Идеалист - Дмитрий Михеев

Отец снова ходил по комнате, скупо жестикулируя, не глядя на дочь. Но последние слова произвели — он заметил краем глаза — какую-то перемену в ее позе. Пан Стешиньский круто развернулся: дочь сидела, скрестив на столе руки и уронив на них голову. Он закурил седьмую за день сигарету — вторую сверх нормы — дважды выпустил в форточку дым и мягко спросил:

— Что с тобой, Джи? Ты устала?

Она медленно подняла голову, убрала с лица волосы.

— Как тяжело! Какая мучительная ситуация! Я думала о своих русских друзьях и знакомых… они такие милые и приятные… — «любит, — подумал пан Стешиньский, — она его любит!» — но в целом, я согласна, страшная опасность… И я не понимаю, не понимаю, как это может быть! Как можно много, кучу милых людей превратить в… чудовище?! Мне кажется, что они сами — первые жертвы.

— Каждый народ достоин своего правительства, и не все они такие милые, как твои друзья, — проворчал пан Стешиньский.

— Мы тоже достойны Гомулки?

— Нет, нас это не касается. Если бы не русские, он не продержался бы и одного дня… Впрочем, с нами все ясно — психологически нам, вероятно, легче, чем какому-нибудь порядочному русскому. У нас внешний враг и есть опора…

— Значит, все-таки, признаёшь возможность существования «порядочного» русского? — улыбнулась Анжелика.

— Только теоретически, только теоретически. На практике — если честен, то дурак, если умен, то подлец, а если умен и честен, то мертв, или — скоро будет, — рассмеялся пан Стешиньский, но тут же спохватился, заметив, как дрогнуло и исказилось лицо дочери.

— Ужасно… Мне очень тяжело тебя слушать, — чуть слышно сказала она.

Наступившая тишина делалась невыносимее с каждой секундой. Пан Стешиньский побледнел и глухо, растягивая слова, сказал:

— Если дело зашло столь далеко… тогда… я думаю, будет лучше, если ты уедешь…

Она ждала любой вспышки гнева, любой резкости, но только не этого. Увезти ее как нашкодившего ребенка… Однако возражать ему значит только укрепить его решимость. Сказать, что ей самой хочется, что будет скандал, что потеряет преимущества иностранного диплома? Первое будет очевидной ложью, остальное не произведет на него впечатления…

— Конечно, самый простой выход — уехать, правильнее — убежать… Но мне уже не семнадцать, — покраснела она, — и у меня есть гордость…

— Да, понимаю… понимаю, — вполне спокойно начал он и вдруг почти закричал, — но ты женщина! Уж я-то знаю, что это значит! — Это было одно из самых счастливых и глубоких заблуждений пана Стешиньского. — И вы не в состоянии контролировать свои чувства, попросту — теряете рассудок, которого и так мало…

Анжелика подошла к отцу и обняла его за шею.

— У всех женщин — конечно, но ведь я — дочь Станислава Стешиньского…

Он поднял тяжелую голову, взял ее за подбородок и в упор сказал:

— Да, и поэтому я убью тебя, если…

В канун Нового Года пан Стешиньский вылетел в Краков. Помимо всего прочего он сообщил Эстер, что Анжелика увлечена одним русским, но он имел с ней основательную беседу и рассеял ее иллюзии. Как ни странно, эта реляция не успокоила пани Стешиньскую. Она начала обдумывать новые варианты и остановилась вскоре на стоматологе. Пусть Анджей съездит в Москву, они так давно не виделись, может быть…

Глава XXIII

В поезде он почти не спал — было тесно, душно; скрипело, бросало, толкало; в мозгу заело какой-то механизм, и он ни за что не хотел отключаться. Бледный, с тяжелыми, воспаленными веками дрожал он в телефонной будке, пока какая-то добрая душа не снизошла поднять трубку и позвать Анжелику из тридцать первой.

— А-ллоу, Анжелики нет, кто ее спрашивает? — услышал наконец он голос Барбары. — Аллоу, аллоу, вы слышите меня?

— Барбара, это я, где Анжелика? — выдавил он из себя.

— Илюша, дорогой, ты в Москве? Она пошла на консультацию…

Он закрыл глаза и прислонился к стеклянной стенке. Барбара говорила про экзамены, про Новый Год — ничего не задевало его сознания. И только, когда она сказала, что вечером они ждут его, он начал понимать смысл. Однако, в болтовне девушки содержалось и нечто важное, и не пропусти он это мимо ушей, не случилось бы… Впрочем, можно ли осуждать человека в его состоянии, сдавшего за свою жизнь не меньше пятидесяти экзаменов, за то, что он не обратил внимания на подтрунивания Барбары над сестрой. Сдохнет, видите ли, над книгами, перед каждым экзаменом молится и ничего не ест, спит по четыре часа, раздражительна как ведьма…

— Я пролистаю за ночь и получу ту же пятерку…

Это не совсем соответствовало истине. У Барбары случались срывы в образе троек и даже пересдач, но относилась она к ним легче, чем сестра к четверкам. Анжелика владела странным даром подводить преподавателя к тем местам, относительно которых она испытывала неуверенность.

Добравшись до своей комнаты, Илья не раздеваясь лег на диван и проспал молодецким сном три часа. Встал бодрый, полный радостного предчувствия и стал собираться.

Вначале действительность превзошла его ожидания. Анжелика, закутавшись в плед, сидела в полутемной комнате за столом, заваленным книгами, конспектами и листками бумаги, исписанными простым, тонким почерком. Он взглянул на девчоночьи косички, на зябкие клетчатые плечи, и ноги его подкосились. Сделай она малейшее движение ему навстречу, он или рухнул бы на колени, или схватил бы ее на руки… Но она протянула ему холодные, невесомые пальцы и задержала, когда его качнуло к ним.

— Здравствуй, Анжелика! Я так рад… видеть тебя, — говорил он, пытаясь заглянуть за опущенные ресницы. — Знаешь, мне пришла в голову идиотская идея — что ты уехала в Польшу.

— Уехала? Да, надо было, пока не сошла с ума, — она больнично улыбнулась и кивнула в сторону стола. — Вот видишь, завтра экзамен, а я не знаю даже половины этой кучи.

— Значит, — Илья разрезал взмахом руки ворох книг пополам, — вот столько ты знаешь? Я думаю, этого вполне достаточно. Вторую половину мы заменим вином…

Он достал из сумки и водрузил поверх книг пузатую бутылку, а бумаги засыпал мандаринами.

— Но где же Карел с Барбарой? — спросил, бросая на постель пальто.

— Я прогнала их…

— Сейчас найду.

— Ах, нет, не надо… подожди!

Но было поздно. Он выскочил и пошел на третий этаж к Карелу. Только теперь Анжелика поняла, что он в самом деле хочет организовать вечеринку. Она в отчаянии опустилась на стул. Нет, так невозможно жить; то сестра, то Карел, другие бездельники… и даже Илья — бесчувственный как чурбан! Ведь сказала же, что завтра экзамен…

Барбару с Карелом не пришлось долго искать: они сидели в его комнате, грязной, прокуренной и полной пришлого народа. Толстый лохматый венгр Золтан терзал волосатыми руками гитару и ревел что-то нечленораздельное «под Армстронга». В выхлопной табачной дымке плавали лица, подернутые кайфом. Несколько голосов приветствовали Снегина. Он пошел на радостно вздернутые руки Барбары и втиснул себя в крошечную щель между спинкой кровати и ее бедром.

— Давай, драгош, эту: там, ла-ла-ла, т-а-а-м, — напела она венгру мелодию.

Золтан без слов и без перехода начал что-то очень знакомое. Он ласкал и мучил гитару. Наклонялся, прислушиваясь и шевеля губами, откидывался, словно собираясь отшвырнуть свою жертву. Лицо его, серьезное, почти сердитое, странно контрастировало с музыкой, то нежной, то зажигательной.

— Давай споем Боба Дилана, — шепнул Илья Барбаре, которая, как и он, едва сидела на месте.

Она взяла у Золтана гитару и, мерно покачиваясь, стала нанизывать завораживающие аккорды на шелковую нить мелодии. Потом, выдержав паузу, запела:

— О… oh, mister tumborine — man, play a song for me…

— I am not sleepy, and there is no place I am going to…[1] — сменил ее Илья.

Барбара повторяла свой призыв, а Илья голосом усталого, удрученного человека отвечал ей. Вскоре он так увлекся, что слова, простые и забавные, сами стали приходить в голову — получалась импровизация в стиле негритянских spirituals. Время от времени на губной гармошке вступал Золтан, и Барбара прихлопывала в ладоши…

Никто не оставался безучастным: все улыбались, покачивались, топали ногами и хлопали в ладоши. Илья блаженствовал, закрыв глаза и запрокинув голову, но отсутствие Анжелики становилось все нестерпимее. Ну, почему она там, не поет вместе с ним, не смотрит на него, не касается быстрыми вкрадчивыми пальцами?.. Он нагнулся к Барбаре и шепнул:

— Пойдем туда, развеселим, растормошим ее… есть вино…

Идея привела Барбару в восторг: позлить сестру, с помощью Ильи! — прекрасно!! Она передала гитару венгру и, не одевая туфель, выбежала в коридор. Через минуту трое парней и босая девушка, не переставая «импровизировать», ввалились в комнату № 431.