Кутузов - Олег Михайлов

Способен ли генерал-поручик Кутузов разобраться во всех этих и многих прочих хитросплетениях? Двадцатичетырехлетний граф Кочубей, готовящийся занять место постоянного представителя Петербурга в Порте, в сомнениях писал русскому посланнику в Лондоне многоопытному Семену Романовичу Воронцову: «Никто не ожидал подобного выбора, так как хотя человек он умный и храбрый генерал, но, однако, никогда его не видели использованным в делах политических».

Но Екатерина II гораздо лучше многих своих вельмож разбиралась в людях, еще раз подтвердив это назначением Кутузова. Его краткосрочная миссия формально заключалась в том, чтобы восстановить прерванные войной дипломатические связи. Однако в долгих разговорах с Михаилом Илларионовичем в Петербурге государыня указывала ему на необходимость глубоких перемен в отношениях с беспокойным и воинственным южным соседом. Россия нуждалась в мире, и миссия Кутузова должна была служить упрочению доброго согласия с Портой.

Этому, однако, мешало многое: сильные антирусские настроения, интриги английского посла Энсли и, пожалуй, главное – влияние республиканской Франции, неофициальный представитель которой Декорш имел в лице реиса-эфенди (министра иностранных дел) Решида и начальника Монетного двора Юсуф-аги своих ярых приспешников. Французы подталкивали Турцию к войне с Россией и советовали воспользоваться выгодами от непрекращавшихся волнений в Польше.

Кутузову вменялось в обязанность, в меру возможности и сил, защищать интересы христиан, порабощенных турками: болгар, молдаван, валахов, греков, сербов, черногорцев, которые видели в России избавительницу от ненавистного османского ига. Впрочем, как говорилось в секретной инструкции, приходилось одновременно соблюдать «осторожность, чтобы оказательством таковых ласк не возбудить внимания в турках и не дать им повода к каким-либо лютым с христианами поступкам».

...Михаил Илларионович выехал из Петербурга во главе огромного посольства, насчитывающего 650 человек, 15 марта 1793 года. Великолепие и многолюдство свиты должно было лишний раз подчеркнуть могущество России. Шестьдесят топографов готовились составлять подробные описания местности и подсчитывать ресурсы Турции на случай возможной войны с ней. Дипломатическим помощником при Кутузове был определен первый драгоман – переводчик при константинопольской миссии Николай Антонович Пизани, великолепно знавший все тайны дивана и сераля. Поверенными в делах – полковники Бароцци и Хвостов.

Навстречу русским двигался пышный поезд турецкого посла – генерал-губернатора провинции Румелия Рассых-Мустафа-паши.

В соответствии со строгим церемониалом размен послов произошел одновременно, в конце мая, в молдавском городе на Днестре Дубоссары. Бендерский паша Хассан препроводил лодку с Кутузовым в тот самый момент, когда с правой стороны реки отчалил шлюп с Мустафой. Здесь каждая мелочь подробного ритуала служила в восточном духе тому, чтобы не уронить достоинство своего государя.

26 сентября Кутузов с необыкновенной пышностью, с распущенными знаменами, музыкой и барабанным боем, въехал в Константинополь через Адрианопольские ворота. Под ним была богато убранная лошадь, которую выслал в подарок послу Селим III. Факельщики освещали путь до русской резиденции в Пера, а янычары стояли шпалерами по обе стороны дороги. Во двор Кутузов направился верхом, а сопровождавшие его турки спешились. Роскошь и великолепие посольского поезда напоминали сказочные картины из «Тысячи и одной ночи».

На другой день великий визирь прислал справиться о здоровье посла и передал ему драгоценную табакерку, золотую кофейную чашку с алмазами и яхонтами необыкновенно искусной работы и девять отрезов парчи на платья. Вечером Михаила Илларионовича навестили с визитами австрийский, прусский и неаполитанский посланники. С Декоршем, которого Петербург отказался признать представителем Франции, Кутузову запрещено было вступать в какие-либо переговоры...

В ночной темноте Михаил Илларионович предавался уже иным, чем утром, сугубо деловым размышлениям. Он думал о той миссии, какую возложила на него русская императрица.

Кипение жизни в этом миллионном капище поразило Михаила Илларионовича, когда из предместья Пера, где жили европейцы и была его резиденция, он поехал на прогулку в Константинополь. Узенькие улочки зажаты превысокими домами с множеством окон, а на верхних этажах балконы сходятся вместе. Толпы разного люда – турки в фесках, тюрбанах, белых и зеленых чалмах, в меховых безрукавках, халатах, овчинных куртках, лиловые арапчата, армяне в бараньих шапках, курды, пучегубые негры, греки, египтяне, черногорцы. И женщины в широкой чадре – они идут, переваливаясь с боку на бок, влача плоские ступни, не привыкшие к обуви. И из-за яшмака[8] блестят жадным любопытством глаза с насурьмленными ресницами и виден уголок до невозможности набеленного лица. Бегут ослики, подгоняемые водоносами, медлительно и гордо шествуют за босоногими проводниками верблюды, звенят бубенчики прокаженного, вымаливающего милостыню. Разноязычные возгласы, перебранка, музыка, чад кофеен, пыль, лохмотья, нищета...

Но вот за поворотом вдруг открывается давящая громада из каменных подпорок и пристроек, над которыми в кольце окон словно парит над землей гигантский полушар-купол, охраняемый четырьмя белыми пиками минаретов. Айя-София – Святая София!..

Красив Атмейдан с колоссальной белой султанской мечетью Ахмедиэ, окруженной шестью высоченными минаретами. И рядом – обломки греческого мрамора и розового гранита, руины знаменитого некогда Ипподрома Византии и ветшающая колонна греческого императора Константина Багрянородного, у подножия которой янычар лениво раскуривает свою трубку. Обломки прошлого, напоминающие о том, что в сем мире все – бренно...

А поутру? Михаил Илларионович встал очень рано и, взойдя на высокий бельведер своего дома, увидел Константинополь при восходе солнца. Весь! Две мрачные крепости – Румелихасары и Анадолухисары, сторожащие по обе стороны Босфора вход в пролив, гавань, заполненную тысячами судов и лодок, султанский сераль и приземистый отсюда, с Пера, купол Айя-Софии. Голубоватые очертания Царьграда, уступы плоских крыш, решетчатые стены, покрытые зеленью, прозрачные минареты занимали все пространство, уходя и растворяясь в солнечно-мглистом горизонте.

А там, в розовой дымке, зеленой стеной встает Мраморное море, миражно зыблются Принцевы острова, и надо всем, наподобие неподвижного облака, курится в дальней дали вершина Малоазийского Олимпа...

– Боже мой! – только и молвил тогда Кутузов, доставая платок. – Сии чудеса увидя, не рассмеешься, а заплачешь от чувства нежности...

Впрочем, всему свой срок...

Теплой осенней ночью Михаил Илларионович вглядывался в огоньки Константинополя, отыскивая по ним султанский сераль – выстроенный из серого камня и похожий на крепостную тюрьму, с крышей без выступов и узкими, высоко пробитыми окошками. Он думал о Селиме III, тридцатидвухлетнем правителе Блистательной Порты, столь не похожем на своих предшественников.

Сын Мустафы III Селим взошел на престол в 1789 году под гром побед русского оружия, торжествовавшего над турками на суше и на море. Это был великан и силач – полная противоположность сластолюбивым и изнеженным владыкам, какими оказывались обычно султаны. Кутузов слышал от Пизани, что в соревнованиях на длину полета стрелы Селим послал свою стрелу так далеко, как никто и никогда не посылал. Она пролетела 889 метров. Красавец и богатырь, он не выказывал никакого интереса к женщинам, заставляя роптать красавиц в гареме, и находился под большим влиянием своей матери – валиде.

Новый султан намеревался произвести реформы на европейский лад и обуздать своевольных янычар. Но Блистательную Порту раздирали противоречия, которые угрожали ей разрушением. В Египте бунтовали мамелюки – милиция, набиравшаяся из христиан-невольников; в Алеппо возмущались янычары; наместник Багдада объявил себя независимым от султана; паши в Малой Азии своевольствовали и противились новым порядкам; волнения вспыхивали не раз и в самом Константинополе.

«Вряд ли Порта в таковых обстоятельствах решится воевать, – размышлял Кутузов. – Надобно будет воспользоваться ее несчастным положением. Но не угрожать, а доказывать пользу мира».

Подошедший в темноте Федор Кутузов тихо сказал:

– Михайла Ларионович! Било уже два пополуночи... А завтра у вас тяжелый день...

– Спасибо за напоминание, мой дружок. Спасибо, голубчик, – оторвался от своих дум посол. – Мне кажется, я нашел ключик к его величеству. Это мать султана – валиде.

2

Мать Селима III была еще не старая и очень чернявая женщина, быстрая в движениях и столь миниатюрная, что Кутузов, глядя на нее, невольно удивлялся, как могла она родить такого богатыря, каков был султан. Умная, веселая, приветливая, она от души смеялась, слушая забавные истории, которые рассказывал за столом Михаил Илларионович, мешая русские и турецкие слова.