Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России - Льюис Г. Сигельбаум
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наша с Роном статья, «Осмысление командной экономики», стала первым моим обращением к историографии со времен неразберихи «Radical History Review» в начале 1980-х. К тому времени мои суждения стали более продуманными, а Рон помог мне еще больше отточить стиль. Мы в основном одобряли проанализированные нами тенденции, но у меня оговорок было больше, чем у Рона. В конце мы писали, что «дискурсивные, а также социологические аспекты трудового и управленческого опыта начинают отображаться только сейчас», что означало, что дискурсивные аспекты нуждаются в рассмотрении не менее, чем социологические. Затем мы ссылались на конференцию, организованную в УШМ в ноябре 1990 года, где участники дискуссии подвергли энергичной критике старые классовые концепции и «недостаточное внимание к взаимосвязи между гендером и классом, классом и этничностью и влиянию культурных репрезентаций в целом» [Siegelbaum 1993а: 12]. В дальнейшем мы переработали этот очерк и он вышел под заголовком «Построение командной экономики: западные историки о советской индустриализации» [Siegelbaum 1993b].
Среди участников дискуссии на этой университетской конференции Билл Сьюэлл самым непреклонным образом бросил постструктуралистский, антипозитивистский вызов, спросив несчастного докладчика, который назвал события или процессы «разворачивающимися»: «Во-первых, скажите нам, кто их свернул?» Джеофф Эли и Кэтлин Кэннинг подталкивали докладчиков в направлении культурологических исследований, тогда уже проводимых по истории Германии. Лора Энгелыптейн, указав на то, что «мир выдающегося рабочего активиста – это мир мужской солидарности, мужского братства, индивидуализм», отчитала нас за игнорирование гендерной природы классового сознания и идентичности [Siegelbaum 1994: 11]. Другие выступавшие, например социолог из Беркли Майкл Буравой, известный йельский историк труда в США Дэвид Монтгомери и Билл Чейз, были гораздо ближе к общим понятиям трудовой истории. Мы вели оживленные дискуссии. Жаль, что мы их не включили в сборник; это было бы крайне полезным приветом из прошлого от некоторых из лучших умов в нашей профессии, особенно в свете происшедших в ней кардинальных изменений.
Мы с Боном совместно отредактировали этот сборник и убедили издательство «Cornell University Press» его опубликовать. Конференция называлась «Становление советского рабочего класса», но однажды вечером за ужином во вьетнамском ресторане в Ист-Лансинге мы решили озаглавить книгу «Становление советских рабочих». Тут отразился переход от томпсоновской парадигмы к той, в которой «формирование классов – процесс не только неограниченный, но и происходящий и в глазах смотрящего, и в “опыте” акторов». Если, как мы писали во введении, «класс – это больше, чем социальный слой, больше, чем уровень заработной платы или статус в общественных производственных отношениях…», то «дискурсы, в которых он конституирован, должны исследоваться в ходе изучения его конституирования» [Siegelbaum 1994: 26].
Мы полагали, что намечаем будущее трудовой истории России, дополняя ее выводами, которые Гарет Стедман Джонс, Билл Сьюэлл, Жак Рансьер и Джоан Скотт сделали исходя из лингвистического поворота. Но, как следовало из того, что предлагалось в статьях о рабочих до революции, не все были согласны с такой повесткой дня. Тогда как Реджинальд Зельник ссылался, вслед за Рансьером, на «массовое переосмысление трудовой истории», предполагающее, что власть действует «посредством механизмов категоризации и социального контроля», Марк Штейнберг подчеркивал креативность пролетариата в апроприации буржуазных ценностей. Хизер Хоган подчеркивала широкое пролетарское сознание, в то время как Стив Смит придерживался анализа заводских цехов. Восемь очерков о рабочих 1920-30-х годов еще больше напоминали коллаж. Виктория Боннелл предложила богато иллюстрированный обзор и анализ визуальных представлений советских рабочих. Стивен Коткин представил еще одну часть своей пока не опубликованной книги, где содержалось то, что станет самым известным неологизмом в этой области, – «большевистский язык». «Если и был когда-либо случай, когда выделялась политическая значимость высказанных вещей, или дискурс, – утверждал Коткин, – то это выражение социальной идентичности при Сталине» [Kotkin 1994]. Большинство авторов проигнорировали эту точку зрения.
«Вместе взятые, – писал Билл Чейз в хвалебном отзыве, появившемся на задней обложке, – эти очерки намечают контуры будущих
