Семья Тибо (Том 1) - Роже Гар

- Ах, - пылко отозвался Антуан, - я абсолютно уверен, что малыш нуждается в очень большой свободе! Он не сможет развиваться в атмосфере принуждения! Смейтесь надо мной, но я по-прежнему убежден, что если бы им занимался я один.

В ответ священник снова покачал головой и посмотрел на него тем пристальным и проникновенным взглядом, который идет откуда-то издалека и пронизывает вас насквозь; Антуан ушел в полном отчаянии: после яростного отказа отца небрежный прием, оказанный ему аббатом, не оставлял уже никакой надежды. Как бы он удивился, если бы узнал, что аббат решил в тот же день наведаться к г-ну Тибо!

Но аббату не пришлось себя утруждать.

Когда он вернулся домой - он жил вдвоем со своей сестрою неподалеку от архиепископской церкви, - чтобы, как всегда после утренней мессы, выпить чашку холодного молока, он увидел в столовой дожидавшегося его г-на Тибо. Еще не остывший от гнева, толстяк сидел, развалившись на стуле и упираясь руками в бедра. При виде аббата он встал.

- А, вот и вы, - проворчал он. - Мой приход вас удивляет?

- Меньше, чем вы думаете, - откликнулся аббат.

Временами мимолетная улыбка и лукавый блеск глаз озаряли его спокойное лицо.

- У меня исправная полиция: я в курсе всего. Разрешите? - добавил он, подходя к столу, где стояла чашка молока.

- В курсе? Значит, вы уже виделись с...

Аббат мелкими глотками пил молоко.

- О состоянии здоровья Астье я узнал вчера утром от герцогини. Но лишь к вечеру мне сообщили, что ваш соперник снял свою кандидатуру.

- О состоянии здоровья Астье? Разве он... Ничего не понимаю. Мне абсолютно ничего не известно.

- Неужели? - сказал аббат. - Значит, на мою долю выпало удовольствие первым сообщить вам эту приятную новость?

Он помолчал.

- Ну так вот: со стариком Астье четвертый удар; на этот раз бедняга не выживет. Тогда декан, не будь дурак, снял свою кандидатуру, и вы остались единственным кандидатом в Академию моральных наук.

- Декан... снял кандидатуру? - пролепетал г-н Тибо. - Но почему?

- Потому что он сообразил, что декану филологического факультета больше подобает заседать в Академии надписей, и предпочел подождать несколько недель и получить кресло, которое никто у него не сможет отнять, чем рисковать, тягаясь с вами!

- Вы уверены в этом?

- Уже объявлено официально. Я видел вчера вечером непременного секретаря на заседании Католического института{182}. Декан самолично вручил ему заявление о снятии своей кандидатуры. Кандидатуры, которая не продержалась и суток!

- Но в таком случае... - запинаясь, выговорил г-н Тибо.

Он задыхался от радостного изумления. Заложив руки за спину и потоптавшись по комнате, он шагнул к священнику и чуть было не схватил его за плечи. Но ограничился тем, что сжал его руки.

- Ах, дорогой аббат, я никогда этого не забуду. Спасибо. Спасибо.

На него нахлынуло безбрежное счастье, оно захлестнуло все прочие чувства; гнев смыло могучей волной, и ему даже потребовалось напрячь память, когда аббат прошел с ним, ничего не замечавшим от радости, в свой кабинет и спросил самым естественным тоном:

- Так что же привело вас ко мне в столь ранний час, дорогой друг?

Тут он вспомнил об Антуане, и гнев сразу вернулся. Пришел он затем, чтобы посоветоваться, как ему держать себя со старшим сыном, который сильно переменился за последнее время и которого, по-видимому, грызет червь сомнения и непокорства. Продолжает ли он хотя бы выполнять церковные обряды? Бывает ли в церкви по воскресеньям? Под предлогом, что его ждут больные, он все реже и реже появляется за родительским столом, а если и обедает дома, то ведет себя совсем не так, как вел прежде, - спорит с отцом, позволяет себе недопустимо вольные речи; во время последних муниципальных выборов споры принимали такой резкий оборот, что несколько раз приходилось затыкать ему рот, как мальчишке. Словом, если они хотят, чтобы Антуан не сошел с пути истинного, необходимо принять меры, и тут совершенно необходима поддержка, а возможно, и вмешательство аббата Векара. В качестве примера г-н Тибо рассказал о таком вопиющем проявлении сыновнего непослушания, как поездка Антуана в Круи, рассказал о привезенных им оттуда дурацких предположениях и о той безобразной сцене, которая за этим последовала. Однако в его словах явственно слышалось уважение, которое он питал к Антуану; больше того, казалось, что уважение это, помимо его воли, только возросло после всех проявлений независимости, по поводу которых он так негодовал; аббат это сразу отметил.

Сидя небрежно за письменным столом, он время от времени одобрительно шевелил руками, свисавшими по обе стороны нагрудника. Но как только речь зашла о Жаке, он выпрямился, и внимание его удвоилось. С помощью целого ряда искусных вопросов, между которыми нелегко было уловить какую-то связь, он получил от отца подтверждение всем тем сведениям, с которыми приходил к нему сын.

- Однако... однако... однако! - сказал аббат, будто обращаясь к самому себе.

Он на секунду задумался. Г-н Тибо с удивлением выжидал. Наконец аббат заговорил решительным тоном:

- То, что вы сообщили мне о поведении Антуана, заботит меня гораздо меньше, чем вас, дорогой мой друг. Этого следовало ожидать. Научные занятия, когда к ним обращается ум любознательный и пылкий, поначалу возбуждают в человеке гордыню и колеблют веру; малое знание удаляет от бога, большое приводит к нему. Вы не должны пугаться. Антуан в том возрасте, когда люди бросаются из одной крайности в другую. Вы хорошо сделали, что предупредили меня, - я постараюсь чаще видеться, чаще беседовать с ним. Все это не так уж опасно, потерпите немного, он к нам вернется. Гораздо больше тревожит меня то, что вы сообщили о Жаке. Я не мог и предполагать, что изоляция, которой он подвергнут, настолько сурова! Ведь он живет там, как настоящий узник! Не думаю, чтобы такое положение не таило в себе опасности. Мой дорогой друг, признаться, я очень встревожен. Достаточно ли вы все обдумали?

Господин Тибо улыбнулся.

- По совести, дорогой аббат, я скажу вам то же самое, что я ответил вчера Антуану: мы лучше, чем кто-либо другой, располагаем опытом в такого рода делах!

- Я этого не отрицаю, - произнес священник без тени раздражения. - Но дети, с которыми вы привыкли иметь дело, не все нуждаются в таком бережном обращении, какого требует необычный темперамент вашего сына. И, насколько я знаю, они подвергаются совсем иному режиму, ибо живут все вместе, у них есть часы отдыха, их приобщают к физическому труду. Если вы помните, я был сторонником применения к Жаку весьма строгих мер, и мне казалось, что это подобие тюремного заключения заставит его хорошенько задуматься, что оно исправит его. Но, бог ты мой, я не предполагал, что это окажется настоящей тюрьмой и его поместят туда так надолго. Сами посудите! Мальчик, которому едва исполнилось пятнадцать лет, вот уже девять месяцев совершенно один, в камере, под надзором невежественного стражника, о достоинствах которого вы можете судить лишь на основании официальных бумаг. Допустим даже, что мальчика там чему-то учат; но этот учитель из Компьеня, который уделяет ему каких-то три-четыре часа в неделю, - много ли он стоит? Об этом вам тоже ничего не известно. Вот вы ссылаетесь на свой опыт. Позвольте вам напомнить, что я прожил двенадцать лет среди школьников и немного представляю себе, что такое пятнадцатилетний мальчик. То состояние физического, а главное нравственного упадка, до которого может дойти совершенно незаметно для вас наш бедный малыш, - да ведь об этом без содрогания и подумать нельзя!

- И вы туда же? - возразил г-н Тибо. - Я считал вас человеком более здравомыслящим, - прибавил он с суховатым смешком. - Впрочем, сейчас не о Жаке речь...

- Для меня речь может идти только о нем, - перебил его аббат, не повышая голоса. - После всего, что мне довелось узнать, я считаю, что физическое и нравственное здоровье этого ребенка подвергается самой серьезной опасности. - Он задумался на секунду, потом четко и неторопливо выговорил: - И что ему и дня нельзя дольше оставаться там, где он сейчас находится.

- Что? - только и мог вымолвить г-н Тибо.

Наступило молчание. Уже второй раз за эти полсуток г-ну Тибо наносили удар в самое чувствительное место. Его охватил гнев, но он сдержался.

- Мы еще поговорим об этом, - бросил он, выпрямляясь.

- Простите, простите, - сказал священник с неожиданной живостью. Самое мягкое, что можно по этому поводу сказать, это то, что вы допустили... весьма предосудительную небрежность. - У него была своеобразная манера четко и мягко выговаривать некоторые слова, слегка их растягивать и, не изменяя выражения лица, подносить при этом к губам указательный палец, словно требуя внимания. - Весьма предосудительную... - повторил он еще раз и поднес палец к губам. Потом, помолчав, добавил: - Речь идет о том, чтобы как можно скорее исправить содеянное зло.