Огненная земля - Первенцев Аркадий Алексеевич

Заметив Букреева, девушки поднялись. Он поздоровался, махнул им рукой, разрешив сесть, и пошел в сени.

Через полуотворенную дверь он видел Рыбалко, опустившего ноги в бачок с горячей водой, и пулеметчика Котлярова, накрывающего на стол.

— Треба стрелять на разные голоса, Котляров, — говорил Рыбалко, — чтобы фрицы думали, что пулеметов богато. А сколько, хай сами кумекают. Особо при ночных атаках…

— Кочующая точка? — спрашивал Котляров больше для приличия, так как в пулеметном деле он разбирался и сам неплохо.

— Да… По-цыгански. Надо наводить тоску на противника.

В сенях, заваленных тыквами и завешанных по стенам кукурузными початками, Букреев медленно очищал с сапог грязь. Он вошел в комнату. Котляров застыл с полотенцем в руках. Рыбалко сделал вид, что хочет вскочить.

— Продолжайте, — сказал Букреев, вешая куртку на крюк.

На столе были приготовлены к завтраку миска с помидорами, творог, залитый сметаной. На плите жарилась баранина, нарезанная щедрыми кусками. Присев к столу, Букреев взял помидор.

— Готовность к семнадцати… — сказал Букреев. — Сколько всего нашлось людей?

— Из второй роты прибило мотобот за Комсомольской пристанью. Да ще один с автоматчиками. Там «тридцатка» с Кондратенко.

— Кондратенко? Вот оно что… Сколько всего людей?

— Набирается двести с лишним, считая с моими орлами.

— Кончайте, Рыбалко, завтракать и пойдемте со мной.

— Война войной, а харчи харчами. — Рыбалко сунул ноги в сапоги и принялся за завтрак.

Котляров медленными и спокойными движениями отвернул рукава блузы, примостился на лавке и потянулся к баранине. Внимательно посматривая на командира батальона и почтительно не вмешиваясь в разговор, Котляров неторопливо обгрызал кость, поворачивая ее в руках, расписанных синими якорями татуировки.

— Кто поведет, товарищ капитан? — спросил Рыбалко.

— Курасов. Он должен зайти сюда.

— Добро. Будет порядок. Звенягин-то… а? — Рыбалко задумчиво жевал. — Ось так завсегда: живешь, живешь, кричишь, свистишь, а потом раз — и все. Как ни було. Я чую, Звенягина порешили в Новороссийске хоронить.

— Решили в Новороссийске.

— Моряков треба хоронить по-морскому, — строго сказал Рыбалко, — в море. Помню, як Звенягин балакал. Треба выстроить в море корабли, дать салют со всех пушек — и в воду…

— Все хоронить да хоронить, — перебил его Букреев. — Не ту песню завели, Рыбалко.

— Тут и так тоска-кручина, — поддержал командира батальона Котляров.

— Люди просушились? — спросил Букреев.

— Ваш приказ передал, товарищ капитан. Кто у печки, кто на солнце, а кто при кострах. Намокли ночью. Живого места не найдешь. — Рыбалко посмотрел в окошко. — А вот и новый флагман.

Курасов вошел в палисадничек и остановился возле девушек. Его сопровождал Шалунов. Оба они были одеты в только что выданные теплые костюмы из искусственного меха, крытые парусиной хаки, с меховыми квадратами воротников, брошенными за спины, как башлыки.

Заметив появившихся на крылечке Букреева и Рыбалко, Курасов оставил девушек и подошел к ним. Он доложил, что корабли готовы. На пробоины наложили временные пластыри, моторы наладили. Курасов говорил медленно, подыскивая слова, и, казалось, мысли его были очень далеко.

Букрееву вспомнилась их первая встреча на рейде, затянутом туманом, вспомнилось свидание в портовой столовой, когда Курасов под веселые крики товарищей разрезал арбуз.

— Я полагаю, что мы обо всем договорились, товарищ Букреев, — сказал Курасов, — и вы разрешите мне вас покинуть… Сегодня мы во что бы то ни стало форсируем пролив. Немцы спешно подтягивают артиллерию, но ничто им не поможет. Батраков подавил береговые противокатерные батареи. А те батареи, которые будут бить из глубины, мне не так страшны… Не страшны… — Курасов с натугой повторил последнюю фразу, кивнул головой Тане и поднялся.

Таня, оставив подруг, вышла к калитке. Курасов направился с ней вдоль улицы.

Рыбалко вышел из калитки и, задержавшись у огорожи, долго глядел в бинокль на Огненную землю.

Вероятно, горел рыбачий поселок. Дым стлался тяжелыми полосами. Внимание всей Тамани — и солдат проходящих к северу армейских частей, и женщин, и стариков рыбаков — было обращено туда, к высоким берегам Крыма, где сейчас шел бой. Пустой пролив катил косо срезанные, плоские, но высокие волны.

Вдали угадывалась расположенная у темных высот Керчь и южнее — ясно очерченная гора Митридат. От Керченского порта, различимые только в бинокль, шли, прижимаясь к берегам, плоские безмачтовые германские суда. Они шли курсом на Огненную землю.

Глава двадцать восьмая

Высадившиеся части армейской и морской пехоты шестой час сражались на крымской земле. В ночной атаке десантники выбили противника из рыбачьего поселка, из прибрежных дотов и противотанкового рва и захватили высоты впереди рва. Утром наступательный порыв десанта угас. Сил для продвижения не хватало, да и нельзя было отрываться от берега. Десантники отбили две ожесточенные атаки, и немцы готовились к третьей, непрерывно подбрасывая подкрепления из Керчи.

Батраков, принявший командование над батальоном, ни на минуту не покидал передовой линии. Рядом с ним находился Горбань, с изумлением и гордостью наблюдавший своего комиссара в бою. Куда девались его тихий голос и застенчивость? В железной хватке комиссара Горбань почувствовал питерского металлиста, офицера, закаленного в войне. Оправдались слова моряков-ветеранов, неоднократно слышанные Горбанем на биваках: «Вот поглядишь, когда начнется».

Десант высадился между двумя озерами, на бугристое, поднятое террасами побережье, удобное для противника. Враги, закрепившись на террасах, могли скрытно накапливать войска в складках местности и так же скрытно передвигаться по своим тыловым дорогам. Немецкие войска по шоссе подходили из Керчи на автомашинах, сгружались на северной стороне озера, у правого фланга, и потом пешком рассредоточивались по фронту. Подвозилась артиллерия. Кое-где вспыхивали стекла стереотруб и биноклей. Немцы рассматривали десант, изучали, намечали места, куда ударить. Неторопливо прошли самоходки «фердинанды». К левому флангу один за другим направились средние танки. Желтые клубы пыли рассосались в воздухе. Танки появились и на правом фланге, против позиций моряков.

Догорали подбитые еще ночью катера. Уцелевшие люди из катерных команд влились в десант. Их можно было легко отличить по костюмам из черной кожи, высоким сапогам и кожаным зюйдвесткам.

Дым, замеченный с таманского берега, поднимался от горевших катеров. Под высоким солнцем ярко белели стены разбросанных по взгорью домов. Снаряды разрушали рыбачьи домики, но не поджигали их.

Степняк с Горленко обменивались улыбками, удовлетворенно вслушиваясь в работу батарей «Большой земли». Горленко лежал на ватнике возле пулеметного расчета Шулика. Батраков смотрел сейчас на Горленко, на беленький ободочек воротничка, подчеркивающий загорелую его шею («Когда только успел пришить?»), и молчаливо одобрил этого всегда подтянутого и спокойного офицера. Конечно, десант попал в опасное положение. Пока не предвиделось ни смены, ни поддержки. Форсировать пролив до сумерек Мещеряков безусловно не позволит. И таким людям, как Горленко — а их было большинство, — не нужно ничего объяснять и доказывать. Они отлично понимали свое положение и приготовились разумно расходовать силы.

Пока потери были численно невелики, хотя плацдарм простреливался даже ружейным и пулеметным огнем. Пули свистели, к ним привыкли. Убитых не убирали до ночи, они — и свои и немцы — лежали и позади, где прошла десантная атака, и впереди — на взрытой снарядами земле. Раненые почти не покидали передовой, хотя можно было перебраться в здание школы, где армейцы оборудовали госпиталь. Моряки сами перевязали товарищей и, пользуясь сравнительным затишьем, лопатами откапывали для них укрытия — ниши.

Затишье нервировало. Все чаще головы поворачивались к морю, сверкавшему под солнцем, как стеклярус. Предвиделась штилевая погода, но пока шла высокая зыбь. Берег шумел. Пролив держался под прицельным огнем. Фашисты только ради «психического воздействия» через равные промежутки времени выпускали по морю серию снарядов, поднимавших красивые колонны из воды. Выгоревший «морской охотник», подбитый зыбью на мелководье, теплился тонкими, струйчатыми дымками. Возле него то опускался, то поднимался перевернутый днищем мотобот. Казалось, какая-то огромная рыба подплыла к еще теплому телу катера и тосковала возле него.