Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью - Сергей Михеенков

— Гранаты к бою! — крикнул Нелюбин и выдернул шнур, выпавший из длинной рукоятки «толкушки».

Трофейные штоковые гранаты ему нравились тем, что они были незаменимы при наступлении. Бросать их можно было с дальнего расстояния. Длинная ручка способствовала широкому размаху. И вот полетели, кувыркаясь в сером пространстве утренних сумерек пять или шесть гранат. Через мгновение там и там вспыхнули взрывы. Одновременно захлопали сразу несколько минометов. Мины полетели в сторону оврага. Они уже не могли причинить вреда идущим на прорыв. И группа Нелюбина, и группа Первушина миновали зону огня.

Дальше все происходило с лихорадочной быстротой. Подбежали вплотную. Бросили еще несколько гранат. Вспышки одиночных винтовочных выстрелов среди берез. Крики на немецком языке. Потом:

— Ломи, ребята! Наша берет!

Пока катались по земле, кромсая кинжальными штыками и саперными лопатками друг друга, подбежали человек пять из группы замполита. Навалились второй волной. Крики. Удары тела о тело. Стоны. Хрипы. Лязг металла о металл.

— Уходим! Ребятушки, уходим! — подал голос старший лейтенант, дрожащими руками засовывая в брезентовый чехол свою неразлучную саперную лопатку.

Как он ею управлялся, когда один на один схватился с немецким минометчиком, вспомнить он уже не мог ни в те минуты, ни потом, ни спустя годы.

Сознание словно намеренно выключало некоторые эпизоды. Потому как человеческая психика могла и не вынести.

Он посмотрел на сапоги, забрызганные то ли росой, то ли еще чем-то, мельком взглянул на немца с нашивками СС и лейтенантскими погонами. Немец был таким же худощавым, только разве что ростом немного повыше. Лица разглядеть невозможно, оно было срезано ударами саперной лопатки.

Собрались они в небольшом овражке, заросшем частым кустарником, на юго-западной опушке леса. Звягин, младший сержант Пиманов, Чебак и Морозов. Шилин и еще трое из его группы не вышли. Через минуту подошли, хрипя и кашляя от усталости, пятеро из группы лейтенанта Первушина.

— Где замполит? — не увидев лейтенанта, первым делом спросил Нелюбин.

— Там. В прикрытии остался. Вместе с Фаткуллиным. Если бы не они…

Так вот кто прикрывал их огнем, догадался Нелюбин, прокручивая в сознании эпизоды боя. Когда немцы открыли огонь из траншеи, по ним ударил пулемет и несколько автоматов лейтенанта Первушина. Нелюбин тогда еще не знал, что замполит сам остался в заслоне. Именно они не позволили немцам высунуться из траншеи, когда в березняке началась рукопашная. Если бы к минометчикам подоспела подмога, остатки Седьмой роты лежали бы там.

Впереди, в стороне города, за косым лугом, поросшим редким кустарником и обрамленным ровной грядой то ли лесополосы, то ли узкого перелеска, разгорался бой.

— Надо идти, старлей, — сказал капитан-артиллерист, глядя на мерцающие сполохи за лесополосой.

— Подождем еще немного. — И Нелюбин окинул усталым взглядом свое невеликое воинство, отягощенное тремя ранеными, которых надо было нести, потому что сами идти они не могли.

— Пойдем. А то и за нами увяжутся. Им тут, в тылу, блуждающие группы не нужны.

— Сейчас пойдем. — И Нелюбин прислушался к лесу.

Ничего там он не услышал. Никто их не догонял, никто не окликал. Стрельба за лесом тоже затихла. Только моторы продолжали урчать в стороне деревни.

Немцы, сбив батальон и Седьмую роту с захваченного три дня назад плацдарма, прочесывали овраг, траншею и береговую косу, накапливали силы, стягивали из тылов к деревне танковые части и мотопехоту. Нелюбин, уводя жалкие остатки роты в сторону города, где держал захваченный накануне плацдарм офицерский штрафной батальон, еще не знал, что все эти передвижения под покровом темноты проводятся с целью срочной перегруппировки сил и последующего удара по плацдарму, который русские упорно удерживали в районе города. Город был основательно укреплен, подготовлен к длительной обороне и являлся одним из ключевых опорных пунктов на линии «Восточного вала».

На войне всякая цель — это цель. Пуля никогда не оглядывалась на изувеченное тело. Не интересовалась, покинула ли его жизнь или судорожное дыхание все еще обнадеживало сраженного солдата… Возможно, многих из них боевые товарищи и санитары-носильщики утаскивали на перевязочные пункты. Они радовались, что им повезло: во-первых — остались в живых; во-вторых — предстояла дорога в тыл, в госпиталь, под присмотр медсестер. А там, возможно, отпуск на родину. Но потом начиналось все сначала. Пуля встречала старых знакомых. Иногда в тех же местах или похожих на прежние. Все траншеи похожи, как будто их отрывал один и тот же батальон, который всегда неминуемо погибал, а потом снова пополнялся.

Глава семнадцатая

Они прикопали тело Кличени под орешиной. Иванок притоптал дерн и сказал, глядя под ноги:

— Жаль, что ты не на меня вышел, Кличеня.

Никто не поддержал разговора. И Иванок, словно уязвленный молчанием Воронцова и Радовского, усмехнулся:

— Похоронили. Как человека. А по мне пускай бы его дикие собаки растащили да вороны.

Воронцов подал ему винтовку и сказал:

— Хватит. Много говоришь.

Они взвалили на плечи мешки Кличени и вскоре отыскали тропу, которая должна была привести их в лагерь Юнкерна.

Пройдя километра три, сошли с тропы в сторону и остановились на короткий привал. Иванок тут же развязал лямку вещмешка и достал кусок сала, завернутый в кусок парашютного шелка.

— Давайте-ка немного подрубаем, — предложил он.

Воронцов вытащил десантный нож и протянул Иванку.

В том же вещмешке нашелся и хлеб.

— Кто-то в Андреенках у них свой.

— Это уже не наше дело. Андреенками пускай Смерши занимаются.

— И все-таки узнать бы не мешало.

Воронцов сразу вспомнил седобородого, но Иванку ничего не стал говорить. За сестру тот и так готов был расстрелять каждого третьего в Андреенках.

— Хороший трофей, — как бы между прочим сказал Радовский, когда Воронцов убрал нож в полевую сумку.

— Память об Извери.

— О ком?

— Речушка такая есть. Здесь, неподалеку. Варшавское шоссе пересекает. Многие мои однокурсники там остались. Ну что, пора?

Они взвалили мешки на плечи и снова вышли на тропу.

Вскоре показалась знакомая полянка. Они залегли в кустах смородины. Долго лежали, слушали лес. Наконец в зарослях ольховника услышали приглушенные голоса. Разговаривали двое. Переговаривались тихо. Курили. Сигареты курили немецкие. Ветер доносил запах табачного дыма. Несколько раз произнесли имя Кличени.

— Ждут своего снабженца, — шепнул Радовский Воронцову.

В ольхах снова наступила тишина. Погодя на полянку вышел коренастый крепыш в камуфляже «древесной лягушки».

— Его зовут Глыба, — узнал коренастого Воронцов.

— Нож, — коротко шепнул Радовский и протянул руку.

Через несколько минут Радовский вышел из ольховых зарослей и подал знак рукой. Когда Воронцов с Иванком подошли к нему, он сгребал листву и наваливал ее на опрокинутое в смородиновый куст тело часового. Воронцов успел увидеть рану: сзади, на шее, рядом с первым позвонком едва заметная косая полоска. Точно так же была вырезана разведка Шестой курсантской роты два года назад на Извери. Но вряд ли там был Георгий Алексеевич. В то время он еще служил переводчиком в одном из штабов группы армий «Центр». Но, вне всякого сомнения, курсы он окончил те же.

— Иванок, следуй за нами. Дистанция — десять шагов. Твоя задача — прикрывать нас.

Они приготовили гранаты. Тропа под ногами была хорошо утоптана и позволяла двигаться совершенно бесшумно. Они прошли шагов пятьдесят. Впереди показалась не то копань, не то карьер, не то просто овраг с песчаным оползнем. Тропа расходилась. Радовский пошел в сторону песчаного обрыва, а Воронцов свернул вправо. Иванок залег за камнем и приготовил винтовку.

Гранатные взрывы разбросали лесную тишину почти одновременно. Тяжело, будто гаубичный снаряд, ухнула противотанковая, а затем три взрыва послабее.

Тела убитых «древесных лягушек» они стащили в землянку. Быстро засыпали вход. Выдернули трубу и заложили дерном печное отверстие. Ни Юнкерна, ни радиста среди убитых не оказалось.

— Вот что, Александр Григорьич, — сказал Радовский, вытирая со лба грязный пот, — вы с Иванком возвращайтесь на хутор. Сутки пробудьте там. Затаитесь и ждите. А я подожду Юнкерна здесь.

— Послушайте, Георгий Алексеевич, дело сделано. Юнкерн здесь больше не появится. Да и вблизи аэродрома ему оставаться опасно. Теперь он уйдет. Пусть…

— Тот, кто уходит живым, имеет скверную привычку. Знаешь, какую, Курсант? Возвращаться. А тот, кто возвращается, всегда застает тебя врасплох. Потому что его уже не ждешь. Я не дам ему ни первой возможности, ни второй. — Радовский посмотрел на часы. — Контрольное время — семнадцать ноль-ноль завтрашнего дня. Если я не появлюсь в назначенное время, возвращайтесь в Прудки.