Калигула или После нас хоть потоп - Йозеф Томан

– Вернемся в желтую комнату, Луций. Ее я люблю больше остальных.

Она взяла Луция за руку и повела за собой. Нежная кожа коснулась его ладони, рука мягкая, горячая. Он забыл о доме. Она подала ему красный шелковый плащ и попросила набросить ей на плечи. Взяла его под руку и вывела на балкон. Как в Таррацине! Луция, томимого желанием, била дрожь.

Валерия трепетала, но старалась побороть себя. Она куталась в плащ, притворяясь, что дрожит от холода.

Темноту прорезали мерцающие огоньки факелов. Из храма Весты на форуме долетали отсветы вечного огня. Палатин, ощетинившийся силуэтами кипарисов, напоминал спину взъерошенного кота. Там, за Палатином, дворец отца. Луций видел его прямо перед собой.

"Званый ужин" давно кончился. Договорились о следующей встрече. Выпили за успех великого предприятия. Шесть чаш зазвенело, седьмая стояла на столе нетронутой. Как немой укор. У Сервия задрожала рука. От стыда и от страха. Боги, какое это мучение: предстать перед отцом, который не спит, ходит по атрию и ожидает в смятении, не прозвучат ли шаги сына, каждая минута – это целая вечность, уже давно полночь…

Валерия всматривалась в отблески огней Весты, символа домашнего очага.

– Какая красота, – вздохнула она.

Он легонько притянул ее к себе, мыслями он был еще с отцом, но чувства влекли его к этой молодой женщине. Валерия отстранилась от него.

– Пойдем. Здесь холодно.

И когда за ними прошелестел занавес из тяжелой материи, она сказала сдержанно:

– Уже поздно. Ты должен идти.

Луций был в отчаянии. Он должен уйти безо всякой надежды? Дома он потерял все. Он проигрывает и здесь. Что в ней изменилось? Почему?

Спокойным тоном она говорила о повседневных делах, о погоде, об играх в цирке.

– Римляне, в конце концов, заслужили эти зрелища…

Она видела, что Луций не слушает ее, и добавила с легкой иронией:

– Ты утомлен речью в сенате?

– Нет. Я не слушал тебя! – вырвалось у него со страстью. – Я не слушал тебя. Я не могу тебя слушать. Я вижу твои губы, но не слышу, что они произносят. Я люблю тебя! Почему ты не веришь мне?

Она сказала тихо:

– У тебя есть невеста…

– Для меня существует только одна женщина – ты! Я думаю только о тебе! Я хочу только тебя! – закричал он в отчаянии.

Он схватил ее руки, целовал пальцы, запястья, ладони, плечи, целовал ее волосы и внезапно поцеловал губы. Она стояла не шевелясь. Потом прильнула к нему губами, всем телом. Ответила на его поцелуи, затосковала по его объятиям, прижимаясь к нему все теснее, все сильнее – и вдруг поняла, что сейчас, вот в этот момент, решится вопрос, как Луций будет относиться к ней. И, отпрянув, она сказала холодно:

– Ну иди же, Луций, – и, заметив его огорчение, добавила:

– Сегодня счастливый день. Не только для тебя, но и для меня.

– И для тебя? – выдавил он хрипло. – О боги! Скажи когда? И где?

Она погладила его с нежностью:

– Я сообщу тебе, милый! А сейчас иди.

Он поцеловал ей руку и вышел.

Она застала Макрона над бумагами в таблине. Он был один. Макрон удивился, как быстро прошло время.

– Представь себе, как будет злиться Энния, оттого что я так поздно вернусь. Ну что твоя птичка? В клетке?

– Что ты замышляешь, отец?

– Что ты замышляешь? – повторил он с улыбкой.

– Я? – задумчиво протянула Валерия. – Еще не знаю…

Макрон задумался:

– Не знаешь? Но ведь ты всегда знала. Неужели дела так плохи, девочка?

Она улыбнулась счастливая.

– Плохи? Наоборот! Я получила подарок от Венеры… Я выйду замуж за Луция.

Макрон вскипел:

– Луций и ты? Ты сошла с ума!

Он зашагал по комнате, размахивая руками. Однако в мыслях супружество дочери с Луцием представилось ему совсем в ином свете: Ульпий слишком стар, Сервий Курион не намного моложе. И он признательно посмотрел на дочь. Грандиозный шаг! Мы его приберем к рукам! Республиканцы потеряют продолжателя! Он внимательнее присмотрелся к ной: она бледна, молчит, внезапно стала совсем другой, абсолютно другой. Это не похоже на простой каприз, скорее на страсть, которой неведомы преграды.

Валерия подошла к отцу и произнесла с фанатическим упрямством фразу, которую всегда повторял он, когда следовало принять важные решения:

– Это должно произойти!

Отец улыбнулся дочери ласково и восторженно.

– Я пожертвую Венере откормленную овцу. И на мою помощь ты всегда можешь рассчитывать, ты это знаешь…

Луций быстрым шагом шел к дому. Навстречу ему плыли огоньки факелов, они сопровождали господ из лупанара, дозоры вигилов. Он сторонился всех и всего. Когда он начал подниматься на Авентин, ноги внезапно отяжелели. Что он скажет отцу? Как тот это примет?

Вскоре показался дворец отца; он светился в ночи всеми своими огнями.

Сверху послышался шум, на него двигалась толпа рабов с факелами. И среди них Луций узнал отцовского вольноотпущенника Нигрина.

– Нигрин! – закричал он и вышел па дорогу.

Рабы застыли на месте, словно табун натренированных лошадей. Свет факелов упал на Луция.

– Мой господин! – воскликнул Нигрин. – Мы разыскиваем тебя по всему Риму. Слава богам, что ты идешь!

Луций вошел в атрий. У алтаря ларов стояли заплаканная мать и отец, бледный и мрачный, прислонившийся к колонне, оба окаменели от страха. Мать радостно вскрикнула.

Однако Луций бросился к отцу:

– У меня для тебя интересная новость, отец!

И прежде чем Сервий проронил слово, продолжал:

– Император решил, что сирийский легион не пойдет на север! Он останется в Риме! Это значит, что и я останусь в Риме!

Матрона Лепида обняла сына. Отец стоял не двигаясь, нахмуренный. Он был счастлив, что сын наконец дома, но голос его оставался холодным и строгим:

– Почему ты не пришел?

Луций с трудом выдавливал из себя слова:

– Макрон позвал меня к себе на ужин. Я трижды поднимался, но он не дал мне уйти. Разве я мог уйти? А смог бы ты, отец, уйти, если бы ты был на моем месте?

Сервий должен был согласиться. Даже он при таких обстоятельствах не смог бы удалиться. О чем же был разговор?

– Снова он обещал тебе, что будешь легатом? – спросил иронически отец.

– Он ничего мне не обещал. Ты не рад, что я остаюсь в Риме вместе со своим легионом? – И Луций добавил многозначительно:

– Это будет полезно для нашего дела.

Отец испытующе уставился на сына. Луций обратился к матери:

– Я заставил тебя беспокоиться, мама. Прости меня.

И они отправились спать.

Счастливая Лепида уснула первой. Уснул и Луций. Только сенатор не мог уснуть. Его терзали противоречивые мысли. Он встал, укутался в плащ из толстой шерсти и вернулся в атрий.

Здесь было темно, только два негасимых огонька теплились на алтаре богов. Тусклый свет озарял восковые маски предков. Трепещущее пламя превращало неподвижные восковые лица в живые, беспокойные.

Пилястры коринфских колонн таяли во мраке, и казалось, что колонны подпирают небосвод. Через открытый комплувий в атрий струились тьма и холод, поглощая теплый воздух, непрерывно поступающий из калорифера.

Сервий поклонился ларам, плотнее укутался в плащ и уселся в кресло у алтаря, чтобы видеть лица предков. От них веяло силой, которая в течение столетий питала его род и его самого. Они были источником чистоты, кладезем мудрости, они были вечным источником родовой чести.

Сенатор до мелочей знал их лица, знал каждую черту, каждую морщину вокруг невидящих глаз. Всегда, когда он был взволнован, они приносили ему успокоение. Сегодня он нуждался в нем больше, чем когда-либо. Он смотрел на восковые лица и пытался сосредоточиться.

Было тихо. Над отверстием комплувия уже погасли звезды и тьма поредела.

Из сада доносилось щебетание птиц, со двора – хриплое пение петухов.

Тишина отступала все дальше и дальше. Свирель разбудила рабов в их жилищах. Двор заполнился криками надсмотрщиков. Но дворец еще спал. По каменной мостовой двора прогромыхали повозки – направились за провизией, – слышалось ржание лошадей и жалобный рев ослов.

Сервий различал голоса. Управляющего домом, Нигрина, надсмотрщика над рабами. Потом появился скрипящий звук, вверх-вниз, вверх-вниз. Он был однообразным, не прекращался, поглощал остальные звуки, что-то визжало и скрипело, вверх-вниз. Сервий догадался: рабы таскают воду из колодца.

Почему так долго? Почему столько? Он никогда не обращал внимания на это.

Наконец понял: для дома, для кухни, для конюшни, для скота.

Все эти звуки слились в ушах Сервия: дом пробуждался. Его дом. Дом, унаследованный от предков. Дом, в котором всегда царила справедливость и честь. Этот дом перейдет после него к Луцию. Унаследует ли он и достоинства предков, станет ли сенатором, консулом будущей республики, будет ли честным, рассудительным, уважаемым, как его деды?

Будет ли он таким?

Золотой венок, награда Луция, лежал на алтаре перед домашними богами, свет плясал на лавровых листьях. Сенатор взял венок и подержал на руке: золото много весит. Император и Макрон перетягивают моего сына на свою сторону. Награждают его, обещают ему, покупают его.