Новый расклад в Покерхаусе - Том Шарп

— Что заставило блестящего молодого ученого покончить с собой столь странным способом и вдобавок погубить пожилую женщину? — вопрошал Каррингтон и приступил к описанию гибели Пупсера таким тоном, словно говорил зрителям: "Мужайтесь, я же предупреждал".

— Что за чертовщина! — закричал сэр Кошкарт. — Что замыслил этот ублюдок?!

Декан закрыл глаза, а сэр Богдер залпом осушил рюмку бренди.

— Мы спросили мнение многоуважаемого Декана, — продолжал Каррингтон.

Декан открыл глаза и узрел собственную физиономию.

— Головы сегодняшних молодых людей забиты анархической чепухой. Они вообразили, что насилием и неистовством можно исправить мир, — услышал он свои слова.

— Ничего подобного! О Пупсере и речи не было!

Каррингтон на экране позволил себе не согласиться с Деканом:

— Так вы считаете, что самоубийство мистера Пупсера — акт саморазрушительного нигилизма и умственного перенапряжения?

— Покерхаус всегда был гребным колледжем. В прошлом мы пытались достичь равновесия между спортивными и научными занятиями, — ответил теледекан.

— Он же меня не о том спрашивал! Он выдергивает мои слова из контекста! — бесновался прототип.

— Вы не рассматриваете это как помешательство на сексуальной почве? — перебил Каррингтон.

— Сексуальной неразборчивости нет места в Покерхаусе, — заявил Декан.

— А вы запели по-новому, — заметил Капеллан.

— Я этого не говорил, я сказал…

— Тише! — призвал к порядку сэр Богдер. — Дайте нам самим услышать, что вы сказали.

Декан покраснел в темноте.

— Мы проинтервьюировали Капеллана Покерхауса в саду Совета колледжа.

Декан и епископ Файрбрэйс исчезли, их сменили вязы, декоративные каменные горки и две крошечные фигурки на лужайке.

— Надо же — сад, оказывается, такой большой, а я такой маленький, — восхитился Капеллан.

— Обман зрения. Снимали широкоугольным объективом… — начал объяснять сэр Кошкарт.

— Обман? — фыркнул Декан. — Конечно. Вся треклятая передача — сплошной обман!

Камера подобралась поближе.

— Этот фундамент остался от борделя. Кое-кто считает, что тут монастырь был. Ничего подобного, самый настоящий бордель, с девками. А что? В пятнадцатом столетии… Обычное дело. Только сгорел он в 1541 году. Такая жалость. Впрочем, ручаться не могу, может, в борделе и монахини были. А что? У католиков это запросто, — разносился по лужайке зычный Капелланов глас.

— Господи, спаси и помилуй, что скажут экуменисты, — пробормотал Старший Тьютор.

— Следовательно, вы не согласны с Деканом…

— Согласен с Деканом? Ни боже мой! Вообще, он у нас со странностями. Взять хотя бы фотографии мальчишек у него в комнате… Стареет он, стареет, да и все мы, что греха таить, не молодеем. — Фигурка Капеллана под огромным вязом уменьшалась, голос слабел, затихал и вскоре стал напоминать отдаленное воронье карканье.

Капеллан повернулся к Старшему Тьютору:

— А хорошо получилось. Полезно посмотреть на себя со стороны. Такой неожиданный угол зрения…

Декан то ли захрипел, то ли застонал. У Тьютора тоже перехватило дыхание: настала его очередь. Река, вдоль берега плывет лодка, а по берегу деловито катит на велосипеде пожилой юноша в кепке и блейзере. Потное лицо во весь экран. Тьютор слезает с велосипеда, но никак не может отдышаться.

Голос Каррингтона прорывается сквозь его пыхтенье:

— Вы тренируете команды Покерхауса уже двадцать лет. Должно быть, за это время многое переменилось. Что вы думаете о нынешних студентах Кембриджа?

— Сборище балбесов! Щенки бесхвостые, вот они кто! — рявкнул Тьютор.

— Вы считаете, во всем виноваты наркотики? — мягко спросил Каррингтон.

— Разумеется, — отрезал его собеседник и незамедлительно исчез с экрана.

— Он меня ничего такого не спрашивал! Его там и близко не было! Он сказал, они просто снимут меня у реки! — В профессорской Тьютор ловил ртом воздух.

— Художественная вольность, — успокоил его Капеллан.

Интервью продолжалось. Столовая. Старший Тьютор прохаживается между столами. По стенам портреты ректоров Покерхауса — один другого толще.

— Кухня Покерхауса славится на весь Кембридж. Вы убеждены, что икра и паштет из утиной печенки с трюфелями необходимы для научных достижений?

— Я убежден, что нашими успехами мы обязаны правильному питанию. От недокормышей рекордов ждать не приходится!

— Я слышал, ежегодный банкет обходится колледжу недешево. Две тысячи фунтов, я не ошибся?

— На кухню мы не жалеем средств.

— Скажите, а какова величина ежегодного взноса Покерхауса в Оксфордский Комитет помощи голодающим?

— Не ваше собачье дело! — Терпение Тьютора лопнуло. Под взглядом телекамеры он удалился из столовой.

Убийственные разоблачения не прекращались. В профессорской стало тихо, как в склепе. Каррингтон распространялся о недостатках в преподавании, разговаривал со студентами, которые сидели спинами к камере: по их словам, они боялись, что, если преподаватели их узнают, они вылетят из Покерхауса за милую душу. Студенты обвиняли профессоров колледжа в ограниченности, отсталости, воинствующем консерватизме, в… И так далее, и так далее. Но вот сэр Богдер выдал свою тираду о сочувствии ближнему как признаке развитого ума, и вместо видов Кембриджа на экране возникла студия, а в ней Кухмистер. Члены Совета оцепенели.

— Итак, — начал Каррингтон, — мы услышали много лестного, а с чьей-то точки зрения, и нелестного о таких заведениях, как Покерхаус. Мы выслушали приверженцев старых традиций и прогрессивно настроенную молодежь. Мы слышали много слов о сострадании ближнему. Выслушаем же человека, который знает о Покерхаусе больше, чем кто-либо другой, человека, проведшего в колледже четыре десятилетия. Вы, мистер Кухмистер, около сорока лет служили привратником в Покерхаусе?

Кухмистер кивнул:

— Да.

— Вы поступили на службу в 1928 году?

— Да.

— И с 1945 года вы — старший привратник?

— Так.

— Сорок лет — долгий срок, и, наверное, вы, мистер Кухмистер, вправе судить об изменениях, происходящих в колледже.

Кухмистер послушно кивнул.

— Недавно вас уволили. По-вашему, за что?

Лицо Кухмистера крупным планом.

— Потому что я не хотел, чтоб у нас, в сортире для молодых джентльменов, поставили презервативник, — поведал Кухмистер трем миллионам зрителей.

Каррингтон крупным планом. Журналист не в силах скрыть замешательство.

— Что?

— Презервативный автомат. Вон чему молодежь учат. И где? В Покерхаусе! Разве это дело?

— Бог мой! — только и выговорил Ректор.

Старший Тьютор выпучил глаза. Декан корчился в судорогах. Члены Совета уставились на Кухмистера, словно видели его впервые, словно знакомую картинку вставили в волшебный фонарь и она ожила. Даже сэр Кошкарт О'Труп не находил слов. Казначей тихонько хныкал. Владел собой только Капеллан.

— Говорит как пишет, — заметил он. — И кстати, есть к чему прислушаться.

— Вы думаете, администрация Покерхауса совершает ошибку? — Каррингтон как-то оробел, съежился.

— Вот именно, ошибку, — авторитетно подтвердил Кухмистер. — Не к чему молодежь учить — что хочу, то и ворочу. В жизни-то не так. Я, к примеру, не хотел быть привратником. Но жить-то надо. Если кто учился в Кембридже да получил степень, он что — особенный? Все равно ведь придется зарабатывать на жизнь.

— Вы думаете… — Каррингтон напрасно пытался остановить сошедший с рельсов поезд.

— Я думаю, профессора наши испугались. Струсили. Они говорят — рас-кре-по-ще-ние. Чушь. Это трусость.

— Трусость? — поперхнулся Каррингтон.

— Дают им степень за просто так, не исключают за наркоту, разрешают шляться чуть не до зари, водить баб, ходить немытыми пугалами. Да сорок лет назад попадись такой студент на глаза декану — мигом вылетел бы. И правильно. Э, да что говорить. Все позволено. Разве вот презервативника не хватало для счастья. Я уж молчу о педиках.

Каррингтон затрясся.

— Вы-то должны знать, — повернулся к нему Кухмистер. — Их купали в фонтане.

И вас купали, как сейчас помню. И поделом. Это все трусость. И не говорите о раскрепощении. Каррингтон безумными глазами взглянул на диспетчера в аппаратной, но программа продолжала оставаться в эфире.

— А взять хотя бы меня. — Кухмистер совсем разошелся. — За смехотворное жалованье трудился всю жизнь, а меня ни за что ни про что выкинули, как стоптанный башмак. Где тут справедливость? Говорите, все позволено? Хорошо. Вот и позвольте мне работать. Человек имеет право на труд, ведь так? Я им деньги предлагал, мои сбережения. Вы спросите Казначея, предлагал я или нет.

Каррингтон ухватился за соломинку.

— Вы предложили Казначею деньги, чтобы помочь колледжу? — оживился он, словно забыв о том, что минуту назад Кухмистер поведал миру о некоторых интимных фактах его биографии.