Национальная доктрина - Богдан Заднепровский

26. Противоречие социального и экономического либерализма

Экономика стала господствующей наукой и религией 20 столетия. Либералам именно в ней виделись пути решения социальных проблем: через идею «рыночной экономики». Рецепты экономического либерализма стали внедрять в пику монополизму и империализму. Но позднее попытались применить его тождественно по аналогии и в отношениях чисто социального порядка. Что из этого вышло рассмотрим далее.

Мы не будем углубляться в перипетии фактической стороны процесса экономического либерализма с разными участниками и нюансами. Рассмотрим лишь механизм процесса экономического либерализма и попытку использования аналогичной схемы в социальном либерализме 20 века.

Экономический либерализм буржуазной цивилизации заключался в расширении конкуренции, как основного принципа экономического роста и развития. Широкая массовая конкуренция создавала пресловутую «рыночную экономику» — отход от реакционного империализма, связанный с глобальными мировыми политическими и экономическими кризисами. Конкуренция, как принцип, создавала выравнивание для класса предпринимателей (в основном средней и мелкой буржуазии), для его увеличения, как массы. Таким способом пытались уравновесить буржуазный строй, создав условия выдвижения из низов за счет способностей и удачливости. Этим стабилизировалась социальная напряженность. Создавался миф «американской мечты», «больших возможностей». К этой конкурентной концепции стоит еще добавить несколько мер по социальной демократизации общества: права женщин, избирательные права, социальное обеспечение малоимущих и т. д. В конечном счете, эти меры привели к созданию «среднего» класса рабочих и потребителей, который не растет и не падает. С издержками тотальной пролетаризации и монополизма 18–19 вв. кое-как разобрались. Создание конкурентной рыночной экономики требовало отказа крупного капитала и монопольных корпораций от чрезмерного финансового влияния и части имущества в виде акционерного капитала. «Потери» от этого несла лишь маленькая элитарная группа финансистов и собственников. Взамен же они получали государственные заказы, иными словами, обеспечение стабильности и роста, а также лоббирование своих интересов государственным аппаратом во всех властях. На деле они теряли мало, признавая лишь приоритет самой крупной корпорации — государства. Его права урезонивать финансовые перегибы. К тому же они негласно получили согласие от конкуренции свободного рынка о нераспространении его экспансии на сферу устоявшегося крупного капитала.

Монополии теряли лишь в финансах, акциях, рынках — ценностях универсального характера, материально исчислимых, мобильных, исторически не привязанных к пространству. И об этих потерях можно тоже говорить лишь условно. Экономический либерализм улучшил, таким образом, жизнь не большинства общества, а только лишь части масс, дав им возможности свободного предпринимательства. Эти меры безусловно повысили уровень жизни всего общества, добившись в развитых странах выравнивания покупательной способности населения и сокращения разрыва между богатыми и бедными. Но на долго ли хватило этого «рыночного энтузиазма»?

Не следует забывать, что эти достижения не в малой степени были обретены не только через экономическое развитие и внутреннюю экономическую либерализацию, но и через геополитическую борьбу и расстановку интересов. Это была очень жесткая, недемократическая и не везде либеральная борьба.

По принципу же выравнивания конкурентных возможностей в экономике либералы решили осуществить демократизацию в сфере социальных отношений. Если демократизация в сфере политических прав в этом смысле еще более менее оправдалась, то в отношении национальных отношений произошла катастрофа, которую долго не хотели замечать, ссылаясь на пережитки недавнего политического прошлого Второй мировой войны. А проблема оказалась гораздо глубже.

Для чего вообще проводилась буржуазная либерализация? Опыт нацизма и большевизма показал уязвимость буржуазной цивилизации, возможности альтернативного развития истории. Интересы буржуазии в индивидуальном плане оказались в большой опасности. Можно было не только потерять власть и деньги, но и быть уничтоженными чисто с экзистенциальных позиций. И хотя эти феномены были временными, их противоречия, их требования, очевидно, должны быть решены. Вот поэтому буржуазный либерализм и занялся социально-экономическим снятием общественных напряжений.

К национальным вопросам либерализм подошел с меркой среднего и малого бизнеса — бизнеса небольших групп, удовлетворения их индивидуальных интересов. Но насколько индивидуально национальное и расовое? От крупных национальных образований требовался отказ от монополии в сфере национальной идентичности. Но национальная идентичность не универсальная, а уникальная, не исчислима материально, исторически связана с пространством. Насколько она расчленима? От чего следует в ней отказаться? Идентичность обладает психосоциальной природой, воспитываемой из поколения в поколение, веками. То есть крупным национальным образованиям требуется отказаться от традиции, приоритетного взгляда на свое настоящее положение. Но, что государство и либералы дают взамен? Они должны дать в первую очередь социальное обеспечение национальному большинству, гарантировать сохранность его исторической культуры и законов на данной территории, его безопасность, дать возможности лоббирования своих интересов в госаппарате. Так должно быть по логике экономической либерализации. Далее же по этой логике крупные национальные объединения должны получить от некрупных негласное соглашение о том, что малые группы не будут эмансипироваться в установленные сферы крупной национальной группы: в их жизненный уклад, в их суверенитет, в их доминанту исторической значимости на общем пространстве. Крупный бизнес остается крупным, «крупность» должна быть обеспечена и крупной нации, на ее положение нельзя претендовать — таково негласное правило разграничения сфер в бизнесе: крупный бизнес отделен от среднего и мелкого. Иначе — это уже оккупация, захват, угнетение.

К тому же следует отметить и то, что отказ от монополизма в финансах и крупном бизнесе касается только небольшой группы его участников — верхушки, элиты, а не всего механизма бизнеса. Отказ от национального монополизма касается каждого представителя крупного национального объединения.

Что же мы получаем в итоге социального либерализма по образцу экономического в сфере национальных интересов? Национальное большинство, лишившись своих преимуществ, не получило ничего. Даже, наоборот, представители национального большинства оказались в ущербном положении перед всякого рода национальными меньшинствами, диаспорами, кланами, которые в свете своего «темного, страдальческого» прошлого получили от государства социальное обеспечение в плюс к полученным ими конкурентных преимуществ от национальной демонополизации общества. От своих традиций они не отказались, отрицая универсализм, и пытаются эмансипироваться в устоявшиеся сферы национального большинства (в религии, образовании, гражданских правах, народонаселении и пр.).

Отдельно взятый представитель национального большинства проигрывает. Потому что происходит сдвиг, перекос и в геополитической борьбе, остроту которой мировое сообщество еще не преодолело. Представитель национального большинства должен заботиться о себе сам, без преимуществ своей национальной идентичности, завоеванной его предками в упорной борьбе за существование и суверенитет, без какого-либо компенсированного обеспечения. Не все же представители национального большинства имеют возможности крупного капитала. Лобби же оказалось из-за коррупции на стороне меньшинств. Они не утратили своей целостности, как представители национального большинства. Представитель национального большинства перед нацменами теперь зачастую становится меньшинством. И вот здесь либерализм почему-то заканчивается. Одинокий представитель национального большинства перед кучкой нацменов встает всего лишь в положение наемного рабочего перед предпринимателем. Его интересы никак не обеспечены. Либерализация национальных интересов по экономической модели оказалась несостоятельной ни по одному пункту своей логики развития. Она стала лицемерной политикой выхолащивания всего национального в государствах, предательством, узурпацией элитами и малыми группами какой бы то ни было сплоченности у национального большинства, так же как и у социального. Им предоставлены «всеобщие права» вместо национальных и общих интересов. Но почему-то эта «всеобщность» не распространяется на имущество, права, доходы, идентичность национальных меньшинств и элит. «Все можно» только по отношению к национальному большинству, массам и их представителям только по отношению друг к другу. Боже упаси коснуться хотя бы даже элемента костюма меньшинства. Они имеют «всеобщее» право на самовыражение. Но если представитель большинства начнет самовыражаться то он нарушит права меньшинств. Он может лишь присоединиться к ним, подчиниться их правилам, терпеть. Всеобщность, таким образом, не имеет направления на корпорации и меньшинства. Они ее не исполняют, а эксплуатируют: «то что для всех — не для меня». Таков национализм малых народов, таков шовинизм корпораций — «что хорошо для „Дженерал Моторс“ хорошо для Америки». Безапелляционно, мнение «толпы» роли не играет. Эта политика уже взята на вооружение как метод геополитической борьбы. Создано огромное количество мифов и предрассудков, осуждающих вообще существование многих исторических и самых значительных для развития цивилизации наций. Кучка дармоедов и паразитов хочет оседлать любое большинство ради своих потребностей.