Молодой Александр - Алекс Роусон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Момент для начала продвижения на юг был самый подходящий. Филипп оправился от раны, и новая Священная война стала дымовой завесой, под прикрытием которой он мог затевать кампанию против афинян. В походе его должен был сопровождать Александр, уже зарекомендовавший себя в бою, но Филипп беспокоился из-за отношений с Фивами. Могущественный город-государство, лидер Беотийского союза, был официально на стороне Македонии, но фиванцы явно симпатизировали Амфиссе и недавно изгнали из Никеи македонский гарнизон, контролировавший ключевой Фермопильский проход[536]. В Фивах настороженно следили за растущей мощью и влиянием Филиппа, в городе появлялись признаки недовольства. Ситуация была опасной и требовала осторожности.
Филипп решил обойти Фермопилы стороной. Он повел свою армию в центр Греции по более сложному и менее популярному маршруту между горами Калидромон и Эта. Доступ к этому «черному ходу» стал возможен благодаря союзам македонского царя с местными народами и свержению власти фокейцев в ходе последней Священной войны. Македоняне, чьи ряды постоянно пополнялись отрядами союзников, разбили базовый лагерь в Китинии, в области Дорида. Отсюда открывался прямой путь на юг, в Амфиссу через перевал Гравья. Стороннему наблюдателю могло показаться, что Филипп имел целью лишь разрешение конфликта, вылившегося в очередную Священную войну, и у афинян нет причин для тревоги. Но затем македонский царь неожиданно повернул на восток и занял Элатею в Фокиде, недалеко от границ Беотии и всего в трех днях пути от Афин[537]. Это ясно указывало на то, что Филипп стремится быстро выиграть обе войны, не откладывая соперничество с Афинами на потом. Такое известие повергло афинян в панику.
На рассвете следующего дня горожане поспешно собрались на Пниксе, прибыв задолго до председательствующих на собрании членов городского совета[538]. Многие провели бессонную ночь: страх распространялся, как лесной пожар, от дома к дому, от улицы к улице. Как только все собрались, толпе рассказали последние известия, и глашатай задал обычный вопрос: «Кто желает говорить?» Среди тысяч горожан, сидевших, стоявших, скрючившихся, в отчаянии глядевших друг на друга, воцарилась тишина. Глашатай снова и снова повторял вопрос, ответа не было. В толпе нервно перешептывались, множество встревоженных глаз искали одного человека – не полководца, а оратора, который предвидел растущую угрозу с севера и столько раз на этом месте произносил пламенные речи против Филиппа. В самый темный час афиняне обратились к Демосфену. Наконец он появился на трибуне, как фигура божественного провидения в греческой трагедии, готовый указать путь к спасению. Он справедливо отметил, что отношения между Филиппом и фиванцами весьма неустойчивы, поэтому македонский царь остановился в Элатее, а не пошел к Аттике через Беотию. У афинян не было времени собирать других союзников, но они должны были убедить своего извечного врага, город Фивы, присоединиться к ним в борьбе против Филиппа. Только вместе у них оставалась надежда победить его. Свобода греков зависела от способности афинян убеждать.
Центральная Греция
Демосфен призывал своих сограждан изгнать страх и предлагал всем боеспособным мужчинам и всей коннице отправиться в Элевсин, по дороге в Фивы, чтобы показать миру: теперь Афины готовы сражаться, а если потребуется, прийти на помощь соседу. Следовало срочно отправить в Фивы десять послов. Самое главное – они не должны просить об одолжении, лишь предлагать свою помощь, не выставляя никаких условий. Предложения Демосфена были приняты единодушными аплодисментами; конечно, он вошел в число десяти послов, отправленных на север. Он был не только выдающимся оратором Афин, но и фиванским проксеном – почетным представителем Афин в этом городе. Его связи и знание менталитета фиванцев могли иметь для миссии решающее значение. Фиванцы отличались воинственностью, их нелегко было убедить в чем-либо, и гораздо более гибкие афиняне пренебрежительно называли их «беотийскими свиньями»[539].
К тому времени, когда посольство достигло Фив, там уже находились представители Филиппа из круга его союзников по Амфиктионической лиге и избранных Спутников, группу возглавляли Аминта (вероятно, племянник Филиппа) и некий Клеарх[540]. На фиванском акрополе – Кадмее – было созвано специальное собрание, горожане хотели выслушать обе стороны. Македонянам, как союзникам Фив, было предоставлено право говорить первыми. Они заявили, что беотийцы должны выразить благодарность Филиппу за все сделанное им добро и наказать афинян за прошлые обиды. Под слоями восхвалений, благостных слов и хлестких обвинений отчетливо читался ультиматум: либо фиванцы разрешают македонянам свободный проход через свои земли и, если того пожелают, присоединяются к разграблению Аттики, либо они отказываются от союза с Филиппом и объявляют себя его врагами. Казалось, самым разумным выбором будет путь наименьшего сопротивления[541]. Наступал черед Демосфена, и судьба Афин зависела от успеха его слов. Он не застыл, как много лет назад в Пелле, а произнес речь столь страстную и блестящую, что беотийцы отбросили все другие соображения. Их мужество и благородное честолюбие воспламенились, все были охвачены пламенем патриотизма и желанием вернуть свободу, и в едином порыве фиванцы связали свою судьбу с Афинами[542]. По крайней мере, так описал это событие Демосфен. Однако реальная ситуация была не столь проста, как он пытался ее представить.
В середине 2000-х годов в средневековом кодексе была найдена часть ранее утерянной речи Гиперида, еще одного участника посольства в Фивы[543]. Речь «Против Диондаса» дает иную картину происходивших событий. Согласно ей, беотийцы не приняли решение немедленно, они долго и вдумчиво взвешивали аргументы и планировали отправить к Филиппу собственное посольство, в первую очередь для обсуждения статуса крепости Никея, которую амфиктионы требовали передать локрам. Тем временем они изучали возможный союз с Афинами и выдвигали условия в собственных интересах: афиняне должны признать законность притязаний Фив на всю Беотию, взять на себя большую часть расходов на проведение военной кампании, а в ходе любых наземных действий передавать командование фиванцам[544]. Вероятно, они рассчитывали на обычные долгие челночные переговоры, характерные для той эпохи, что давало дополнительное время для обдумывания стратегии, но они сильно недооценили страх афинян, которые сразу приняли все условия и двинули войска к Фивам, чтобы скрепить союз. Надо полагать, именно быстрое прибытие афинских войск, а не блестящая речь Демосфена заставило фиванцев отказаться от союза с Македонией[545]. Не сохранилось письменных рассказов о том, как Филипп отреагировал на это известие: что он испытал – удивление, гнев? Почти наверняка это был гнев. Дипломатия потерпела неудачу, и ему приходилось переходить к решительным мерам.
Греческая коалиция действовала с удивительной скоростью, заняв ключевые укрепления, охранявшие проходы на юг, прежде чем Филипп смог отреагировать. Перевал Гравья на пути к Амфиссе был блокирован 10 тысячами наемников и отдан под командование легковерного Хареса и второго полководца – Проксена. Другие силы разместили в Парапотамии, где река Кифисос выходила на равнины Беотии. Такое положение войск фактически перекрывало единственный альтернативный путь на юг. Обе армии подготовились к долгой зиме у склонов горы Парнас[546].
Александр впервые участвовал в зимнем походе. Он получил возможность наблюдать за тем, как царь поддерживает моральный дух войска, применяет необходимые дисциплинарные меры, без которых не удержать армию под контролем. Однажды Филипп вынужден был наказать двух опытных воинов, Аэропа и Дамасиппа, которые тайком провели в лагерь женщину-арфистку. Царь изгнал обоих – суровое наказание за вполне безобидный проступок[547]. Он заслужил репутацию строгого человека среди участвовавших в походе королевских пажей, наказывая тех, кто пренебрегал своими обязанностями или небрежно выполнял приказы. Согласно одному из античных свидетельств, он как-то раз велел высечь юношу, нарушившего строй, и казнил другого за то, что тот без разрешения снял доспехи[548]. Позднее и Александр приобрел репутацию человека, сурово наказывающего за неисполнение долга[549]. Не всегда легко быть царем.
Зима постепенно уступала место весне, но тупиковая ситуация не менялась, и потому Филипп снова решил применить военную хитрость. Харес однажды уже попался на его уловку в Пропонтиде, вдруг удастся снова обмануть его, теперь уже в Гравье? Устроили
