Эмпузион - Ольга Токарчук

После такого комплимента Мечислав просто сгорел от стыда и залился румянцем.

- Зато я разбираюсь в канализации и даже могу строить ватерклозеты.

Войнич заболел на последнем курсе института и двенадцать месяцев провел дома, в деревне, где уж точно не было ватерклозетов или чего-нибудь, что бы на них походило. Все ходили в уборную, деревянную будку за домом. Зимой, когда у Мечислава была горячка, он совсем не выходил из дома, а все нужное делал в ведро, которое потом опорожнял слуга. Как раз в течение этого года бездеятельного валяния он заинтересовался пчеловодством, потому что в небольшой библиотечке отца обнаружил книжку по этой теме. Летом, при участии отца, ему удалось завести небольшую пасеку, а поскольку от этого пчеловодческого энтузиазма ему стало гораздо лучше, отец посчитал, что ватерклозеты следует забросить ко всем чертям и заняться патриотическим пчеловодством.

- И даже не спрашивай об этом, потому что стану говорить, говорить, говорить… - лояльно предупредил он Тило.

Если бы поляки занялись пчеловодством, они могли бы стать огромной экономической силой, ведь мед – это очень ценное сырье, которое годится не только для непосредственного применения, но и служит для производства других потребительских товаров, косметики и лекарств; а еще из ульев получают натуральный воск. Выгоды, вытекающие из пчеловодства, были такой вещью, в отношении которой они соглашались с отцом чуть ли не впервые в жизни. Пропаганда пчеловодства. Апитерапия15. Производство наливок и настоек на меду. Мазь из пчелиного воска от ревматизма. Я Януарий Войнич прибавлял ко всему этому еще и то, что было бы лучше, если бы поляки не сколько стали пчеловодами, сколько бы превратились сами в пчел. Пчелы – какое же это чудесное общество, какая гармония и совместная ответственность. Вот этого инстинкта полякам как раз не хватает, и потому они позволили разодрать себя на три части и теперь находятся в неволе, словно мухи в янтаре, разинув рты, замерший народ. Вот если бы была у них королева-матка, тогда бы она установила на века порядок, в котором усердие и трудолюбие считались бы наибольшими добродетелями!

И было еще кое-что, чего Мечислав, естественно, при отце никогда бы не осмелился высказать, ведь всегда был крайне серьезен, когда речь шла о Польше, о поляках, лицо у него тогда делалось воинственным, кожа на лбу собиралась в складки в беспокойстве и заботах. Но юный Войнич считал, что всем им требуется сладость, роскошное удовольствие, та "аппетитность", что разливается в устах и дарит вкус трав, цветов и солнца. Если бы ему хватило смелости, он мог бы сказать отцу: если бы поляки ели побольше меда, это изменило бы всю страну.

Когда ночной визит Мечислава у Тило доходил до конца, как правило, вместо того, чтобы вернуться прямиком в свою комнату, Войнич босиком поднимался на чердак, чтобы хоть на миг заглянуть в комнату фрау Опитц. Чердак он посещал и днем, когда был уверен в том, что хозяин с Раймундом уехали в Вальденбург или же вышли по каким-то своим делам из дома, а другие еще спали (он слышал храпение из комнаты Фроммера и кашляющего во сне Августа). Здесь он ничего особенного не делал. Садился на кровати, матрас западал под ним, а он, несмотря на неудобство, чувствовал постепенно охватывающую его инертность, похожую на ступор. Парень набрасывал на спину скатерть с бахромой и глядел.

Вот в изголовье лежит тщательно сложенная ночная рубашка из застиранного льна, украшенная кружевами с крученой шелковой ниткой. В одном месте шов прерван, нитки разлохматились. Войнич склоняется к рубашке и осматривает рану на кружеве с близкого расстояния. Неожиданно ему вспоминается одна деталь из первого дня его пребывания здесь, когда он вошел в салон и увидел3то, что увидел. Подробности того послеобеденного времени постепенно затирались в памяти, но сейчас к нему возвращается конкретная картинка, словно снимок из большого пакета, потерянный и теперь найденный. Щека и очертания челюсти, персиковая кожа, поросшая нежным пушком, и еще уголок губ, филигранная линия, похожая на запятую, слегка изогнутая, словно бы мертвые губы собрались улыбнуться.

Войнич изумлен этим воспоминанием. Он не ожидал, что еще помнит это. Он даже не знал, на что тогда глядел.

Со средины октября начались красивые, солнечные дни. Несколько холодных ночей привело к тому, что деревья пожелтели и покраснели, и внезапно во второй неделе того месяца Мечислав Войнич проснулся в совершенно измененных декорациях – теперь его окружали все оттенки желтого, оранжевого и красного цвета, кое-где просвечивающего отступавшей зеленью. Сумасшествие красок, подчеркиваемое синей прохладой неба, просто сводило с ума, и Войничу вдруг захотелось попросить у Тило красок, чтобы как-то документировать эту волшебную перемену. Отдельные цветастые листья падали на мостовую, словно бы некая сила пробовала покрыть их твердость мозаичным ковром. Боже, как же мир сделался мягче, каким он стал нежным. Только лишь бабочки махаоны в огромных количествах, придя в себя от солнечного света, огромные, будто воробьи, отбивались от стекол, ища спасения от близящихся холодов, чтобы потом беспомощно умирать на подоконниках. При первой же весенней уборке их поломанные, посеревшие крылья будут выметать как обычный мусор.

После шести недель лечения каждый пациент направлялся на тщательные исследования к доктору Семпервайсу.

После длительного прослушивания легких Войнича, исследования ужасно скучного, доктор казался вполне удовлетворенным.

- А не могли бы вы раздеться донага? – спросил он.

Сейчас Войнич стоял перед ним в одних кальсончиках: батистовых, тоненьких, мягоньких. Отец купил дюжину таких, к тому же хлопчатобумажное белье и четыре новых сорочки, а еще вполне элегантный рыжеватый жакет под брюки, наверное, не очень-то модный, как сейчас заметил Мечислав. Белье тоже не казалось современным, тем более, когда он сравнивал его с бельем лечащихся со всей Европы в ходе водных процедур, выдуманных доктором Кнейппом.

- Я вынужден отказать, - ответил Мечислав с огромной решительностью, которая проявилась и на его лице.

Доктор Семпервайс, который укладывал инструменты для обследования горла, удивленно повернулся к нему.

- Что вы сказали?

- Что вынужден отказать.

- Это с чего же? Вы же находитесь у врача!

- По религиозным причинам, - несколько заикаясь, ответил Войнич.

- Но ведь вы же католик, а католики у врача раздеваются.

- Это сложный…

- Дикари, - прокомментировал доктор Семпервайс через какое-то время. – Нет у меня сил с вами. Как вы желаете лечиться современным образом, если не хотите обнажить задницу?

Войнич слушал его слова спокойно, словно уже привык; могло даже сложиться впечатление, что он разделяет возмущение врача.

- Я должен бы вас выкинуть отсюда. Идите