Петр Столыпин, который хотел как лучше - Александр Иванович Колпакиди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На этом члены Совета разъехались, совершенно не подозревая, что только что избежали большой опасности. Как впоследствии выяснилось, террористы, произведшие покушение на дачу министра на другой день, проезжали в этот вечер мимо нее, имея с собою взрывчатые снаряды и думая их бросить в выдававшееся на улицу широкое окно (вернее, стеклянный выступ) той комнаты, где заседал Совет министров, но так как между дачей и улицей был небольшой палисадник, то в последнюю минуту они отказались от этой мысли, полагая, что брошенная ими бомба не достигнет цели. Впрочем, я не ручаюсь за достоверность этого, ибо рассказ об этом никогда не поинтересовался проверить.
На другой день, часа в три, находясь в министерстве, мне понадобилось переговорить о чем-то со Столыпиным по телефону, и я попросил секретаря соединить меня с ним. Не прошло и нескольких минут, как секретарь, взволнованный и бледный, влетел ко мне в кабинет и сказал, что с дачи Столыпина, с которой он соединился, дежурный чиновник просил его дать немедленный отбой, так как ему необходимо снестись тотчас с каким-либо доктором. На даче пожар и есть жертвы.
Тотчас, разумеется, я поехал туда и приехал одним из первых. До меня прибыл лишь градоначальник Лауниц. На даче застал я ужасную картину: у подъезда стояло наемное ландо, лошади которого лежали убитые. Сама дача представляла развалины. Вся ее передняя часть была разрушена. Передняя стена обвалилась, и видны были обширная передняя и соседняя с нею маленькая приемная с обрушившимися потолками, увлекшими за собою меблировку соответствующих комнат верхнего этажа, где жили дети Столыпиных. Тут же лежали, чем-то прикрытые, тела убитых: их было несколько, а именно все находившиеся в момент взрыва в передней. Изувеченная дочь Столыпина — у нее были перебиты ноги — была перенесена в другое здание. Малолетний сын Столыпина, тоже провалившийся вместе с потолком в нижний этаж, был найден среди всевозможных обломков совершенно невредимым.
Столыпин был, несомненно, смелый, мужественный человек: он сам извлек своего сына из обломков и, невзирая на испытанное им потрясение, сохранил полное спокойствие. Силой взрыва он сам, находившийся за две комнаты от его центра, равно как бывшие у него в это время в кабинете симбирский губернский предводитель дворянства Поливанов и председатель губернской управы Беляков были отброшены на пол, причем свалившаяся со стола чернильница своим содержанием облила затылок и шею Столыпина. Тотчас следом за мною приехал Коковцов. Как сейчас вижу следовавшую за этим небольшую сценку. В крошечной уборной, выходившей в сад, стоит Столыпин и, скинув верхнее платье, старается отмыть облившие его чернила. По одну его сторону стоит Коковцов, по другую — я. Мокрый, со струящейся с него водой, Столыпин, несколько возбужденный, с жаром говорит: «Это не должно изменить нашей политики; мы должны продолжать осуществлять реформы; в них спасение России». И это не была поза. Столыпин в эту пору, в первом пылу государственного творчества, был действительно всецело предан мысли о реформах России и думал лишь о них.
Через несколько дней после этого трагического события состоялось заседание Совета министров в доме министра внутренних дел, что на Фонтанке, куда после взрыва на даче, ставшей совершенно необитаемой, переехал Столыпин. Заседание происходило в церковной аванзале, окна которой давали во двор. После взрыва на даче передние комнаты с окнами на улицу почитались небезопасными. Установлены были и некоторые формальности для лиц, входивших в дом, занимаемый Столыпиным. На заседании этом обсуждался проект земельного устройства крестьян в Закавказье. Докладывал проект Петерсон, начальник канцелярии наместника на Кавказе. Присутствовал представитель наместника на Кавказе в Петербурге, барон Нольде. В самый разгар прений в залу вошел курьер и передал Столыпину какой-то конверт, с содержанием которого он тотчас ознакомился и немедленно вслед за сим сказал, что он имеет доложить Совету одно очень спешное дело, а потому вынужден перенести рассмотрение обсуждаемого проекта на другой день. Попросив засим присутствовавших чиновников канцелярии Совета министров удалиться, Столыпин прочел полученный документ. Оказалось, что это была собственноручная записка государя, довольно длинная, дословное содержание которой я, конечно, не помню, но началась она со слов: «Я желаю, чтобы немедленно были учреждены военно-полевые суды для суждения по законам военного времени». Дальше говорилось о тех политических преступлениях (террористических актах, вооруженных выступлениях и т. п.), которые должны быть подведомственны этим судам.
Впечатление, произведенное этой запиской, было огромное. Мера эта в ту минуту, очевидно, не совпадала с намерениями Столыпина, все еще мечтавшего справиться с революцией мерами конституционными. Насколько помнится, не сочувствовал этой мере и министр юстиции Щегловитов, столь решительно впоследствии вторгавшийся своим личным произволом в дела правосудия.
На другой день после этого заседания я вынужден был выехать за границу к моей матери, о тяжелой болезни которой получил известие. Вернувшись примерно недели через две в Петербург, я уже на границе прочел утвержденные правила об учреждении военно-полевых судов, которые и начали немедленно действовать. Узнал я при этом, что за мое отсутствие обсуждался и другой способ борьбы с подпольным террором, на мой взгляд, наиболее действительный, а именно введение института заложни-чества: смертная казнь над осужденными к ней не приводится в исполнение, и они сохраняются в виде заложников и подвергаются ей в случае совершения нового террористического акта. Институт этот был почти с места введен большевиками, и среди принятых ими мер эта мера, поскольку она касалась лиц, уличенных в контрреволюции, наименее беззаконная. Революционеры в 1906 г. вели открытую борьбу с государственною властью, и последняя, на мой взгляд, не только имела право, но обязана была принять все меры для охранения государства от крушения и для обеспечения нормального порядка управления страной. Ложная сантиментальность и фальшивый либерализм, проявляемый в отношении к врагам государства, отражались на всем ходе государственного управления и, следовательно, нарушали интересы миллионов людей.
Иначе смотрел на это Столыпин. Он с ужасом отмахнулся от предлагаемого способа борьбы, причем одновременно твердо стоял на мысли о проявлении правительством широкой государственной деятельности. Верил он, вероятно, при этом в свою счастливую звезду. Счастье ему действительно в это время улыбалось. Взрыв на даче Аптекарского острова, правда ценой страданий его искалеченной дочери (впоследствии, однако, вполне поправившейся), сделал больше для его популярности, для привлечения к нему симпатий всех, не окончательно захваченных революционным психозом, чем все проведенные им либеральные меры. Вообще скажу кстати, что Столыпин был одним из
