Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад - Коллектив авторов

Аксель тоже несколько раз затянулся из трубки, и его мрачная тоска сменилась грустью. Около полуночи он вывез Рапунцель в «Иглу и чернила», где элегантная старая японка в мужском красном смокинге с пучком седых волос, закрученных, как наутилус, сделала Акселю татуировку на спине.

– Пусть у русалки будет лицо этой девушки, – сказал он, показывая на Рапунцель в кресле. Длинное выпускное платье из секонд-хенда скрывало ее хвост. Татуировщица, сама с ног до головы покрытая морскими драконами, творившими кровавые зверства, давила на педаль машины деревянной ногой. Игла жужжала. Когда она рисовала на коже множество блестящих зеленых чешуек, боль была адская, и Аксель так сжал руку Рапунцель, что она до крови прикусила губу. На вымпеле, трепетавшим под русалкой, татуировщица написала «Жестокая судьба», и ее почерк напомнил Акселю комиксы о морячке Пучеглазе, которые он некогда читал каждое воскресенье после церкви.

– Сколько ты хочешь за это вот, на спине? – спросил владелец казино, пока Аксель сидел в кресле Рапунцель в гостиной особняка и глотал «колеса». Рапунцель была в кухне, доктор пускал ей кровь для переливания.

– В каком смысле? – спросил Аксель.

Владелец казино облизал костлявый палец и поправил зачес над лысиной. Черные блестящие волосы, словно начищенные гуталином, были одного цвета с его костюмом. Он обошел кресло и мягко потрогал Акселя сзади за шею. Тот чуть наклонился, и пальцы босса прошлись по локонам нарисованной русалки, похожим на морские волны.

– В смы-ы-ысле, – промурлыкал владелец казино, – в смысле… сколько?

Как только татуировка зажила, Аксель везде ходил по пояс голым, несмотря на густой холодный туман, который даже не рассеивался над Сан-Жижико поздней осенью. Люди собирались у него за спиной, восхищались искусством татуировщицы, а он по-прежнему играл на променаде на банджо и пел песни о любви к Рапунцель.

– Это не продается. – Аксель наклонился еще ниже, давая хозяину очертить пальцем линии русалочьих бедер на рисунке и спуститься ниже, где кончик хвоста почти касался его ягодиц. Владелец казино шутливо щелкнул резинкой трусов, выбившихся из-под мешковатых джинсов.

– Не бывает ничего непродажного, – весело сказал босс. Он снял крышку вазы на серванте и вынул оттуда толстую пачку банкнот, стянутых резинкой: – Представляешь, сколько дряни можно на это купить для твоей подружки? А на таком молодом парне как ты все заживет за пару недель. У нашего доброго доктора есть новейшие медицинские штуковины. И анестезия с клубничным ароматом в придачу! Ты ничего и не почувствуешь.

Аксель не только согласился, чтобы с него содрали шкуру, но и подписал с владельцем казино куда более страшный договор. Пообещал ему ребенка.

– Вы, молодежь, – разглагольствовал босс, – вечно рожаете нежеланных детей. Так в этом нет убытка. – И предложил Акселю порнографический буклет, замаскированный под медицинский справочник: «Как правильно обесчестить русалку» доктора Х. У. Истермана с иллюстрациями автора – скрепки проржавели, и страницы подклеивали друг к другу скотчем.

Ночью в ванной ночлежки Аксель пролистал книжку и ужаснулся – текст и иллюстрации были весьма наглядные, а фотографии и того круче: полноформатный русалочий снафф, девушки после вивисекции – кожа снята, внутренности обнажены. Аксель захлопнул книжку и стал рассматривать в зеркале свою спину и татуировку, мысленно отрывая ее от себя, стискивая зубы и хмурясь, словно хотел безболезненно сбросить кожу одним усилием воли.

А потом отнес Рапунцель на крышу и на «вдовьей площадке», откуда хорошо видно море, нежно и страстно занялся с ней любовью в позе номер 142 из буклета. После чего, глядя на звезды, которые то и дело мигали в сетке дымчатых облаков, и с замиранием сердца думая о собственной ничтожности рядом с ними, Аксель понял: он пошлет все контракты с владельцем казино подальше. Правда, с отказом отдать первенца и ему, и Рапунцель скорее всего придет конец – колючие щупальца головорезов хозяина казино заражали собой все части света. Куда же деваться – разве что в небо?

Перед рассветом он отвез Рапунцель в монастырь Сестринства Посейдоновых Дочерей, чьи массивные ворота были вырезаны из деревянных корпусов списанных кораблей, обросших ракушками.

Колотушкой служил якорь на цепи. На стук вышла высокая монахиня с парализованной рукой и этой клешней схватила Рапунцель за волосы.

– А для тех, кто издевается над беспомощными тварями, у нас тут места нет! – проскрипела Посейдонова дочь голосом, хриплым от сна и виски, который потягивала всякую полночь, и уволокла возлюбленную Акселя. Рапунцель, которая так долго не издавала ни звука, вдруг завыла и пронзительно заверещала, словно кролик в силках. Она так и не умолкла, и Аксель два дня и две ночи провел в садике у ворот, пока монахини, которым никакая вата в ушах не помогала спокойно молиться, не выгнали русалку вон, пришпилив к ее блузе двадцатидолларовую купюру. Когда Аксель усадил ее обратно в кресло, опустился на колени и заглянул ей в лицо, Рапунцель написала в блокноте дрожащим старческим почерком: «Я животное».

Аксель тронул ее губы. Раскрыл их большим пальцем и просунул мизинец глубже, пощупать могучий обрубок ее языка.

– Слава богу, что ты можешь так орать, – сказал он. И снова занялся с ней любовью – прямо там, в садике, заросшем кампсисом, что привлекал только нелетающих птиц, и монахини наверняка смотрели, столпившись в «вороньем гнезде»: Аксель видел, что круглая смотровая вышка на высоком столбе накренилась в сторону, как головка подсолнуха. Монахини смотрели, упрятав умерщвляемую плоть в терновые трусы, но та все равно истекала соком и трепетала загробной жизнью. «Никогда она вам не достанется, – мысленно сказал Аксель Посейдоновым дочерям о своей любви, – никогда она не достанется никому, кроме нас». Это чистая правда, потому что его союз с Рапунцель был невозможен, все так говорили. Подержать что-то невозможное в руках, а не только в сердце – очень редкий божий дар.

«Может, нашему малышу было бы с ними лучше», – написала в блокноте Рапунцель, когда под покровом темноты они покинули Сан-Жижико, и Аксель вез ее кресло по лесной тропинке. Хотя оно то и дело подпрыгивало на сосновых шишках, Рапунцель рисовала портрет ребенка, который как будто бы родился у них, и его кому-то отдали, – ребеночка с нормальными ножками, в отороченном лисьим мехом конвертике и такой роскошной коляске, что своими шелковыми занавесками и причудливыми хромовыми завитушками на блестящем черном корпусе напоминала катафалк.

«У нас был бы богатый ребенок», – написала в блокноте Рапунцель.

Аксель еще не сказал ей, что под серебристой монтажной лентой, которой он обернул кисть, скрыт обрубок отрезанного пальца. Пока Рапунцель томилась в монастыре, он лишь однажды ушел из садика – купить пралине на променаде, чтобы чуть-чуть подкрепиться, а там его поймал наемный убийца и уволок в недра казино «Ватерлоо». К счастью для Акселя, мордоворота опьянял садизм – он решил убивать жертву медленно, смакуя каждую деталь. Пока он играл с отрезанным пальцем Акселя, ковырял им в носу и грыз заусенцы, Акселю удалось удрать сквозь вентиляционный люк.

Именно этот головорез открыл Акселю истинные намерения владельца казино – тот собирался изъять у их первенца внутренние органы. Для его тяжелобольной жены требовались новые запчасти – самые новые, какие только бывают.

– Когда он наконец рассказал мне про палец, – прошептала тень русалки Дезире, – мне стало так жалко нашего первенца. И я рыдала, словно у нас уже родился ребенок, словно я видела его, а потом его унесли. Так что я не помню, чья это была мысль – сунуть голову в петлю, когда мы пришли к тому дереву повешенных. Ты не видела спектакль «Ромео и Джульетта» Уильяма Шекспира? – Эта пьеса была Дезире не знакома, хотя в прошлом году ей дали роль в трагедии «Тит Андроник», которую ставили девочки в Нутрогнилле. – Мы с Акселем смотрели его в амфитеатре Сан-Жижико. Ромео играл сорокалетний дядя в парике и с нарумяненными щеками, но актер оказался хороший, так что все скоро забыли о его возрасте.

– Как «Ромео и Джульетта», – сказал Аксель, вынув Рапунцель из кресла и поднося ее к петле, уже задушившей многих линчеванных. У него на руках ее охватила эйфория, вся душа устремилась к мысли о небытии, и русалка легко продела голову в петлю, сама затянула узел. Аксель отошел на шаг, но не смог вынести мысли, что она умрет первой, вскочил на кресло, чтобы дотянуться до соседней петли. Кресло неожиданно поехало, Аксель упал, ударился головой о череп какого-то давно казненного преступника и потерял сознание. Когда он очнулся, над ним качалась в петле мертвая Рапунцель.

– Он не передумал, Дезире, – убеждала ее тень русалки, – он решил жить сам, чтобы вместе с ним жила и моя душа.

С этими словами Дезире свалилась вниз – уставшие руки больше не держали ее на ветке. Тень русалки тут же растаяла. Дезире жестко приземлилась на обе ноги и почувствовала, как в лодыжке порвалось ахиллово сухожилие, как оно скакнуло вверх, точно перерезанная ножницами резинка, и где-то под коленкой свернулось в клубок. От боли девушка лишилась чувств, но очнулась всего несколько минут спустя – Миранда затаскивала ее в кресло Рапунцель, которое валялось под деревом со времен наполовину состоявшегося самоубийства влюбленной пары. Отверткой, которую она держала в носке для защиты от приставаний извращенцев, бродивших по лесным тропкам, Миранда починила шаткие колесики и покатила Дезире в серую ветреную дымку неба над океаном, видневшимся вдали.