Тайна голубиного пирога - Джулия Стюарт

– А какой запах вы чувствовали, ваше высочество, когда находились у Трофейных ворот, если позволите мне задать такой вопрос?

Принцесса разглядела за спиной собеседника, на полке, на которой стоял всякий хлам, жестяную коробочку.

– Запах ирисок, – ответила она.

– А чем пахнет это? – спросил он, указывая на ведро со свиным пойлом.

Принцесса подошла, наклонилась и понюхала.

– Углем, – объявила она, вернувшись на место.

Сайлас Спэрроуграсс почесал щетину, росшую у него на шее, ниже подбородка.

– У вас не потеря обоняния, ваше высочество, а его искажение.

«Odoratus perversus, odoratus perversus», – бормотал он, доставая корзинку, используемую заклинателями змей. Гомеопат купил ее вместе с содержимым на аукционе, где продавались вещи, оставленные в железнодорожных вагонах. Поставив корзинку на стол, он снял с нее утку, которая примостилась сверху.

– Что нам требуется, так это аконит в низком разведении, – заключил он, поднимая крышку, в то время как утка обошла стол кругом.

– Я должна сказать вам, мистер Спэрроуграсс, что восхищаюсь вашим поведением на судебных слушаниях, – сказала Минк гомеопату, который просматривал свои бутылки. – Сколько у вас талантов! И как не повезло генералу, что в свои последние часы он слишком плохо себя чувствовал, чтобы насладиться вашим даром показывать фокусы. Кажется, он вам очень нравился.

– Я с трудом переносил этого человека, – заметил Спэрроуграсс, не поднимая головы от своих бутылок. – Он был моим пациентом в течение года и ни разу не захотел взглянуть, как Гертруда появляется в моем цилиндре. Я считаю это оскорблением. Разве вы видели кого-нибудь красивее, чем она? Однажды я лечил генерала перед обедом, и он сказал мне, что собирается есть рагу из кролика. Я слег до конца дня.

– Думаю, он разговаривал с вами как с доверенным лекарем о своей частной жизни, – предположила Минк.

– Вовсе нет, – ответил гомеопат, поднося к здоровому глазу одну из бутылок и возвращая ее в корзину. – Я люблю немного поболтать со своими пациентами. Никогда заранее не известно, что при этом удастся узнать, а потом передать тем, кого это интересует. Но генерал ни о чем со мной не говорил, кроме симптомов своих болезней. И все-таки жаль, что он умер. Он всегда платил без задержек. Вы представить себе не можете, сколько морковок пожирает эта крольчиха.

– Ну, будет вам, мистер Спэрроуграсс, – вкрадчиво проговорила принцесса. – Генерал наверняка рассказал вам что-то с глазу на глаз, когда вы пользовали его после пикника. Возможно, он упомянул чье-то имя?

Осмотр бутылок продолжился.

– Он говорил о своих приступах рвоты, – последовал негромкий ответ. Внезапно гомеопат поднял голову. – Постойте. Вы правы, ваше высочество, он действительно кое-кого упомянул.

– Кого же? – спросила принцесса, затаив дыхание.

– Он сказал, что испытывает большое облегчение: ему не пришлось вызывать доктора Хендерсона, – проговорил он, обводя комнату взглядом своих косых глаз.

Вскоре после обеда Минк сидела за письменным столом, расстроенная тем, что посещение Сайласа Спэрроуграсса ей ничего не дало. Минк смотрела на список подозреваемых, который стал еще длиннее после того, как она узнала, что Пуки оставила черный ход открытым, отправляясь на свою загадочную прогулку. Кто угодно мог отворить дверь в садовой ограде, прокрасться через лужайку и потихоньку войти в дом. Тем утром Пуки видела поблизости и леди Монфор-Бебб, и смотрителя лабиринта. Может, это был Шипшенкс? Все-таки смерть генерала заинтересовала его достаточно сильно: он присутствовал в «Митре» при расследовании.

И тут ее вдруг поразила тишина в доме. Минк подняла голову и прислушалась. Шагов Пуки не было слышно, да и почту она не приносила. Размышляя о том, что задумала служанка, принцесса спустилась в кухню, но обнаружила там только Викторию, подкрадывающуюся к таракану. Обыскав весь дом, Минк поднялась по незнакомой лестнице, ведущей в мансарду, где жили слуги. Распахнув дверь, она обнаружила Пуки, которая сидела на краешке своей узкой железной кровати. Под ней лежала куча старых газет, используемых в качестве дополнительных одеял. Пуки держала в руках фотографию своей матери, настолько затертую во время морских путешествий, что лицо на ней было едва различимо. Рядом со служанкой стоял открытый чемодан, в котором лежали пачки писем из Индии, перевязанные веревочками, пара сандалий, несколько книг, распятие и визитная карточка махараджи, на которой тот был изображен в отцовских золотых одеяниях и с затейливо украшенным кинжалом за поясом.

Принцесса вспомнила, когда в последний раз видела его в этой одежде: это было, когда он лежал в гробу мертвый, восково-бледный. Она посмотрела на единственное близкое существо, которое у нее осталось.

– Ты ведь не уезжаешь, правда? – спросила она со страхом.

Служанка взглянула на нее, и глаза ее показались Минк еще более запавшими.

– Я готовлю вещи, чтобы они были собраны, когда за мной придут и заберут отсюда, мэм. Вы перешлете чемодан моей матери, когда меня не станет? Она не христианка, но, может, ей удастся продать мое распятие. И хотя будет трудно найти женщину с такими большими ногами, как у меня, мне все равно хотелось бы, чтобы мои сандалии оказались у нее.

– Но тебя никто не уведет отсюда, – запротестовала принцесса.

– Мэм, – тихо проговорила она, – меня повесят.

Принцесса поперхнулась, внезапно осознав, как сильно любит ее, такую, какая она есть, – упрямую, суеверную и по-матерински преданную.

– Им придется сперва повесить меня, – проговорила Минк дрогнувшим голосом.

Они продолжали смотреть друг на друга до тех пор, пока Минк не опустила глаза и не направилась к двери.

– Убери чемодан, – велела она. – Ты никуда не пойдешь. Я выясню, кто отравил генерала, и положу конец этому безумию.

Когда чемодан Пуки был задвинут обратно под кровать, обе женщины направились в Хэмптон-Корт-Грин.

– Вы очень добры, что взяли меня с собой на ярмарку, мэм, – сказала служанка. Ее настроение явно улучшилось. – Я знаю, как вы не любите подобные места.

– Обстоятельства таковы, что приходится сжать зубы и терпеть, – отозвалась Минк. Она надеялась, что встретит там кого-нибудь из своего списка подозреваемых.

Вскоре веселье пасхального карнавала захлестнуло и их. В ярко-синее небо вздымалась спиралью разноцветная горка, по которой с визгом съезжали дети. Дамы сидели боком на лошадках карусели, приводимой в движение паровой машиной, ленты на шляпках трепетали, грудь амазонок вздымалась, когда лошадки опускались вниз и взмывали вверх. Сквозь звуки скрипок и шарманок раздавались выкрики зазывал со сверкающими перстнями на пальцах. Хозяева аттракционов приглашали посетителей зайти в палатки, где за плату предлагалось попасть деревянными шарами по кокосам, насаженным на шесты, а также заглянуть в стрелковые тиры и балаганы, где показывали призраков. Резные крылатые демоны на обильно украшенных фасадах отбрасывали зловещие тени.

Принцесса и служанка остановились, глядя на группу мужчин в костюмах для лодочных прогулок, которые бросали палки в «тетушку Салли», деревянную женскую фигуру, пытаясь сбить глиняную трубку, торчащую у нее изо рта. То была старинная ярмарочная забава. Пройдя дальше, они подошли к «морской» карусели, на которой кораблики поднимались и опускались, словно на высоких океанских волнах. Пуки немедленно попросила разрешения прокатиться на ней, и они сели рядышком в кораблик под белым парусом. Минк прильнула к своей бывшей няне, надеясь, что их никто не увидит, а служанка сидела, сложив руки на коленях, и вспоминала время, когда ее подопечная была совсем маленькой.

Потом они, протиснувшись сквозь толпу, остановились у лотка с кексами и пышками, и Пуки стала их пробовать. Полакомившись, служанка обратила внимание на красно-белую палатку и направилась к ней. Минк пошла следом, оглядываясь по сторонам в надежде встретить кого-нибудь из подозреваемых.

– Это зверинец с редкими дикими животными из самых непроходимых джунглей и лесов мира! – воскликнула Пуки, прочтя вывеску. – Мы должны увидеть их, мэм.

Служанка со своей госпожой присоединились к кучке людей, стоявших перед человеком в потертом шелковом цилиндре, украшенном нанизанными на нитку зубами цвета слоновой кости. Засунув большие пальцы в карманы едва сходившегося на нем жилета, он объяснял, что в палатке позади него находится последний живой представитель самого редкого в мире вида – длинноногого золотого лирохвоста. Голосом, даже более пронзительным, чем у кондуктора омнибуса, он предупреждал, что вблизи этого чуда природы запрещается громко разговаривать, потому что известная своей боязливостью птица может умереть от испуга. В течение столетий бородки перьев лирохвоста вплетались в золотые нити, которые использовали для украшения свадебных нарядов арабских принцесс. Говорят, пение лирохвоста можно было услышать только весной, и оно считалось самым красивым из всех звуков, которые когда-либо воспринимало человеческое ухо. Турки-османы сажали этих птиц в корзинки и брали с собой на битву, а встретив неприятеля, тут же открывали плетеные дверцы. Умиротворенные нежными трелями, вражеские воины теряли бдительность и позволяли туркам завладеть их смертоносными мечами. Такая уловка оказалась столь удачной, что обеспечивала мощь Османской империи в течение более шести столетий. Но лирохвост имеет столь деликатное сложение, объяснял зазывала, что почти полностью вымер. Однако, к его изумлению, единственная сохранившаяся особь только что, утром, снесла яйцо. Несмотря на неизмеримую ценность для коллекционеров всего мира, по случаю праздника Святой Пасхи он решил отдать яйцо одному из посетителей.