Бестужев-Рюмин - Борис Григорьев

Совет пришёлся ко двору. Когда у наследника французского престола родился сын, французский посол в Вене граф д'Отефор отправил с этим известием своего церемониймейстера во все миссии, кроме русской. Михаил Петрович снова «закусил удила», но решил проявить выдержку. И оказался в выигрышном положении: скоро к нему пожаловал лично сам граф д'Отефор и извинился за забывчивость своего церемониймейстера. Мало того: Бестужев получил по этому поводу одобрение Петербурга и специальный рескрипт, который предписывал «чтобы вы и впредь при таковых с вами чинимых поступках для охранения вверенного от нас вам характера с равномерною осторожностью поступали».

Перед отъездом из Вены Бестужев сделал австрийскому вице-канцлеру Колоредо странное заявление в том смысле, что он не проявлял бы такого усердия в сербских делах, если бы не получил из Петербурга три рескрипта подряд на эту тему и делает это исключительно для того, что «должен у противной партии своего брата притворяться и себя не обижать». Колоредо рассказал об этом разговоре сменившему Бестужева Кайзерлингу, а тот аккуратно доложил в Петербург. Раздражённая Елизавета напомнила Михаилу Петровичу, что инициатором в сербских делах был именно он, а не канцлер Бестужев, который очень не желал, чтобы из сербских дел ухудшились отношения с Веной и потерпела крах его «система».

Но с Михаила Петровича вся ругань как с гуся вода. Главное для него в данном случае было сделать подножку младшему брату. В 1749 году, сразу после отъезда из Вены, строптивый дипломат вторично женится в Германии на вдове австрийского обер-шенка Хаугвитца — Иоханне-Генриетте-Луизе, не оформив развода с первой женой. Брак с австрийкой Елизавета не признала, а второй жене дипломата было запрещено участвовать в официальных церемониях и въезжать в пределы Российской империи. Канцлер А.П. Бестужев брата в этом деле не поддержал, и на этой почве братья рассорились окончательно и стали ярыми врагами. Для ссоры имелись также веские причины принципиального характера: как опытный дипломат, в своё время пострадавший от англичан, Михаил Петрович не одобрял проанглийской политики брата. Так что дело о двоежёнстве Михаила Петровича лишь усугубило эту вражду.

Отозванный с поста посланника в Вене в июле 1752 года, Михаил Петрович возвращаться в Петербург не торопился и жил в Дрездене, откуда родом была его вторая жена и где он сблизился с враждебной брату партией Воронцовых — Шуваловых. Императрица по совету своего фаворита И.И. Шувалова (1727—1797) наконец признала второй брак Михаила Петровича законным и вызвала в Россию, чтобы приблизить его к особе великого князя и наследника Петра Фёдоровича. Михаил Петрович открыто объявил, что возвращается лишь для того, чтобы свергнуть своего брата с поста канцлера. Завязалась страшная борьба интриг и подкопов друг под друга — борьба, в которой партия Шуваловых — Воронцовых всё больше брала верх над канцлером А.П. Бестужевым.

В 1752 году Михаил Петрович писал вице-канцлеру Воронцову:

«…Я человек престарелый: родился я в 1689 году, и тако 63 года мне идёт, лета немалые, более должно назвать престарелые; прежняя моя живность пропала, сколько от лет, а вдвое того с печали; какие мне с 47 году противности и шиканы деланы были… не без труда есть всё это описать».

Весной 1754 года М.П. Бестужев оказался в Варшаве и вместе с секретарём миссии поляком Иоганном (Яном) Ржичевским затеял интригу против Г. Гросса, с 1752 года занимавшего пост посланника в Дрездене. Вюртембержец Г. Гросс (1714—1765), единомышленник А.П.Бестужева-Рюмина, был весьма способный и верный российским интересам дипломат. Старший Бестужев невзлюбил его просто за то, что он был иностранцем, а также, вероятно, и за то, что тот слишком долго занимал место посланника в Дрездене, которое сильно нравилось Михаилу Петровичу. Михаил Петрович слыл ревностным сторонником приёма на дипломатическую службу исключительно русских, «которые вернее и с большей ревностию служат, к делам привыкают и обучаются», а всякие «курляндцы да швабы» заботятся исключительно о своём кармане[59].

Михаил Петрович обвинил Гросса в том, что тот слишком предался саксонскому министру иностранных дел Генриху фон Брюлю. Пытаясь дискредитировать Гросса, он метил, конечно, в канцлера, своего младшего брата. Но Гросс устоял. Обвинения против него оказались бездоказательными.

В Варшаве он должен был склонять польских панов к участию в войне против Пруссии, но из этого у него ничего не вышло. «Поляков я и сам ныне возненавидел, и дельно, что вы их не любите», — писал он Воронцову.

В 1755 году дряхлый и больной, он был вызван из Дрездена в Петербург, где оставил умиравшую в чахотке жену. С 1756 года М.П. Бестужев-Рюмин был членом Конференции при Высочайшем дворе, а потом, поддержав М.И. Воронцова в попытках заключить русско-французский союз, сам вызвался поехать послом в Париж, написав Воронцову письмо:

«Ваше сиятельство достойным инструментом были примирения нашего двора с французским…; да соизволите же быть достойным инструментом и в назначении туда посла. Сия дистинкция во особливое удовольствие мне будет, и кредит ваш при французском дворе тем более умножится, когда ваш поверенный друг и слуга туда назначен будет».

Легко понять, пишет Соловьёв, как к этому назначению отнёсся канцлер, его младший брат. Впрочем, братья соблюдали наружные приличия и даже бывали друг у друга в гостях. Михаил Петрович однажды даже отобедал у Алексея Петровича, по поводу чего Уильяме сострил: «Можно себе представить, как был весел этот обед: если б на столе было молоко, то оно бы свернулось от этих двух физиономий».

Молока на столе, конечно, не было…

Таким образом, к концу своей карьеры и жизненного пути Михаил Петрович стал символом неприятия «системы» своего брата и торжества противоположной, воронцовско-шуваловской, системы взглядов на внешнюю политику России.

По пути в Париж Михаил Петрович заехал в Варшаву и оттуда в письме Елизавете Петровне успел снова «лягнуть» ненавистного «шваба» — посланника Г. Гросса. Потом было свидание с умирающей женой, бежавшей из Дрездена от нашествия прусской армии. 2 марта 1757 года он из Праги снова обратился к И.И. Шувалову, теперь уже к могущественному фавориту Елизаветы Петровны. Дипломат просил о финансовой помощи его жене, ранее потерявшей имение в Силезии, разорённое прусской армией, а также о выделении ему «землицы» в Лифляндии в знак 60-летней службы на благо отечества. Но фаворит, кажется, оставил обращение без ответа, как не ответил и на прозрачные «намёки» о возможности повышения оклада, как у французского посла в Петербурге Лопиталя (26.12.1757), об отсутствии средств поехать на воды в Аахен на лечение (16.4.1758).