Впервые над полюсом - Н. Стромилов

Папанинский спирт для технических нужд остался на базе - забыли. Наш врач, узнав, что четверка обожгла руки ледяной водой, рекомендует обтирание мыльным спиртом. Кренкель комментирует телеграмму врача: «К сожалению, всякий спирт, даже мыльный, будучи обнаружен на льдине, пойдет для заготовки впрок в научных целях плавающего под нами планктона».

«Делаем физзарядку на родном Гринвиче», - отстукивает Кренкель, и мы догадываемся, что полярники снова берут изнурительную гидрологическую станцию на нулевом меридиане.

Предельно сжатая неофициальная информация, которую регулярно дает радист, помогает нам на базе лучше понять обстановку на дрейфующей станции и настроение папанинцев, и мы ему за это благодарны. И мы радуемся, когда Кренкель сообщает, что их посещают медведи, что в полынье, рядом со станцией, плавает лахтак и иногда они видят птиц: чаек и пуночек. Это вносит некоторое разнообразие в их до предела заполненную работой жизнь. И в нашу тоже.

Папанинцы. Кто первым назвал их так - неизвестно. Да и неважно. Важно другое: все советские люди теперь с любовью называют их так. Папанин - эта фамилия достойна оказанной чести. Потомственный моряк. Матрос русского флота. Активный участник гражданской войны, проявивший большую личную храбрость и отвагу. Член Реввоенсовета Крымской повстанческой армии. Работник Крымской ЧК. Коммунист.

Добрым словом вспоминают Ивана Дмитриевича те, кто работал с ним на полярных станциях… Честен в большом и малом. Никогда не скажет нелестное за спиной у человека - только в глаза. Не брезгует шуткой и соленым словечком. Последнее применяет умело, так, что оно всегда поднимает настроение и никого не обижает. Не гнушается самой черной работой…

Связь с дрейфующей станцией. Сейчас, в летние месяцы, она надежна, как хорошие часы. Дисциплина связи высокая.

С Кренкелем договорились раз и навсегда - мы вызываем, он отвечает: это позволяет в известной мере экономить энергию аккумуляторов на льдине. Я не помню случая, чтобы Эрнст Теодорович не ответил на первый же наш, как правило, очень короткий вызов или не явился бы вообще в установленный срок связи.

Связь ведется телеграфом. Скоростью обмена не злоупотребляем: как прием, так и передачу Кренкелю приходится вести в необычных условиях, а нередко - замерзшими руками, и мы об этом всегда помним, Зато нет перебоев, повторений, и от каждого сеанса связи остается чувство удовлетворения, как от хорошо выполненной работы.

Иногда вместо Кренкеля связь с базой и передачу метеосводок проводит его дублер - Федоров. Мы понимаем, что не избыток свободного времени, а необходимость заставляет магнитолога-астронома садиться за радиостанцию. Поэтому, резко снизив скорость передачи, превращаемся в терпеливых инструкторов, со всей серьезностью относящихся к этим настойчивым и, прямо скажем, небезуспешным попыткам ученого освоить хотя бы азы новой для него и очень дефицитной в условиях дрейфующей станции профессии.

Нам хотелось бы послушать голоса папанинцев, а им - поговорить с нами. Но, к сожалению, они могут нас слышать, а мы их - нет. Передатчики «Дрейфа» позволяют работать только телеграфом. Телефонию мы не предусмотрели, так как старались всемерно упростить аппаратуру, чтобы выше была ее надежность. Но сейчас начинает казаться, что упрощение до такой степени было неправильным: телефонная радиостанция была бы доступной для всех на льдине, а не только для знающих телеграфную азбуку. Кренкель хорошо понимает это и пытается наладить телефонию, но в условиях первой дрейфующей зимовки это трудно, почти невозможно.

* * *

Наш досуг на Рудольфе. Во-первых, это чтение - на базе большая и хорошо, с любовью и знанием дела подобранная библиотека. Во-вторых, охота: нас иногда посещают медведи, а в разводьях и на морском льду часто можно увидеть нерпу. В поисках медведей иногда принимает участие и авиация - все тот же старенький У-2; он же препятствует обнаруженному зверю уйти от преследования в ледяные дебри. Охота на медведя не всегда доводится до логического конца. Иногда насмерть перепуганный властелин Арктики со всех ног удирает от преследующих его людей, обильно поливая экскрементами девственно чистый снег…

Выбрав хорошую погоду, мы с механиком и парторгом базы Сергеем Воиновым или техником радиомаяка Васей Бобковым тоже берем винтовки и идем на охоту. Выглядит эта охота несколько своеобразно. Выбираем тихий, безветренный уголок в скалах, где сильно греет солнце, а точнее - нет ветра, садимся, закуриваем и ведем неторопливую беседу, наслаждаясь теплом, прислушиваясь к тишине, любуясь голубым небом, причудливыми нагромождениями торосов в море и игрой то и дело показывающихся в соседней полынье нерп - существ с огромными, черными, загадочными глазами, и совсем забыв, что час или два назад мы собирались у кого-то из них отнять жизнь…

Не последнее место в нашем досуге занимает слушание радиовещательных передач и в первую очередь, конечно, «Последних известий»: московские дикторы часто говорят о папанинцах и в их изложении известные нам и вроде бы уже привычные события на дрейфующей станции приобретают более глубокий смысл. Это позволяет лучше понять и оценить величие подвига, который ежедневно, ежечасно свершается на льдине двумя молодыми учеными и радистом - теперь уже кавалерами ордена Ленина и бывшим матросом русского флота - теперь уже Героем Советского Союза.

Мой любимый досуг на Рудольфе - путешествия в эфире на любительских диапазонах.

Я иду в домик радиомаяка, он находится поодаль от поселка. Тут сосредоточены передатчики, разработанные и построенные Ленинградской радиолабораторией. В аппаратной на столе стоит небольшой, размером с коробку из-под ботинок, самодельный передатчик. Я сделал его в Ленинграде перед выездом в экспедицию, за несколько вечеров. Рядом приемник. Мощность передатчика невелика, потребляет он не больше настольной лампочки. Включаю приемник, настраиваю его на двадцатиметровый любительский диапазон, и оказываюсь в необыкновенном, сказочном мире…

Как и на волнах, отведенных для служебной радиосвязи, тут «толкотня», как в трамвае в часы пик, сказал бы Кренкель. Отлично слышны любители многих стран, но лучше других - европейцы и американцы.

Делаю короткий общий вызов: ВСЕМ! И на «проводе» - старейший, хотя ему вряд ли больше тридцати лет, ленинградский коротковолновик, снайпер эфира Василий Салтыков! «Давай свои для Ленинграда», - говорит он, и я с наибольшей доступной мне скоростью (Вася блестящий оператор) начинаю передачу телеграмм, адресованных в Ленинград, зная, что так они дойдут до адресатов быстрее, чем по обычной цепочке: через Диксон и Москву. Заканчиваем этот несколько необычный служебно-любительский сеанс связи и договариваемся встретиться вновь. Вася недоволен: мало было телеграмм - «каких-то» шестьсот слов. Обещаю к следующему сроку приготовить не менее двух тысяч.