Луна доктора Фауста - Франсиско Эррера Луке

– Шутки шутками, а с индеанками надо держать ухо востро, – сделав вид, что не обиделся, сказал лекарь, – чуть не каждая страдает ужасным недугом, от которого все тело покрывается язвами, причиняющими неимоверные страдания. В Севилье мне приходилось видеть и лечить этих несчастных.

Гуттен слушал его с интересом:

– А в чем причина этой странной болезни?

– Перуанцы говорят, что бог покарал ею индейцев, которые грешили с ламами.

– Болезнь эта уже проникла в Европу, – вмешался Мурсия, – и, несмотря на то что привезли ее туда испанцы, народ окрестил ее «французской хворобой». Хе-хе, народ зря не скажет.

– А правда, что ею страдал король Франциск? – спросил Гуттен.

– Ходит такой слух, ваша милость, – отвечал лекарь. – А еще поговаривают, что наш государь подослал к нему одну придворную красавицу, чтобы та его заразила.

– Перес! – одернул его Филипп, возмущенный такой непочтительностью, но вернувшийся из разведки Веласко не дал ему договорить.

– В полутора лигах отсюда большой индейский поселок, стоит в прекраснейшей долине: маисовые поля и цветущие луга, – доложил он губернатору.

– Это Вараварида, – пояснил Эстебан Мартин. – На языке какетио – «Долина Красоток». И разрази меня гром, если это название не соответствует действительности: живущие там индеанки весьма веселого нрава и на диво ласковы с чужестранцами.

– Они просто исполняют закон, предписанный им Марией Лионсой, – вмешался Лионсио, – купаться и ублажать плоть, а больше не делать ничего.

– Так чего же мы, дурни, стоим тут, вместо того чтобы нагрянуть в долину и повеселиться на славу? – оживился Веласко.

– Обуздайте наконец свое непомерное любострастие, капитан Веласко, – осадил его Спира, – оно и так обходится нам слишком дорого. А кроме того, у этих женщин наверняка есть мужья, которым – если только они не евнухи – вряд ли придутся по вкусу эти забавы с первым встречным.

– Вы совершенно правы, ваша милость, – подтвердил Лионсио, – тамошних женщин тянет к чужеземцам, но мужья у них страх как ревнивы.

– А потому, – угрюмо заключил Спира, – без боя не обойтись. Плохо верится, что наши парни после полугодового воздержания по-братски обойдутся с этими красивыми и веселыми туземками.

Пехота скрытно окружила деревню, а в обоих концах широкой улицы поставили кавалерию. Санчо де Мурга и Хуан Себальос давали солдатам последние наставления:

– Когда они кинутся сюда, вы набросите на них сети. Это очень просто. Во всей этой панике и сумятице они, обычно не сопротивляются, только бьются в сетях, как сардины. Тут вы обнажаете шпаги и убиваете всякого, кто сумел выскользнуть. При виде крови стихают самые бойкие и ретивые. Вот и все, дело в шляпе.

– Приведя их в покорность, – внушал Санчо де Мурга другому отряду, – вытаскивайте по двое и сразу надевайте колодки. На стариков, женщин и детей времени не теряйте, они ни на что не годны. Убивайте их.

– Зачем же проливать невинную кровь? – воскликнул Доминго Итальяно. – Лучше отпустить их подобру-поздорову!

– Замолчи, черномазый! – закричал Санчо. – Я знаю, что говорю!

Посреди деревенской площади горел костер, и целая толпа индейцев, усевшись наземь, отрешенно наблюдала за прихотливыми движениями колдуна, в такт шагам потряхивавшего пустотелыми тыквами-погремушками.

– Расчирикались, бедные пташки, а того не ведают, что силки уже разложены, – сказал Себальос.

Пронзительно запел горн. Разом вспыхнули стены хижин, и, перекрывая треск горящего дерева, забили барабаны. По толпе индейцев прокатился вопль ужаса, и они, заметавшись в пламени и грохоте, бросились прочь от наступавшего на них огня туда, где их поджидали верховые испанцы. В этот миг на них набросили сети. Кое-кто из индейцев, опомнившись, делал попытку выскочить, но тотчас падал наземь пронзенный или зарубленный, и постепенно индейцы смирились и стихли. Санчо де Мурга, убив старика, занес меч над ребенком, но Доминго Итальяно выбил оружие у него из рук.

– Довольно проливать невинную кровь! – закричал он в ярости. – Довольно, а не то тебе придется иметь дело со мной!

Санчо взглянул на него с ненавистью, но все же приказал своим людям:

– Ладно, хватит, мы набрали в плен достаточно.

Не прошло и получаса, как все было кончено: взято в плен шестьсот человек, сто пятьдесят убито, остальные спаслись бегством. У испанцев было легко ранено десятеро; а под Спирой выстрелом из арбалета убили лошадь.

– Дорого бы я дал, – сказал губернатор, – чтобы узнать, какой негодяй стрелял в меня. Я сжег бы его живьем. Или он так косоглаз, что не видел, куда посылает стрелу, или задался целью убить меня.

Гуттену вспомнились его тревожные мысли в ту ночь, когда экспедиция вошла в сельву, и беспокойство охватило его с новой силой. «Да, убийца, как и обещал Федерман, воспользовался первой же стычкой. Но кто он, и за что мстит, и должен ли я рассказать о своих подозрениях Спире?»

Солдаты согнали индейцев на ту самую площадь, где еще так недавно извивался в ритуальном танце колдун. Невольники с ужасом косились на огромных псов.

– Нам не соврали, – громогласно объявил Лопе де Монтальво с высоты коня. – Здешние бабы и вправду редкостно хороши. Еще краше тех, что были в Коро.

– Они с ними из одного племени, – объяснил стоявший подле Лионсио.

– Ну, пусть остерегутся! Пощады я им не дам! Слыханное ли дело: шесть месяцев поста!

Слова эти были встречены дружным хохотом солдат.

Губернатор в сопровождении Гуттена подошел к тому месту, где, скованные по десять человек, стояли индейцы.

– Славно! – воскликнул Спира. – Судьба была к нам благосклонна: захватили сотню пленных. Поглядим, каковы они.

Оценивающим взглядом он окинул колонну Мурги.

– А эти нам зачем? – ткнул он пальцем в двоих индейцев. – К чему нам эти заморыши, когда в избытке столько крепких и сильных туземцев? Да ведь они и ста шагов не пройдут. Вон их! Замените теми двумя!

– Это дело поправимое, ваша милость, – ответил Мурга и, выхватив меч, одним ударом снес голову индейцу. Обезглавленное тело соскользнуло наземь.

– Не смей! – выкрикнул Эстебан Мартин, увидев, что палач заносит меч для нового удара.

– Мурга! – строго сказал губернатор. – Ты служишь не у Федермана. Заруби себе на носу: мы обращаем индейцев в рабство только потому, что нам нужны носильщики, и убиваем их, только если они оказывают сопротивление.

Спира, угадывая намерения своих воинов по отношению к индеанкам и опасаясь, что его запреты действия не возымеют, приказал Веласко:

– Поступай, как находишь нужным. Возьми женщин в заложницы. Мы убьем их, если индейцы что-нибудь предпримут против нас; остальных отпусти с миром, и пусть они унесут убитых.

Пленниц было около четырехсот. Через два часа пожар утих, и никого, кроме индеанок, в поселке не осталось. Гуттен отошел подальше, подвесил под деревьями свой гамак. Не успел он уйти, как до него донесся рев Веласко:

– Ну, ребята, не трусь, повеселимся на славу!

Филипп, дрожа от лихорадочного озноба, прислушивался к шуму дикой оргии, разыгрывавшейся в пятидесяти шагах от него. Сквозь густую листву проникал свет луны – такой же огромной и кроваво-красной, как и в ту ночь в Коро. На верхней ветке гигантской сейбы сидел Себальос – он должен был поднять тревогу в случае приближения индейцев. Монотонный напев флейт и стук барабанов навевали на Филиппа дремоту, и в полусне ему явственно послышался голос отца: «Никогда не делай ничего, о чем потом придется пожалеть». Уже больше года минуло с той поры, как прозвучали эти слова. Образ отца померк, и на его месте появился Фауст. «Оставайся дома, Филипп, никуда не езди. Место твое – подле императора. Лучше разносить по стране дурные и добрые вести, чем гоняться за призраком Дома Солнца»… Чей-то каркающий смех раздался совсем близко, и разбуженный Филипп, увидев перед собой монаха в низко надвинутом капюшоне, осенил себя крестным знамением.

– Успокойтесь, – монах откинул капюшон, и Филипп узнал Хорхе Спиру. – Я не привидение и не дьявол, а облачение «кающегося» надел, чтобы вселить мир в мою душу, которая страждет из-за тех бесчинств, которые творят наши солдаты. Я удалился в чащу леса, не желая слышать воплей их мерзостного ликования, и испрашивал прощения у господа… Как вы себя чувствуете? Не унялась ли ваша лихорадка? В тревоге о вашем здравии я решил вознести молитву о вас, хотя душа, подобная вашей, не нуждается ни в посредниках, ни в заступниках. Отдыхайте, набирайтесь сил: утром мы выступаем. Храни вас бог. Эй, часовой! – крикнул он Себальосу. – Гляди в оба! Чуть что – стреляй из аркебузы!

Спира исчез, а Филипп снова задремал, и ему привиделось живое и веселое лицо юной герцогини Медина-Сидонии. «Как она прекрасна! Я до сих пор храню тот вышитый платок, который она бросила мне на турнире…» Потом герцогиня исчезла, и Филипп увидел севильскую девку, ради которой он отказался от мечты сделаться вторым Парсифалем. Филипп ощутил нестерпимое желание сжать ее в своих объятиях, повалить на грязное многогрешное ложе. Стихла музыка, замер во тьме грубый хохот солдат. Филипп почувствовал: рядом кто-то стоит. Открыл глаза: обнаженная женщина с длинными распущенными волосами глядела на него с земли. Среди пленниц он такой не видал.