей коня, серебристо-серого, — цвет не самый подходящий для ночной засады. Стало быть, у беглеца есть верный друг, который привел ему коня в назначенное место. Что же будет дальше?

А дальше случилось то, что раздались удары колокола, зовущего к вечерне. Их было слышно далеко за Меолом.

Примерно в это же время брату Кадфаэлю тоже привиделась светло-серая лошадь. Он остановил своего мула в надежде, что видение исчезнет. Монах размышлял обо всем увиденном и услышанном.

Он далеко не сразу покинул Годрикс-форд, почитая своим долгом дать старшей монахине хоть какой-нибудь правдоподобный отчет о цели своего визита. Старшая сестра встретила Кадфаэля весьма радушно и оказалась большой болтушкой. И то сказать, гости у них бывали редко, а ряса монаха-бенедиктинца была брату Кадфаэлю превосходной рекомендацией. Старшая монахиня отнюдь не спешила отпустить гостя, покуда тот не рассказал ей в подробностях о несостоявшемся бракосочетании в Шрусберийском аббатстве, и вволю поахала и поохала. Да и Кадфаэль, со своей стороны, вовсе не отказался выпить предложенный ему стаканчик вина. В итоге он отправился в обратный путь несколько позже, чем предполагал.

Когда он сел в седло и отъехал, Авис из Торнбери все еще работала на грядке, как и прежде умело и старательно уминая землю вокруг каждого кустика рассады. Грядка была засажена уже почти целиком. С тою же настойчивостью Авис наверняка будет подниматься по ступеням монашеской иерархии, равно искренне и честно, сколь и целеустремленно, но и без всякой жалости к своим куда более слабовольным сестрам, которые рано или поздно склонятся перед ней, не имея ее ума, жизненной энергии и опыта. Авис помахала Кадфаэлю рукой, и вновь ямочки на ее щеках заиграли и пропали. На обратном пути монах размышлял о том, сколь неизгладим отпечаток ее былой красоты, и о том, удастся ли ей отыскать путь наверх, не прибегая к своим женским уловкам, которые так несвойственны монашескому сану, либо, быть может, это ее оружие не понадобится ей вовсе. Как бы то ни было, Кадфаэль ничего не мог с собой поделать: эта женщина вызывала у него уважение. Во всяком случае, ему было совершенно ясно, что Авис была с ним до конца откровенна, и этого нельзя было отрицать.

Ехал Кадфаэль без остановок, но и не торопясь, предоставив своему мулу идти как идется. В сгущающихся сумерках, в час начала вечерни, монах оказался недалеко от того места, где нашел свою смерть Юон де Домвиль. Кадфаэль узнал дуб, под которым обнаружили мертвое тело. Всего несколько минут спустя, когда дорога пошла через сравнительно светлые поляны с редко стоящими деревьями, он услышал какой-то шорох и справа от дороги заметил нечто движущееся. Это нечто двигалось недалеко от обочины, примерно с той же скоростью, что и мул брата Кадфаэля. Осторожность заставила монаха остановиться, замереть в седле и прислушаться. Шорохи не стихали, словно тот, кто там двигался, вовсе не заботился о том, чтобы передвигаться скрытно. Это несколько успокоило брата Кадфаэля, и он неторопливо двинулся дальше, продолжая прислушиваться. То и дело там, где кусты были пореже, он замечал мелькание серебристого тела какого-то животного, которое шло совсем неподалеку. Так и есть! Лесом, вдоль дороги, шел конь — стройный, судя по всему весьма резвый, и бледный, словно призрак. В эту минуту Кадфаэль вспомнил, что в Священном Писании сказано, мол, не кто иной, как сама Смерть скачет на бледном коне. Однако Смерть, похоже, уже спешилась, ибо никто на этом коне не скакал: дорогой работы седло было пустым, повод свободно свисал с шеи коня.

Кадфаэль в свою очередь спешился и осторожно повел своего мула в поводу прямо к призраку. Монах принялся ласково приговаривать, однако серый конь, хотя сперва и сам подошел к нему поближе, вдруг испугался чего-то и прянул прочь, в густые заросли. Кадфаэль двинулся следом, но едва он приближался к коню, как тот вновь отбегал в сторону, уводя монаха все дальше и дальше в глубь леса. Очевидно, в этих самых местах всадники шерифа после обеда прочесывали лес и проехали здесь совсем недавно, в ранних сумерках, причем каждый возвращался домой своим путем, в одиночку. Надо полагать, что либо один из них был выброшен из седла, не сумел изловить убежавшего коня и с позором совершил обратный путь пешком, либо…

Неожиданно Кадфаэль вновь увидел впереди серого коня, увидел целиком, во всей его великолепной стати. Тот стоял на небольшой, относительно светлой полянке, в сиянии звезд, склонив голову и пощипывая траву. Однако, едва Кадфаэль выступил из кустов, конь ударил копытом, тряхнул гривой и вновь метнулся в непроглядную тьму под деревьями. На этот раз монах не пошел следом.

В траве на поляне лежал человек, лежал навзничь, длинные черные волосы рассыпались вокруг головы, руки были раскинуты, одна вцепилась в траву, другая лежала ладонью вверх. Рядом с головой человека Кадфаэль увидел отделанную парчой шляпу, в траве был хорошо заметен ее белый плюмаж. Тут же, в нескольких ярдах от пустой правой руки, виднелось нечто длинное, тонкое, отбрасывавшее в сумерках блики с металлическим блеском. Брат Кадфаэль пошарил в траве и наткнулся на рукоять кинжала, клинок был длиною около локтя. Монах провел пальцем по клинку и, с удивлением обнаружив, что крови на нем нет, положил кинжал обратно в траву. Разбираться с этим будет лучше при дневном свете. А теперь, в сумерках, он вряд ли мог сделать что-либо еще, помимо того что проверил пульс у лежащего человека и послушал, не бьется ли сердце. Сердце не билось. Стоя на коленях над мертвецом, Кадфаэль вглядывался в его лицо, стараясь не отбрасывать на него свою тень. Но даже в этом полумраке он узнал это лицо. Глаза были выпучены, рот открыт, искусанный язык вывалился наружу.