Подари себе рай (Действо 2) - Олесь Бенюх

- Для кого это? - Сильвия в удивлении вскинула бровь.

- Надо же! Я, дурень, совсем запамятовал. Для нашей же школы! Тридцать учащихся изъявили желание овладеть языком Рабле и Бальзака.

- У меня нет специального образования, - безнадежно махнула Сильвия рукой. Снова глаза ее увлажнились.

- Да, - задумчиво протянул Иван. И вдруг просиял: - Зато у меня есть друг, который поможет.

И в тот же вечер Иван и Сильвия приехали на ужин к Сергею. Пока девушка мыла руки и приводила себя в порядок в туалетной комнате, друзья возились со стейками и бутылками на кухне.

- Поздравляю, - Сергей перевернул куски мяса, обрызгал их водой. Когда ты о ней раньше рассказывал, я думал - какая там особенная деваха? А эта... Конфеточка! Да к тому же и француженка.

- Ты должен помочь ей устроиться к нам на работу.

- К вам? На работу? Каким образом ?

- Предложения направляются в консульство. Если я вмешаюсь... Ты помнишь, как консул бесился, когда я оформил Джексона!

- Это-то я помню. Но с красоткой француженкой что я могу сделать?

- Сказать, что ты... Ну сам понимаешь, что твоя служба весьма и весьма заинтересована.

- А ты не боишься, что мы можем и впрямь ею заинтересоваться? И лично я вообще... Ну-ну, не злись. Уж и пошутить нельзя.

- За такие шуточки...

Вошла в кухню Сильвия и разговор оборвался.

А через три недели в советской школе в Нью-Йорке приступила к работе преподавательница французского языка Сильвия Флорез.

"ПРИВ?ТАЙ ЖЕ, МОЯ НЕНЬКО! МОЯ УКРА?НО!"

Киев - какой это был веселый, какой хлебосольный, какой вкусный город накануне войны! Это так чувствовалось, ощущалось каждым, ведь люди слишком хорошо помнили страшный голод начала тридцатых. Рынки и магазины являли радостное изобилие и в сознании обывателя постепенно тускнели жуткие картины трупного кошмара: мертвые лежали на улицах и обочинах дорог и их рвали, урча и злобно сверкая глазами, бездумные псы. Скорое забвение горя и страданий присуще трусливому и ограниченному уму. Мудрые и прозорливые обладают памятью цепкой и точной, только она может быть надежным залогом определения и опознания истоков несчастий.

- Носитель национального сознания каждого народа - его интеллигенция.

Максим Рыльский понюхал бокал, в котором золотыми искрами мерцала холодная влага, поставил его на стол. Взял свой кий ("Це не жалюгiдний дрючок, це ж магiчний самоклад!" - як жартiвник Остап Вишня розмовляе.), тщательно натёр мелом кожаную набивку и сантиметров тридцать полированного острого конца. Потом долго целился, словно испытывая терпение соперника Владимира Сосюры и замерших в ожидании очередного мастерского удара гостей. Наконец объявил на всю бильярдную: "Туза от двух бортов в дальний правый угол". Малышко легонько присвистнул, Бажан зажмурился, Панч схватился рукой за сердце. Рыльский хитро подмигнул Паторжинскому, раздался щелчок шара об шар и туз, постепенно замедляя бег, свалился в заказанную лузу.

- Господи! - простонал Сосюра. - Говорила же мне моя Мурка - "Не играй с Максимом, особливо на гроши. Обдерёт, как липку". И ободрал-таки!

- Впредь будешь неукоснительно следовать светам жинки, - Рыльский вынул из лузы выигранный червонец и передал его своему секретарб со словами: "Буль ласка, хлопче, принесiть нам ще двi пляшки горiлки з перцем".

- Урра! - дружно выкрикнули Вишня и Паторжинский и вся компания направилась в буфет Дома Творчества.

- Выпьем по чарке-другой и купнёмся, - бодро воскликнул на ходу Малышко, глядя в окно на окрашенный закатным золотом Ирпень.

- Брр, - возразил Панч. - Впрочем, вам, молодым, и море по колено. Однако девятнадцатое марта на дворе, мой купальный сезон еще не открыт.

В буфете три столика были сдвинуты вместе и покрыты большой цветастой скатертью. На ней уже были расставлены тарелки с закусками, бутылки, столовые приборы с рюмками, стаканы.

- Краса! - потирая руки, Паторжинский плотоядно обозревал угощение. Мог бы, никогда не работал бы, только ел м'ясо з салом и галушками заедал.

- Так твоя ж работа - петь. Яка ж це праця? Це одна постiлна на солода, - Вишня серьезно, даже с некоторым недоумением смотрел на певца. Те, кто находился рядом, незлобиво смеялись.

- Жартувати - о це праця! - парировал Паторжинский. Расселись дружно, по давно обретенным симпатиям.

- Друзья! - поднялся на ноги со стаканом в руке обычно сдержанный, замкнутый Микола Бажан. - Сегодня день рождения нашего дорогого Максима. Как славно, что сред наследников и продолжателей дела великого Тараса достойное место занимает Максим Фаддеевич Рыльский. Дай Бог твоей Музе вдохновения, а тебе, наш дорогой друг и собрат по перу - великого человеческого счастья!

Сердечно перечокались все с юбиляром, выпили по первой чарке. И только принялись за салаты и колбасы с сырами, как поднял свой стакан Сосюра:

- Хочу сказать и я несколько слов.

- Скажи, скажи, Володя, - одобрил Бажан. - Нам всегда дорого твое слово.

- Известное дело, - тихонько поведал Паторжинский Панчу, - питие без тостов - элементарная пьянка.

- Наш бессмертный Кобзарь написал о тебе замечательно проникновенные стихи. - Сосюра выпрямился, поднял руку над головой. И полились известные каждому украинцу с детства строки:

Лiта орел, лiта сизий

Попiд небесами;

Гуля Максим, гуля батько

Степами, лiсами

Ой лiтае орел сизий

А за ним орлята;

Гуля Максим, гуля батько,

А за ним хлоп'ята...

- Это и про меня, - улыбнулся Андрей Малышко. - Я за столом самый младший. От молодого поколения зрелому и мудрому - наш почет и любовь. - Он подошел к Рыльскому, они обнялись, расцеловались.

В разгар пиршества появились Довженко и Корнейчук. Заздравные тосты мэтров были встречены громкими, восторженными кликами.

- Могу по секрету поведать вам, други, - Корнейчук шепнул что-то Довженко, тот согласно кивнул, - к нам едет новый первый секретарь ЦК партии.

И хотя все были уже изрядно разгорячены горилкой и за столом стоял непрерывный веселый гул голосов, мгновенно воцарилась тишина.

- Кто? - вырвалось у Сосюры и Рыльского одновременно. Александр Евдокимович выдержал начальственную паузу и, медленно выпив рюмку и зажевав ее вареником с вишнею, торжественно объявил:

- Никита Сергеевич Хрущев.

Молчание длилось довольно долго. Его нарушил Довженко:

- Станислав Викторович Косиор едет в Москву первым замом председателя Совнаркома СССР Молотова.

- Москали меняют сатрапа-ляха на сатрапа-кацапа, - прошептал Сосюра, но было так тихо, что все расслышали крамольную фразу.

- Я встречался с Хрущевым - и не раз, - поспешил заявить Корнейчук. Да и многие из вас должны его знать. Он же долгие годы и в Донбассе и в Киеве работал. Мужик он толковый.

- Взбалмошный, - резко сказал Довженко. Помолчав, добавил: - Семь пятниц на неделе. И на начальство блюдет лихо.

- Рекомендует его Политбюро и лично товарищ Сталин.

Закрыв, как он решил, на этом опасную дискуссию, Корнейчук руководяще помахал рукой: "Всем общий привет!" - и стремительно удалился.

- Саша, - обратился Рыльский к Довженко, - ты давно на горе Тараса был?

- Вчера.

- Один?

- Один. Но там были хлопцы из нашего университета. Стихи его читали.

- Хотите, угадаю, что это были за стихи? - Малышко встал на стул, голос его зазвучал звонко, хлёстко:

Мы цепь неволи разорвем.

Огонь и кровь мы на расправу

В жилища вражьи принесем.

И наши вопли, наши стоны

С их алчной яростью умрут,

И наши вольные законы

В степах широких оживут...

Когда Берия доложил Сталину - красноречиво и с пикантными подробностями - о мартовском застолье в Ирпене (кто и сколько раз вливал, кто с какими красотками в ту бурную ночь переспал), вождь долго ходил по кабинету, курил, несколько раз пробежал глазами по списку участников юбилея Рыльского. Подошел к недавно назначенному наркому ("новая метла чисто метет!"), сказал с кривой усмешкой:

- Ты думаешь, когда Табидзе, Андроникашвили, Хорава, Абашидзе и их приятели собираются на чей-либо день рождения, они только о великиз заслугах юбиляра перед благодарным человечеством и говорят? Ну еще о женщинах? Нет! - это последнее коротенькое слово упало как топор на плаху. - Таких, как эти, хлебом не корми - дай о свободе, - он широко раскинул руки, - о свободе от Москвы поговорить. Поговорить - они ведь не замышляют всерьез отделяться от России. Если их всех ликвидировать - в Киеве и Минске, Тбилиси и Баку, Ашхабаде и Фрунзе, Кишиневе и Алма-Ате - мы останемся совсем без писателей и поэтов, без актеров и художников, без инженеров, педагогов, врачей. Они болтуны. Дай им высказаться, выговориться - и делу конец. Ты когда-нибудь видел, что бывает с аэростатом, когда из него выходит воздух? Он просто падает на землю. Я видел это однажды на маневрах. Был опасный разведчик - и нет его. Так и ты - тебе надо научиться инспирировать выпуск пара. И не рубить головы, а держать эти головы в постоянном страхе. Страх есть у каждого - за свою жизнь, за любимую женщину, ребенка, родителей, карьеру. Ты должен научиться в государственном масштабе командовать этим страхом. "Мудро, - думал Берия, стоя на вытяжку перед вождем и поедая его взглядом преданным и восторженным. - Только как бы это необычная откровенность не вышла мне потом боком".