Четыре сестры - Малика Ферджух
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Камешки на слое ила походили на опавшие листья.
– Беттина что-то кислая в последнее время, – сказала Женевьева. – Ты заметила?
Да, Гортензия заметила. Наверно, проблема с мальчиком. В Беттининых проблемах без мальчиков никогда не обходилось.
– Немножко, – ответила Гортензия, говорить о Беттине ей не хотелось.
– Посмотри-ка! – воскликнула Женевьева, поднимая тяжелую гирлянду водорослей.
Они молча шли по мокрой серости песка.
– Надеюсь, ничего серьезного, – добавила Женевьева.
Она вернулась мыслями к Беттине.
– Думаю, она несчастна, – продолжала она. – Я только предполагаю, ведь, в сущности, она ничего нам не говорит. Я хочу сказать, о себе.
Женевьева тоже мало что говорила сестрам. Например, она сама не могла бы точно сказать, что заставляет ее скрывать свои уроки тайского бокса. Она знала только, что не хочет об этом говорить. И с Энид, Гортензией, Шарли и Беттиной наверняка то же самое. Впятером не поговоришь обо всем. Да и вдвоем тоже.
– А ты? – с улыбкой спросила она Гортензию, которая полоскала клубок водорослей в морской воде. – Ты тоже что-то скрываешь от своих четырех сестер?
Женевьева почти не удивилась, увидев, как сестра покраснела. Она любовно обняла ее и поцеловала в челку. Та метнула на нее тяжелый взгляд. Женевьева засмеялась и подумала, что Гортензия наверняка станет красивой девушкой, с ее бархатными черными глазами, что она сама этого не знает, и это очень хорошо.
Чей-то зов перекрыл шелест волн. Они подняли головы вверх, туда, где утес переступал через море своим великанским шагом. По склону бегом спускалась Мюгетта.
– Осторожно! – крикнула ей Женевьева. – Не упади.
Мюгетта не упала, но совсем выдохлась, добежав до пляжа. Гортензия и Женевьева удивились, увидев, что она плачет. Мюгетта вцепилась в Гортензию.
– Котята… – всхлипнула она.
– Да? Что?
– Там один, он умирает. Не шевелится.
– Тебе позвонила ветеринарша?
Мюгетта замотала головой. Отдышавшись, она проговорила тихо-тихо:
– Они не у нее. Я сказала тебе, что отнесу их к ней, но я соврала. Они… Они еще здесь, на чердаке.
Она горько разрыдалась. Женевьева подошла ближе, положила мешок с водорослями на песок и сказала:
– Я ничего не понимаю.
Из дневника Гортензии
Какая дура. Нет, ну какая же дууууура. Эта девчонка совершенно Де-Севр.
– Я не понимаю, – сказала Дениза Беттине. – Почему ты скрытничаешь? Мы же подруги. Если ты сохнешь по этому парню, так нам и скажи.
– Ты его стыдишься? – ввернула Жюлианна.
Беттина посмотрела на пирожные, которые поставили им на стол. Странно, подумала она, мне даже не хочется дать им по физиономии, а должно хотеться, правда?
Беотэги положила на тарелку Беттины бриошь. Беттина оттолкнула тарелку. Они сидели в «Ангеле Эртбиза» с Жерсандой, Кловисом, Ипполитой, Жюлианной и Жаниной. Все они видели, как она танцевала с Мерлином. Ей подумалось, что это было века назад, в другой жизни.
– Как бы то ни было, – сказала Жюлианна, обмакнув кекс в чашку, – танцевал этот тип офигенски.
Она сделала знак Изильде у стойки присоединиться к ним, но Изильда была со своим дорогим Жан-Рашидом, и оба устроились у электрического бильярда.
– Вот я, – продолжала разговор Жанина, – когда была вусмерть Колорадо от Вольфганга Фуонга в сентябре, всем про это рассказывала!
– А чего ты всем нé рассказываешь? – фыркнула Ипполита.
– Когда у меня месячные, – не растерялась Жанина.
Все засмеялись. Кроме Беттины.
– А по-моему, он симпатичный, – мечтательно пробормотала Жерсанда.
– Вольфганг Фуонг?
– Вольфганг Фуонг тоже. Но я говорю про доставщика из «Нанука».
– Ты шутишь? У него же… – начала Жанина и тотчас получила кроссовкой по ногам (она так и не узнала от кого).
Беттина вдруг расправила плечи и наклонилась вперед, чтобы посмотреть по очереди в глаза всем своим друзьям: Жюлианне, Ипполите, Беотэги, Денизе, Жерсанде, Кловису, Жанине. В ее глазах бушевало пламя, казалось, будто она косит, но никому и в голову не пришло смеяться – так это странное пламя всех напугало.
Она заговорила, чеканя слоги и отбивая такт по столу бриошью Беотэги в ритме своего хриплого дыхания:
– Его зовут Мерлин. Я с ним танцевала. Я ходила с ним в кино. И еще в бассейн. Он хотел меня поцеловать, а я его оттолкнула. Он хотел, чтобы я познакомила его с друзьями, а я его скрывала. Он хороший парень, а я его обидела. И знаете что? Я жалею. Жалею, как никогда ни о чем не жалела. Теперь мне хочется, чтобы он был здесь, со мной, он, а не вы. Теперь мне хочется, чтобы он обнял меня! Чтобы поцеловал! Чтобы лизнул мне щеку! Вот.
Она дрожала. Все молча смотрели на нее. Даже электрический бильярд смолк.
Беттина подхватила свой рюкзак, бедром оттолкнула стул и ушла. Она пересекла бегом два квартала, отделявшие ее от автобусной остановки.
Она ждала автобуса, стоя очень прямо, притиснув рюкзак к животу, сжав губы. Когда он подъехал, она вошла и села на последнее сиденье в последнем ряду, где никто не мог увидеть, как она горько плачет.
11
Четыре котенка и крыса
Эрмина Зверуш, что ясно из ее фамилии, ветеринар. Ей Мюгетта и согласилась доверить жизнь и будущее Резуса, Катетера, Трансплантата и Перфузии, четырех спасенных котят.
Когда Мюгетта навестила их сегодня утром, с ней пришла Гортензия. Доктор Зверуш показала им, как давать котятам соску, где они спят, где играют, и сообщила, что трое из них уже пристроены благодаря объявлению, вывешенному в приемной. Кому? Кому? – наперебой спрашивали девочки. Молодому человеку по имени Тони, его больной кот умер в прошлом году, и одной женщине, она берет двух для своей матери, которая живет одна.
– А. Значит, эти двое останутся вместе, – заметила Гортензия.
Доктор Зверуш подняла котят за шкирку, как мокрые тряпки, посадила их в корзинку, а корзинку поставила в большую клетку. Мюгетта не проронила ни слова.
Когда они покинули клинику доктора Зверуш, до следующего автобуса оставалось пятьдесят минут. Они решили пойти посмотреть рождественские витрины в городе. Долго любовались пенопластовым слоном, убегавшим по движущейся дорожке от войлочных мышек. И плюшевой обезьянкой в белом колпаке, подбрасывающей блинчики, подвешенные на невидимых ниточках.
– Ты знаешь, что у Лорела был инсульт, когда Харди[32] умер? – вдруг спросила Мюгетта.
Гортензия сложила пальцы в шерстяных перчатках кружком у рта и выдохнула струйку пара. Чтобы потянуть время. Что она могла ответить? Откуда вообще взялся вопрос Мюгетты? Почему она заговорила о Лореле и Харди? Вдобавок Гортензия не была уверена, что понимает слово
