Ошибка молодости (сборник) - Мария Метлицкая

Вася вспыхнул, как факел, и задрожал от возмущения и обиды.

– Купите пластинку и слушайте свою приму, – тут редакторша усмехнулась, – хоть до… И вообще, не мешайте мне работать. Ничего с ней не случилось – уверяю вас. Как была, так и есть. В Ла Скала ее точно не пригласили. А голос мы ставим в записи, так что про передвижения Клубовской нам ничего не известно. – Она вынула папиросу из мундштука, загасила ее в большой хрустальной пепельнице и уткнулась в бумаги.

А Вася, незадачливый наш герой, с места не сдвинулся.

Дама подняла на него глаза и приподняла красивую узкую бровь.

– Что-нибудь еще?

Вася кивнул:

– А адрес? Вы можете дать ее адрес?

Дама медленно поднялась из кресла, одернула полу джерсового пиджака и, нервно кашлянув, сказала:

– Вот вам мой совет, молодой человек! Займитесь каким-нибудь делом! Женитесь, наконец! Вы уже вполне созрели! Родите ребенка. И еще – выбросите всю эту чушь из головы! Ну какое вам дело, где живет Клубовская и что с ней? Кто она вам? Совершенно посторонний человек. К тому же – немолодой. Знаете, с какого она года? Вот именно! Не знаете! И вообще, ничего про нее не знаете. И я вам больше скажу – и знать вам ничего не надо! Ни-че-го! – Она замолчала, посмотрела на Васю, и сердце ее, видать, дрогнуло: уж больно тот был жалок. – Ладно, пишите. Сущевский Вал, дом… квартира…

Вася, сжимая в руке бумажку с адресом, забыв поблагодарить даму, выскочил за дверь.

Итак, адрес был. Но тут Вася Бирюков испугался. Не на шутку, надо сказать. Ну купит он букет цветов и коробку конфет – если достанет. Ну приедет на Сущевский Вал. А дальше что? Откроет ему дверь здоровенный мужик. Или – не здоровенный. Какая разница, если тот мужик окажется мужем прекрасной Амалии? Швырнет ему конфеты в лицо и даст цветами по морде. Да еще и обсмеет – дескать, много вас здесь таких ходит, желающих на мою красавицу взглянуть хоть одним глазком. Вас много, а она одна. Что ей, со всеми здоровкаться?

Еще Вася представил толпу поклонников у подъезда – красивых, молодых, высоких и богатых. И он: тощий, кривоногий, мелкий, зубы частоколом, волосы ежиком. Джинсы индийские, ковбоечка из «Детского мира». Сандалии, носки горохового цвета. И стало Васе так стыдно и неловко, что в носу защипало и даже слеза выкатилась.

Однако через три месяца посетить квартиру на Сущевском Валу он все-же решился. Позвонил дрожавшей рукой в дверной звонок – не открыли. Из соседней квартиры выглянула остроносая дама в бигудях.

– Вам кого? – недовольно спросила она.

Вася пробормотал имя своей чаровницы.

Соседка повела острым осетровым носом.

– Нет ее. Съехала. С мужем разошлась и съехала. Он ее из квартирки-то попросил. – Она довольно ухмыльнулась.

– А куда съехала, неизвестно? – проскрипел Вася.

– Нет, – с удовольствием ответила тетка. – А если бы и было известно? Тогда что?

Он не ответил.

– Не на Ривьеру, разумеется, – продолжала соседка. – На выселки отправилась. Куда ж еще? Генерал, муж ее бывший, человек строгий. Не ужились – прощайте! Устраивайтесь теперь сами, как можете. Вместе со своим… – Тут она оглянулась и покраснела. За ее спиной стоял высокий мужчина в спортивном костюме и выразительно смотрел на нее.

Ойкнув, она быстро захлопнула дверь.

Всего две пластинки было. Две всего ее пластинки. На черной блестящей пластмассе – сплошные царапины от иглы. Пластинка заедала и шипела. Вася подскакивал, хватался за иглу. Протирал хрупкую поверхность бархатной тряпицей. Все равно заедала.

Мать врывалась в комнату и кричала:

– Когда это все кончится, господи!

Он не отвечал.

Слышал, как мать говорит соседке:

– И за что такое наказание? Один на кладбище, а второй – тоже вроде его и нет. Сидит, как в склепе. Ни бабы ему не нужны, ни радости в жизни. Вот была бы жива Леночка… – И мать начинала плакать.

Соседка утешала и шептала:

– Врачу надо твоего Ваську показать! Разве непонятно – сумасшедший!

– На аркане тащить? – вскрикивала мать. – Не дождусь я внуков, не дождусь.

Отец с ним почти не разговаривал, да и с матерью тоже. Приходил с завода, долго мылся в ванной, молча съедал ужин и шел к телевизору.

Мать, глотая слезы, убирала со стола.

Как-то разболелось горло. Пошел в медпункт. Молодая, точнее совсем юная, сестричка с розовыми волосами подскочила к нему и попросила открыть пошире рот. Потом залилась пунцовой краской, намотала на металлическую плоскую палку шматок ваты, окунула его в банку с чем-то, похожим на йод, только тянучим и жирным, и ловким движением протолкнула эту конструкцию в широко открытый Васин рот.

Вася поперхнулся и закашлялся.

– Люголь, – коротко бросила медсестричка, опять покраснев.

Он поблагодарил и пошел к двери.

– Завтра приходите, – пропищала она.

Вася оглянулся.

– На процедуру!

Он пришел и назавтра, и еще – послезавтра. Так ходил всю неделю.

Медсестричку звали Любой.

Жила она в Одинцове – совсем близко от Москвы.

Однажды он взялся ее проводить. Ехали в автобусе молча, потом молча шагали по мокрой размытой дорожке. Шел дождь – мелкий, осенний, противный. Зонта у него не было, а Люба зонт раскрыла и пролепетала:

– Иди сюда. Совсем вымокнешь.

Он неловко пристроился сбоку. Люба взяла его под руку. Он почувствовал ее тонкую руку и острое бедро. Было неловко и неудобно.

Подошли к калитке частного дома – низкого, грязно-серого, кривоватого. По жестяной ржавой крыше звонко стучал усилившийся дождь.

– Пойдем, чаю выпьешь, – предложила Люба. – А то опять простудишься – вон, мокрый весь.

Они поднялись по шаткому скользкому крыльцу. В доме было натоплено, пахло горячей едой. Из кухни вышла молодая женщина, очень похожая на Любу, только постарше и помясистей.

– Сестра моя, Галя, – представила Люба.

Галя вытерла об фартук руку и протянула ее Бирюкову.

Ужинали картошкой с луком и яичницей с салом. Галя плюхнула на стол бутылку водки. Выпили по первой, и они с Любой сразу захмелели. А Галя все разливала и укоряла:

– Ну и че ты за мужик, если с полстакана копыта готов отбросить?

Он смутился и выпил еще – разом, ожегшись.

Первую допили вдвоем с Галиной – Люба спала на столе, уронив голову на руки. Галина достала еще бутылку, уже початую. Наливала и смеялась:

– Ну, посмотрим, какой из тебя герой!

Пить не хотелось. Хотя – нет. Было уже все равно. Все равно было и когда Галина, подняв его с табуретки, потащила в комнату.

Он плюхнулся на кровать с никелированной спинкой, перед глазами плыли и набухали гулкие и тяжелые черные круги.

Галина, стягивая с него рубашку и брюки, опять приговаривала:

– Ну, посмотрим, какой из тебя мужик!

Сопротивляться сил не было. Все, что он запомнил, – это ее тяжелое, несвежее дыхание, большую, мокрую от пота грудь, ловкие жесткие руки и огромный шрам поперек живота, фиолетовый, неровно выпуклый и шершавый.

Еще он помнил Любин крик – пронзительный и невыносимо громкий. И невообразимые, ужасные слова, каких Вася не слышал даже от мужиков на заводе. Тяжелая, площадная брань и страшные проклятия младшей сестры. И ответная брань старшей – не менее ужасная в своей посконности и простоте.

Потом началась драка, и гремели чем-то железным – это было совсем невыносимо, от всего происходящего тошнило и разламывалась голова.

Потом Люба тащила его по полу во двор, пинала ногами и требовала подняться.

Встать на ноги он не смог. Люба еще раз его пнула и ушла в дом. Дальше он ничего не помнил.

Проснулся от холода – голый, насквозь мокрый, измазанный в раскисшей глине. Качаясь, поднялся и зашел в дом за одеждой.

Пока собирал с пола брюки, носки и рубашку, сестры уснули на одной кровати, под одним одеялом, из-под которого торчали босые ноги – маленькая и узкая ступня Любы и большая, широкая, с облупившимся на ногтях красным лаком Галинина.

Галина, громко всхрапнув, шумно перевернулась на другой бок. Люба тихо пискнула и прижалась покрепче к сестре.

Все. Ему хватило. На всю жизнь. Вспоминать без содрогания «провожалки» в Одинцово было не то чтобы противно – омерзительно и тошнотворно.

Любу Вася больше не видел. Говорили, что она выскочила замуж за младшего лейтенанта и уехала в Среднюю Азию.

А Васина жизнь вошла в прежнюю колею. Женщин он теперь не просто сторонился – он их смертельно боялся.

А потом умерла мать. На похоронах отец шумно плакал и просил у нее прощения.

После смерти матери их жизнь почти не изменилась – так же молчали, только ездили на кладбище вместе. Но и там молчали.

А через полгода отец привел в дом женщину. С порога объявил – жену. Женщина эта была немолодой и какой-то сильно потрепанной. Потом Вася понял – пьющая, и сильно. Когда с похмелья – лучше не подходи. Да он, правда, и не подходил. Заряжалась она с «утреца» – как выпьет, так и подобреет. Суетиться начинает, веником махать, тряпкой. Щей наварит, блинов напечет – полчаса, и горка в полметра.