Нет такого слова (сборник) - Денис Драгунский

Но моему приятелю шеф совсем не понравился. Шеф рассказывал о перспективах бизнеса. Например, открыть филиалы своего еще не существующего банка во всех европейских и азиатских столицах. Это впечатляло на фоне протертого кресла. А когда шеф стал расхаживать по комнате и говорить о приобретении десятка-другого заводов и месторождений, мой приятель понял, что перед ним безумец. С горящими глазами, страстной жестикуляцией и потоком опасных фантазий.

– Мы купим пару областей в Сибири! – прошептал шеф, приблизившись вплотную.

Тот понял, что пора смываться.

– Да, да, конечно, конечно, – бормотал он, отступая к двери. – И заводы купим, и банк учредим…

– Отлично! – воскликнул шеф. – Вот вам мой телефон.

Он вырвал из блокнота листок, оторвал от него четвертушку и накарябал что-то.

Приятель отметил и это. Даже визитной карточки у шефа нет.

– Звоните прямо завтра и приходите! – сказал шеф.

– Завтра, конечно, завтра, – ответил мой приятель, стоя в дверях, складывая этот клетчатый клочок ввосьмеро и плотно запихивая в кармашек своего бумажника. – До свидания, было очень приятно с вами познакомиться…

Не дожидаясь лифта, он побежал вниз, радуясь, что легко отделался – потерял всего-то два часа времени, включая метро и автобус.

Лет через пятнадцать, переезжая на другую квартиру и опрастывая ящики письменного стола, он нашел свой старый бумажник и на всякий случай перетряхнул его. Выпала фотография на паспорт и несколько ненужных визиток. А в кармашке для кредитной карточки что-то бугрилось. Мой приятель с трудом вытащил туго сложенный кусок бумаги в клеточку. Развернул.

Там были имя и фамилия одного из главных российских олигархов.

И номер телефона.

Чудо мы оперу, мы оперу, мы очень любим оперу

Мешая английский с итальянским, старик Альфредо Z., оперный дирижер, рассказал мне эту историю, сидя в уличном кафе на Piazza Rotonda:

«Дело было в провинциальном оперном театре. Ставили “Риголетто”. У нас была неплохая труппа. Приличные голоса. Особенно наша премьерша, синьора Амалия N. Вполне качественное сопрано. На нее были хорошие рецензии. И вот – долгожданные гастроли в Риме. Честно скажу, я надеялся на успех. Приезжаем, несколько дней готовимся, репетируем. Вечером спектакль, и вдруг – гром среди ясного неба! Наша Джильда, наша примадонна, наша надежда – заболевает. За полчаса до представления. Острая ангина. Врач разводит руками. Да я сам вижу – лихорадка и едва сипит.

Срочная замена? Нет замены. Джулия R. на сносях. Хороша была бы Джильда! Наплевать. Звоню – синьора изволит рожать. Отменять спектакль? К театру уже подкатывают автомобили. Зрители неторопливо входят в фойе, направляются к буфету. До спектакля двадцать минут. Приличные люди в такой ситуации стреляются, но я вырос на Сицилии и с детства не выношу пальбу.

В отчаянии прохаживаюсь по сцене.

И вдруг ко мне подбегает гримерша, совсем юная. Лет семнадцати.

– Синьор, – говорит она. – Я выйду на сцену.

Я спою Джильду!

– Вы?

– Я, синьор. Я слушала эту оперу много раз. Я преклоняюсь перед синьорой Амалией. Я выучила эту партию наизусть! О, сколько раз я повторяла ее дома!.. Синьор, я беру уроки пения! Я не подведу вас, синьор! Позвольте мне выйти на сцену. Позвольте мне спасти наш театр!

Я посмотрел на нее. Она вся дрожала от восторга и вдохновения. Казалось, сама музыка поселилась в ней. Каждая черточка ее лица пела, каждый ее жест звучал!

Я едва успел предупредить труппу».

Старик завозился с потухшей сигарой. Зажег ее снова, оживил огонь под серым колечком пепла, пустил терпкое облачко дыма, откинулся на кресло и посмотрел на меня.

– Ну и как? – спросил я.

– Ужасно, – сказал старый дирижер. – Вернее сказать, никак. Она не фальшивила. Справлялась с трудными местами. Но боже! Какой пустой и слабый голос! Какие дурные манеры! Не видит партнера, но зато кокетливо глядит в зал…

Он допил кофе и повертел головой, ища официанта.

– Да, – сказал я. – Чуда не произошло.

– Наоборот! – усмехнулся он. – Все должно было быть по-другому … Маленькая гримерша заменяет примадонну, овации, утром просыпается знаменитой, а старый дирижер пишет об этом главу в мемуарах. По всем правилам – так. Но произошло чудо, il miracolo! – Он заметил официанта и замахал ему рукой: – Conto, prego!

Другими словами – счет, пожалуйста.

Тюнечка и эрос история нравов

В советском кино было много разной цензуры. В том числе загадочной.

Один советский кинокритик недоумевал: «Ну почему, если пьяный бандит вскочит на накрытый стол и начнет сапогами бить всех по зубам – это можно , а если будущая мама обнимет и поцелует будущего папу – это нельзя ?»

В самом деле, почему?

Была на одной студии редакторша, Софья Николаевна N. ее звали. Она ужасно не любила эротические сцены. Даже самые невинные. Вроде вышеуказанных поцелуев. Ее прямо-таки воротило от всего этого.

С эротикой она расправлялась еще на стадии литературного сценария.

Понятное дело. Если уж отснимут – заставить выкинуть эпизод не так просто.

А из сценария вымарать две-три строчки – милое дело.

Поэтому, чуть где поцелуи или объятия (на большее советский сценарист взойти не мог, потому что не мог взойти никогда), тут же Софья Николаевна вскидывалась и говорила – дескать, автору изменил вкус .

Но бывало, что автор упирался и просил объяснить – в чем, собственно, дело? Ну, стали обниматься-целоваться, ну, свет погасили, так ведь они же потом по ходу фильма создают здоровую советскую семью!

И другие члены худсовета тоже начинали роптать.

Тогда Софья Николаевна вставала во весь свой хрупкий рост и говорила:

– Эти фильмы смотрят наши дети. У меня есть дочка. Таня. Тюнечка. Ей всего двенадцать. И я как мать не хотела бы, чтобы моя Тюнечка видела на экране такое! – Голос Софьи Николаевны звенел и дрожал.

И весь худсовет разводил руками. И вычеркивал поцелуи и объятия.

Она постоянно призывала Тюнечку на помощь. Как мать и как редактор.

Тюнечка меж тем росла.

Она окончила школу, потом ВГИК, вышла раза три замуж и в итоге пришла работать на ту же самую студию. Заседать в том же самом худсовете. Такая грузноватая тетенька под тридцать.

А Софья Николаевна все вскакивала со стула и говорила:

– Нет, позвольте я скажу уже не как редактор, а как мать! Я как мать не хотела бы, чтобы моя Тюнечка видела…

Тюнечка громко вздыхала и говорила:

– Мама, не смеши людей. Я уж такого навидалась…

– Но не в наших фильмах! – отвечала Софья Николаевна.

И весь худсовет согласно кивал.

Рафинатор протестантская этика

Серега Касаткин работал в системе водоканала. Задача его была – ловить презервативы, которые попадали через канализацию в последний очистной водоем. Оттуда вода шла уже в реку, а эти изделия забивали сетки и тормозили сток. Поэтому Серега два раза в день надевал непромокаемый костюм и желтый спасательный жилет, брал сачок и сетку, садился в резиновую лодочку и выплывал на широкое зеркало почти ничем не пахнущей воды.

Вода тихо вращалась, поэтому презервативы скапливались в середине. Они были похожи на нежных черноморских медуз. Особенно много их было по вторникам. После некоторых подсчетов Серега понял, что главный любовный день в городе – суббота, а до последнего водоема резинки добираются где-то через трое суток. И попадают в его сачок.

Эти мысли Серега держал при себе. С кем про такое поговоришь? Друзьям и девушкам он объяснял, что работает рафинатором , то есть отвечает за очистку важнейшего стратегического продукта на секретном предприятии. Если подумать – чистая правда. Но все равно неприятно, что нельзя сказать прямо. Поэтому Серега хотел стать охранником, ходить в камуфляже и метелить всяких козлов. Но было страшновато. Поэтому козлов он метелил в уме, а в жизни брал сачок и отплывал от бетонного берега. Тем более что платили ему неплохо. Не много, конечно, но и не сказать, что сущие копейки.

Однажды Серега купил горящую путевку в Прагу. Гулял среди туристов по Старому городу, пиво пил в кафе. Улочки такие, черепица, булыжник. Вдруг видит – Музей средневековых орудий пыток. Интересно! А рядом туалет. Решил зайти на всякий случай. Туалет платный. Десять крон. По-нашему – пятнадцать рублей. Нормальная цена. Спустился вниз, в подвал. Протянул монетку в окошко. И увидел, что на кассе сидит мужчина.

Сделав все дела и вымыв руки, Серега задержался у кассы, отошел в сторонку и стал смотреть на кассира. Немолодой, даже седой немного. Приятное серьезное лицо. Рубашка в клетку. Обручальное кольцо на пальце. Улыбается посетителям, сдачу им дает, отвечает на вопросы.

Сереге вдруг захотелось поговорить с этим человеком. Как с отцом или старшим братом. Про жизнь, работу и вообще – зачем все это, в чем смысл и толк.

Кассир увидел, что на него смотрят, улыбнулся и спросил что-то.