Викинг - Александр Мазин

Засим удовлетворенный Трувор отправился докладывать результаты «собеседования» Хрёреку, а я остался один на один со своим горем.

Не хочу вдаваться в подробности собственных переживаний. Скажу лишь, что никогда в жизни (ни в той, ни в этой) мне не было так горько и паскудно.

И даже поделиться не с кем: не поймут славные други-братья! Тогда я напился. Мешал обычное пиво с «зимним» и кислое вино с еще более кислым подобием кумыса…

Нажраться до потери сознания здешними напитками было непросто.

…Очнулся лишь на короткое время, обнаружив себя на крыльце пускающим струю в темноту.

Потом — снова провал. И вновь пробуждение. Абсолютно неромантичное — от примитивных позывов мочевого пузыря.

Он-то, этот пузырь, и стал причиной моих будущих бед. Хотя нет, все-таки не он, а моя собственная дурость. Проснувшись спьяну по зову организма, я вдруг забыл, где нахожусь. Показалось, что «отдыхаю» в какой-то, блин, «этнической» гостинице двадцать первого века. Бывал я в таких не раз. Для игровиков и их консультантов такие считались «правильными». Не хуже самодельных «королевских» шатров.

Так что я не без труда воздвигся с койки и отправился на поиски санузла. Санузла не удалось обнаружить ни в номере, ни в коридоре. Я тыкался в разные углы, пока меня не послали к троллям. Послали по-шведски. Вернее, по-древнескандинавски (здесь этот язык называли либо норманнским, либо датским), и мой помраченный ум окончательно утвердился в своей догадке. Тролли, шведский… Конечно, игровики!

Однако организм уже не намекал, а настойчиво требовал… Когда я наконец выбрался из коридорных лабиринтов на улицу, было уже не до приличий. И я воспользовался самым древним и абсолютно чистым с экологической точки зрения туалетом: ближайшим деревцем.

Никто этим нарушением этикета не заинтересовался, кроме кудлатой псины, чуть погодя «отметившейся» на том же месте.

Засим мне следовало бы вернуться обратно и отоспаться.

Но потянуло на приключения. Из башки начисто выветрились воспоминания о последних месяцах жизни. Я был твердо убежден, что нахожусь где-то в Швеции, то есть в цивилизованной и безопасной стране. И еще я решил, что сейчас — самое время повеселиться. Выпить чего-нибудь, поболтать с хорошими людьми, может, даже сплясать…

И я отправился на поиски культурной программы. Босиком. В одних портках и рубахе. Подобный прикид меня (в нынешнем сумеречном состоянии) абсолютно не смущал. И уж точно не беспокоило отсутствие оружия: при мне даже ножа не было — почти невозможная ситуация для свободного жителя средневекового Хедебю. Зато были деньги — в портках телепался небольшой мешочек с серебром. Понятно, почему: прятать денежку за гашником, то есть за шнурком от штанов (вариант — шнурком на шее) — добрая местная традиция. То, что в гаманце моем не кредитка и не банкноты, а серебро, которое вряд ли примут в цивилизованном питейном заведении, меня беспокоило не больше, чем попавшийся на пути ручеек.

И вот я, пьяный в зюзю, считай, голый (не потому, что без верхней одежды, а потому, что без оружия), зато с серебром в портках (не воспримите в переносном смысле), совсем один — в чужом средневековом городе.

Я мог напороться на обычных грабителей. Эти дали бы по голове (или прирезали, что еще проще) и унесли все, вплоть до портков, которые при всей простоте были сотканы из отличного льна. Я мог наткнуться на стражу, которая тоже дала бы по голове и забрала серебро, но портки оставила. Зато приволокла бы мое тело в караулку, откуда я, скорее всего, утром вернулся к своим.

Но со мной произошел третий вариант. Никого не заинтересовав, я в полной темноте вполне успешно (если не считать того, что я дважды падал в ручей) проделал немаленький путь из усадьбы Хрёрека до центральной улицы Хедебю, прошлепал еще метров пятьсот по деревянному тротуару и углядел огонек. А поскольку мысли мои были просты и практичны, как ручка от кастрюли, то я немедленно на этот огонек двинулся, чая осуществить засевшее в пьяном мозгу желание тусить.

Минуту или две я скребся под дверью. Вернее, под воротами. Потом оные (точнее, калитка в них) отворились, и я узрел женщину.

Что-то в мозгу окончательно переклинило, и я принял ее за мою погибшую девочку.

Пуская слюни от счастья, полез обниматься…

Дальнейшее я помню смутно. Меня куда-то вели, о чем-то спрашивали. Потом я вдруг на что-то рассердился и принялся драться… Недолго. Меня аккуратно тюкнули по головке (надо полагать, это был весьма популярный здесь инструмент «мягкого» успокоения — мешочек с песком), и я отрубился окончательно.

Глава тридцать третья,

в которой герой на своей шкуре познает разницу между дренгом и трэлем

Пробуждение было отвратительным. Башка болела так, что описать невозможно. С похмелья так не болит. Это во-первых. Во-вторых, я почти окоченел, поскольку сидел, прислонившись к чему-то твердому, а под задницей плескалась вода. И штаны были мокрехоньки. Кстати, штаны и не мои, а какие-то грубые чужие шаровары из колючей шерсти. Темно было — как в недрах московской канализации. Вдобавок я не мог пошевелить конечностями. То есть пошевелить как раз мог, но подвижность их была очень ограниченна: руки и ноги оказались просунуты в какие-то дырки.

Что за черт?

Еще за спиной (да и снизу тоже) раздавался какой-то очень знакомый и очень характерный звук. Невероятным усилием воли я заставил себя вспомнить… Вспомнил. Это был шум воды. Шум воды за бортом идущего судна.

Тут только я сообразил, что меня качает. То есть я чувствовал и раньше, но мне казалось, что это последствия похмелья. Как только я осознал, что меня качает на самом деле, мне стало совсем худо (хотя казалось бы, куда уж…), и меня вырвало прямо на себя.

Рядом, совсем близко, кто-то злобно выругался на нурманнском: обозвал меня свиньей и еще похуже. У меня не было сил даже ответить. Голова разболелась так, будто в нее раскаленный штырь воткнули.

Минут пять я вообще ничего не соображал от боли. Потом немного полегчало.

— Где мы? — прохрипел я слабым, как струйка бурундучка, голосом.

В ответ — новые ругательства.

Еще через какое-то время я опять провалился в беспамятство…

Очнулся, когда ощутил, что меня поднимают.

Сопротивляться сил не было. Когда в глаза ударил солнечный свет, я зажмурился.

Потом кое-как разлепил слезящиеся глаза… И увидел собственные руки, скованные колодками.

Вот дьявол! Я сидел на палубе корабля. Явно чужого, потому что на своем со мной бы так не поступили.

Осмотреться как следует я не успел.

— В воду эту хрюшку! — рявкнул кто-то командным голосом.

Меня ухватили и вышвырнули в море.

Вода была холоднющая! Как я не захлебнулся, одному Богу известно…

Но не захлебнулся и не утоп, потому что через наручные колодки пропустили ремень.

Меня поволокло следом за кораблем. Время от времени трос вздергивал меня на поверхность, и я успевал глотнуть воздух. Грести не было никакой возможности. Судя по сопротивлению воды, на ногах у меня были такие же колодки.

— Греттир, дурья башка! Клянусь кишками Тангриснира[35], я не приказывал тебе сбрасывать плавучий якорь! — донесся злобный рык с кормы. Высокой, с центральным рулевым веслом. Это был кнорр. Смешно, но я порадовался, что даже в таком бедственном положении сразу определил тип судна.

Когда меня выволокли на палубу, меня трясло, как цуцика. Но в голове заметно прояснилось.

Вокруг собралось с полдюжины бородатых ребят. Им было весело.

— Подъем, трэль! Не спи, замерзнешь!

Данная команда была подкреплена пинком в бок.

Я встал. Это было невероятно трудно — в колодках. Но я справился. Минуты через три. Эти козлы продолжали гоготать.

Встал я не потому, что велели. Стоять все-таки лучше, чем валяться на палубе у них под ногами. Но только я встал, один из юмористов толкнул меня в грудь и я опять оказался на досках. Лишь борцовский навык уберег меня от того, чтобы треснуться башкой о палубу.

Скрипя зубами от боли и ярости, как уже упомянутый Тангриснир, я поднялся вновь. Весельчак же решил повторить. Ему понравилось. Но я подался в сторону, этого мудилу по инерции вынесло вперед, и я с невероятным удовольствием врезал ему головой в нос.

Потом мне было очень больно. Сначала — не расположенной к резким движениям голове, а потом — бокам, когда приголубленный дебил, сбив с ног, пинал меня ногами.

Недолго.

Кто-то, видимо старший, сообщил садисту, что если я помру, то он заплатит за меня из своей доли.

Карман, или, вернее, кошель — слабое место скандинавского моряка. Меня прекратили пинать и швырнули обратно в трюм. Люк закрывать не стали. Через квадратную дыру в трюм проникало немного воздуха и света. Достаточно, чтобы осмотреться. Прозябал я далеко не в одиночестве. Правда, видел я только ближайших соседей, но сразу стало ясно, что это — рабы. Не только потому, что все были в колодках. И не по дурацким стрижкам. По уныло-опустошенным лицам.