Вампилов - Андрей Румянцев

С приятелями, особенно близкими по духу, он частенько вел разговоры о только что написанном. В этом не было творческой неуверенности. Скорее, это была привычка, свойственная многим пишущим: проверить на свежем человеке, даже на первом встречном, хорошо ли получилось на этот раз. В. Шугаев рассказывал о таких разговорах, как о привычных и постоянных. Вот один из них, относящийся к 1963 году:

«У него уже был черновик (комедии) “Двадцать минут с ангелом”, и Саня соотносил его, так сказать, с беловиком — всегда беловиком! — реальности. Добиваясь естественности звучания и событийной естественности, Саня всегда проговаривал написанные или задуманные сцены: “ставил” для нас, товарищей, реплики, монологи, порой втягивал и нас в участники неких обусловленных им сцен. Мы жили на одной улице, через дом друг от друга. Я бывал у него, он приходил: “Ты как, не очень занят? Хочу посоветоваться”. Или: “Давай поразмышляем. Кто есть кто и что из этого выйдет”, — и размышляли мы до едкой рези в глазах от табачного дыма. Саня долго колебался, выбирая профессию Шаманову — герою (драмы) “Прошлым летом в Чулимске”. Хотел вывести его журналистом. Мы размышляли: журналист слишком привычен в роли мучимого совестью человека, штатная фигура во всех представлениях, изображающих борьбу за справедливость. “Вот и хорошо”, — говорил Саня, но в конце концов написал Шаманова следователем, на мой взгляд, углубив выбором тему раскаяния.

Изустные, предварительные испытания пьес на прочность, должно быть, помогали Сане и ладно кроить, и крепко шить, добиваясь при этом чрезвычайной, если можно так выразиться, плотности, густоты остроумия».

Не думаю, что у читателя после таких рассказов сложится впечатление, что, мол, вот это Вампилову «подсказал» такой-то, а вот это он ввел в пьесу по «совету» такого-то. Творческий характер драматурга был самостоятельный и твердый. «Прицел» автора состоял в другом: уточнить, всё ли в новой вещи «ладно скроено и крепко сшито», нет ли каких зацепок для постороннего взгляда. Иногда этот посторонний взгляд смешил Вампилова, но, возможно, и он был нужен его открытой душе. Прозаик (тогда начинающий) Борис Черных вспоминал:

«На два часа я получил пьесу “Прощание в июне” и, сидя в редакции, читаю. Вампилов ждет, что я скажу.

— Пьеса написана мастером, — говорю я… — Можно поздравить тебя.

— Не врешь? — пытливо смотрит он в глаза. — Впрочем, ты ведь никогда не врешь, опасный ты человек.

— Только странно… — говорю я.

— Что странно?

— Ощущение Колесова с привкусом авторской заданности странно…

— Говори, говори…

— А я уже сказал. Привкус есть. Но пьеса совершенна.

— Ничего себе — совершенна. Нахал!..

— Да мне показалось. Что же поделаешь?

— Ну, нахал. — Он качает кудрявой головой, и мне жаль, что я огорчил его».

Еще один автор воспоминаний — и ситуация почти та же. В Ялте на семинаре молодых драматургов коллега Вампилова Серафим Сака (кстати, в будущем переводчик его пьес на молдавский язык) прочитал «Утиную охоту». Ему показалось, что у Зилова есть какое-то сходство с главным персонажем романа Камю «Чужой» (в другом переводе — «Посторонний»). Поэтому он и спросил сибиряка, давно ли тот читал произведение француза. И получил ответ, что в годы, когда писалась «Утиная охота», Камю у нас только начали переводить. В свою очередь, Саша живо заинтересовался:

«— Уж не показалось ли тебе, что Зилов — тоже “чужой”?

— Нет.

— Тогда о чем ты?

— Совсем наоборот, — сказал я, улыбаясь ему в ответ.

— То есть?

— Зилов так отождествлен, синхронизирован с существованием, с бытом, что в конечном счете вполне логично отталкивается от него, но не как чужой, а как отчужденный.

— Да?!

— Да, — сказал я.

— А конкретней? — улыбнулся он.

— А конкретней трудно сказать.

— Говори, у тебя хорошо получается. Не зря ты родился в Европе, в отличие от меня… Я ведь родился в Азии.

— У Зилова возникло отчуждение от собственного “я”. Среда не хочет принять его таким, каким он хочет предстать перед ней. А таким, каким хочет видеть его среда, он не желает становиться. Отсюда проистекает, может быть, его наивная, но биологически абсолютно необходимая жажда общения с природой».

Это читательское пояснение пьесы и ее героя, адресованное автору, конечно, забавно, но слушать его Вампилову, наверное, было приятнее, чем тупое бормотание театральных чиновников по поводу того же произведения. И кстати, молодой драматург из Молдавии совсем не поверхностно объяснил поведение сложного героя «Утиной охоты»…

Но были у Вампилова друзья, которые, чувствуя его сегодняшнюю творческую силу, словно бы провидчески ощущали и его завтрашнюю мощь. Первый из них, конечно, — Валентин Распутин. Здесь играла роль некая родственность их необычайных, редких талантов, творческих и мировоззренческих взглядов, душевного склада.

«Я сошелся с ним в первые же наши университетские годы, — писал прозаик сразу после гибели Саши, — вместе затем мы работали в газете, почти в одно время начали писать рассказы, вместе… обсуждались в 1965 году на Читинском семинаре молодых литераторов и были приняты в Союз писателей, а в последние годы довольно часто вместе оказывались в различных поездках. Случались у нас споры, к которым мы возвращались снова и снова, особенно когда дело касалось литературных привязанностей, случалось говорить друг другу не очень приятные слова, когда кто-то бывал не прав, но ни разу, сколько я теперь ни вспоминаю, не было в наших отношениях хитрости или какой-нибудь даже мало-мальской недосказанности. И благодарить за это прежде всего, конечно, нужно Сашу с его открытым, откровенным и честным характером, не выносившим никакой фальши…

В последние годы ему приходилось читать много рукописей: и своих друзей, и писателей совсем начинающих. Я знаю по себе, как трудно иной раз сказать правду, тем более правду неприятную, человеку, проведшему за письменным столом многие и многие бессонные месяцы. Саша ее говорил всегда. Говорил не грубо, не обидно, не отвлекаясь на спасительные мелочи, которыми при случае можно прикрыться, чтобы не сказать главное и не сделать автору больно, — говорил то, что видел. А литературный вкус у него, по-моему, был безупречный — глубокий и ясный. Потому и шли к нему на суд, зная, что Саша и лукавить не станет, и, если понадобится, поддержит. Для каждого, кто мог сослаться на него, и не только, кстати, в делах литературных, но и просто житейских, это всегда значило немало».

В Иркутском областном архиве сохранились советы В. Распутина и А. Вампилова начинающим литераторам. В работе, о которой говорит выше Распутин — дать профессиональный совет, творческую консультацию молодым авторам, — тот и другой активно участвовали во второй половине 1960-х годов. Думается, главная рекомендация, которую оба дружески давали своим безвестным коллегам, хорошо выражена Валентином Григорьевичем в одном из его тогдашних писем: «Избегайте высоких слов для изображения нашей грешной жизни…» Ну а общее впечатление от посланий Распутина и Вампилова одинаково. В них — этих письмах тогда еще совсем молодых писателей к своим собратьям по творчеству — видны и понимание сложности жизни, человеческой души, и необходимость точного, выверенного и согревающего слова, и ответственность за него. А еще в этих письмах — забота о каждом пробивающемся таланте, дружеское участие в его судьбе, задушевность творческого разговора. То есть все то, что отличало Валентина Распутина и Александра Вампилова.

Вот строки, написанные первым:

«Отвечаю на присланный Вами рассказ “Недописанная страница”.

Рассказ, я считаю, недостаточно продуман с самого начала, отсюда и идут его беды. Он нечеток, расплывчат, расплывчаты его герои, расплывчата в нем авторская позиция. Давайте разберемся в этом подробнее».

И после подробного дружеского разбора:

«В старину говорили: не то счастье, о чем во сне бредишь, а то, на чем сидишь да едешь. Эта поговорка как нельзя лучше подходит, по-моему, к героине Вашего рассказа.

Повторяю, рассказ нечеток, он не сделан даже в авторском замысле. А писать Вы, конечно, можете, язык у Вас чистый. Только избегайте красивостей и высоких, не в меру высоких слов для изображения нашей грешной жизни. Это все равно что на работу выходить со знаменем.

С искренним уважением В. Распутин».

В письме, отправленном Вампиловым, мы найдем редкую похвалу: «У вас есть чувство сцены». Но приятное для начинающего автора замечание не отменяло, конечно, и откровенного критического разбора:

«О Вашей пьесе, которую я прочел с большим интересом. Вы, несомненно, способный автор, у Вас есть наблюдательность, и природный юмор, и даже чувство сцены. Вместе с тем Вашу рукопись вряд ли можно назвать пьесой в двух действиях. Скорее всего, у Вас получилась одноактная пьеса, а еще точнее — скетч, забавная и хлесткая сценка, часть эстрадного представления.