Че Гевара. Последний романтик революции - Юрий Гавриков

Анализируя перипетии Кубинской революции, Гевара-теоретик не может игнорировать основные положения марксистской теории (с рядом работ ее «классиков» он познакомился еще в молодые годы). Но он не бездумный ее фанат или начетчик. Поэтому он заявляет:

«С появлением этой теории были открыты многие основные истины... На Кубе марксистские положения проявляются в революционных событиях, независимо от того, знакомы ли с ними (или глубоко усвоили их теоретически) лидеры Кубинской революции»[184]. И как бы разъясняя эту свою мысль, Че отмечает, что кубинские революционеры «не были теоретиками, но и не являлись невеждами в вопросах великих общественных феноменов, а также в отношении законов, которые их определяют»[185].

Со свойственной ему прямотой и без тени идолопоклонства он пишет:

«Мы, латиноамериканцы, можем не согласиться с Марксом в его интерпретации роли Боливара или с его и Энгельса анализом положения мексиканцев, тем более что оба ссылаются при этом на некоторые расовые теории и положения, неприемлемые сегодня»[186]. Но главное в словах Гевары, на наш взгляд, следует дальше: «Эти мелкие ошибки лишь показывают, что эти великие люди — тоже люди и могут ошибаться»[187].

Нужно сказать, что при всей своей мечтательности Гевара старается избегать разглагольствований о разного рода утопических «измах» и конструкциях, предпочитая практические дела на благо народа (быть может в этом сказывалась натура врача). В тех случаях, когда его вынуждают обстоятельства (беседы с бойцами, крестьянами, задававшими соответствующие вопросы), он говорит общие фразы о «совершенном обществе», «царстве свободы», «всеобщем мире» — словом, как иронизирует один из его биографов Хосе Декамилли, — «Алисия в стране чудес»[188].

Особое место в трудах Э. Гевары по революционной тематике занимает вопрос о путях и методах борьбы. Читатель, видимо, помнит, как отреагировал молодой Эрнесто на утопическую мечту своего друга Миаля о создании демократического общества посредством вовлечения в избирательную кампанию индейских масс. «Ты с ума сошел, Миаль, кто же отдаст власть без единого выстрела!» — сказал тогда студент Гевара. Возникает законный вопрос: откуда это у Эрнесто — такое уважение к «товарищу маузеру»?

Начнем с генетики. У латиноамериканского мужчины любовь к оружию почти на генетическом уровне. Всего несколько десятилетий назад, особенно в сельской местности, трудно было представить себе «мужика» без оружия, хотя бы с «мачете» (тесак. — Ю.Г.) в ножнах на боку, как у кубинского гуахиро (Прим. авт.: У мексиканцев есть шутка. На сельских танцах один «мачо» просит другого показать ему, которая из танцующих — его сестра. Тот стреляет: «Та, что упала...»)

Указанный феномен связан с постоянной политической борьбой на континенте, которая началась с приходом туда испанского завоевателя и не затихает по сей день. Даже в странах Андской зоны высокого сейсмического напряжения землетрясения случаются реже, чем государственные перевороты. С детства каждый латиноамериканец воочию убеждается, что власть можно отобрать только силой оружия. А чего можно добиться без власти? Заниматься уговорами, чтобы покончили (кто?!) с бедностью, иностранной зависимостью, отсутствием прав и свобод у простых людей?

Поэтому честный человек, даже с гуманной профессией врача, мечтающий положить конец указанным бедствиям континента, по большому счету, может рассчитывать только на оружие.

Приблизительно так рассуждал молодой медик из Аргентины. Именно поэтому, а не в силу якобы свойственного ему авантюризма и «тильуленшпигельства» (вспомните, как он перевязывал раненых батистовцев после боя!) он становится убежденным сторонником вооруженного пути в борьбе за коренные изменения жизни в странах «третьего мира», в первую очередь — в Латинской Америке.

Но и здесь Гевара — не упертый догматик: он не исключает, что революционные изменения, повторим, могут произойти «мирным путем, даже через выборы... хотя такая возможность — маловероятна»[189].

Весьма показательна в этом отношении следующая история, имевшая место во время пребывания Эрнесто Гевары в Нью-Йорке, куда он прибыл для участия в сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Знакомая кубинка, проживающая в Штатах, предложила ему организовать в доме семьи Рокфеллеров (она была их дальней родственницей) вечер, чтобы побеседовать с «леваками» — отпрысками упомянутого семейства. Во время раута один из них поинтересовался: «Каким образом американские студенты могли бы посоревноваться с Кастро и организовать в США партизанское выступление?» Гости замерли. Наступила полная тишина. Гевара невозмутимо улыбнулся и громко объяснил ко всеобщему удовлетворению:

— Видите ли, молодой человек, здесь ситуация иная. Не думаю, что Северная Америка может стать сценой для успешного развертывания действий такого рода...[190].

(Прим. авт.: В течение долгого периода моих латиноамериканистских «штудий» мне довелось не раз быть свидетелем ошибочной интерпретации действительных намерений и взглядов Эрнесто Гевары, в том числе и по рассмотренному выше вопросу. К сожалению, это зачастую объяснялось догматически-безоговорочной поддержкой КПСС политики «братских» партий Латинской Америки.)

Коль скоро мы заговорили о латиноамериканском комдвижении, посмотрим, каковы были отношения у Гевары с компартиями стран континента. Выше этот вопрос уже частично затрагивался, когда мы рассказывали о событиях в Гватемале и о Повстанческой войне на Кубе. Продолжим эту тему.

Кстати, о Гватемале. Резко критикуя позиции, занятые руководством гватемальских коммунистов, Гевара, приехав в Мехико, тем не менее, делает следующую пометку в своем дневнике: «Только коммунисты в этой стране сохранили веру в победу народа... и думаю, что за это они достойны уважения... Рано или поздно я вступлю в компартию»[191].

Но велико было (в который раз!) разочарование Че в идейных соратниках в Боливии. Об этом мы подробно расскажем в «боливийской» главе. Об отношениях кубинских повстанцев и руководства Народно-социалистической партии (коммунистов. — Ю.Г.) уже говорилось выше. (Прим. авт.: В 1971 году я сопровождал в поездке по Советскому Союзу одного из основателей этой партии, ставшего после победы революции видным руководителем в правительстве Кубы, — Бласа Рока. С явным сожалением (если не сказать раскаянием) он говорил о серьезной ошибке его партии во время Повстанческой войны. «Мы, — отмечал Рока, — считали Фиделя авантюристом с хорошими намерениями, тактика которого обречена на поражение».) Примерно в таком же тоне писал об этом аргентинский публицист левого толка Уго Гамбини, имевший много встреч и бесед в Гаване[192].