Вляп - В. Бирюк

  -- Счастье тебе привалило. Господин велел тебя привести. Ты рад?

   Конечно. Только новость... такая волнующая. Я чувствую как подскакивает сердце. О Господи... Сейчас я увижу своего хозяина, своего владетеля. Самое дорогое, что у меня есть в жизни. Ради чего я умереть готов! Какой он? Что он скажет? Как посмотрит, какое впечатление я на него произведу? А вдруг я ему не понравлюсь? А вдруг он меня отошлёт куда-нибудь? И я не смогу видеть его? Как жить тогда? Без счастья, без возможности хотя бы изредка, хотя бы издалека увидеть его, хозяина моего?

  -- Кончилось твоё учение. До срока. По-хорошему, надо бы тебя еще многому поучить. Да вот хозяйка торопится - хочет тебя внуку к Новому году подарить. А он как раз нынче к бабушке своей в гости приехал. Как они из-за стола выйдут, так нас и позовут. А пока еще одну вещь успеем сделать. Ты, когда тебя к боярыне приводили, смотрел на неё дерзко и удом своим дразнился. Так что, чтобы подарок внучку понравился, и ты при дарении хозяйку не осрамил, велела она уд тебе урезать. Под корень. Давай-ка к столу, пока время есть.

   Цепки на ошейнике уже нет, Саввушка снял. Я плавно подымаюсь с колен. Я много чего насчёт колен своих научился делать - опускаться, подниматься, ползать. Оказывается, на коленях очень удобно. Двигаешься легко, будто течёшь. Не помогая руками, не двигая корпусом. Как во сне подхожу к столу. А как же я без этого? "Если смущает тебя око твоё - вырви его". Выкладываю своё хозяйство на стол. Саввушка, добрый человек, чтобы я не дёргался и пальцы вдруг не сунул под нож, связывает мне локотки за спиной. Легонько. Просто чтобы оградить от невольного движения. Я даже не обращаю на это внимание - он учитель, он знает. Его подручный вытаскивает откуда-то здоровенные клещи. По металлу. Чёрные, заржавевшие в сочленении, с окалиной в нескольких местах. Я смотрю прямо перед собой на икону. Спас-на-плети. Лицо Иисуса в радуге и расплывается - слезы. Мои. Не будут меня любить девки красные. Ну и не надо. Зато будет любить хозяин... Потому что... потому что я его обожаю. Потому что Саввушка научил меня служению. Беззаветному, самоотверженному, истинному. Я в лепёшку разобьюсь чтобы быть достойным любви господина моего.

  -- Как, отроче? Готов?

   Я киваю, не отрывая взгляда сквозь слезы от иконы. Сейчас будет больно. Но не долго. Я перетерплю. Чтобы служить ему. Чтобы быть с ним. Скорее бы...

  -- Стой. Не так. Боярыня сказала "под корень". А ты куда мостишь?

   Саввушка палочкой приподымает мой отросток, подручный долго елозит клещами по столу примериваясь. Пару раз лязгает вблизи цели, с натугой открывая и закрывая заржавевшие щипцы. Спас на стене улыбается сочувственно, умиротворяюще. Сквозь радугу моих слез.

  -- Опять не так. Ну оттяпаем, а прижигать чем? Давай клещи в горн и раскалить.

   У меня уже ни мыслей, ни чувств. Ну и правильно. Чтоб не вводил в грех дерзости - калёным железом,.. "Отсеки член, мешающий тебе". Ступор. "Пусть будет что будет". Устал...

   Откуда-то сзади, от двери голосок:

  -- Боярин в баню пошёл, велено привести. Быстро.

   Саввушка внимательно заглядывает мне в лицо.

  -- Не успели. Инда ладно. Смотри, не осрами учителя своего.

   Меня заворачивают в тулуп как есть, с головой, с ногами. Подручный подхватывает на руки как ребенка, и мы бегом... Я нечего не вижу под воротником тулупа, но свежий морозный, уже весенний воздух во дворе бьёт, вливается, пьянит. "Вот, вот сейчас... увижу... господина своего!"

   Меня ставят на пол, выворачивают из тулупа, голого, с ошейником на шее, со связанными за спиной локотками, со слезящимися от всего пережитого глазами. Небольшое, очень теплое, богато убранное помещение, несколько мужчин за столом, часть в одних нательных рубахах. Во главе стола молодой, лет 25, русобородый, среднего роста, мужчина. Смотрит скучающе. Над ухом голос Саввушки:

  -- Это господин твой, боярин Хотеней Ратиборович. Из славного рода Укоротичей. Поклонись дитятко, как учили.

   И я стекаю на пол. Приличествующей позы перед господином я принять не могу - руки связаны. Но я стараюсь. Я - ошеломлён. Вот он мой хозяин, мой... свет и смысл жизни. Какой он... молодой, красивый, спокойный... прекрасный...

  -- А вязки на нем к чему? Снять.

   Чьи-то руки снимают с моих локтей путы. У меня на глазах снова слезы: "И прекрасный, и добрый!". Чей-то противный голос:

  -- Тощий-то он какой. Одни кости. Острые - порезаться можно.

   Спокойный, будто пылью посыпанный голос - Саввушкин ответ:

  -- У меня сало не нарастишь. Захочешь похудеть, Корнеюшка - спроси у меня. А впрочем, как Хотеней Ратиборович скажет.

   Более я Саввушку долгое время не видел. Хотя о делах его расспрашивал постоянно. Ровно через девять лет без недели полки русских князей, сошедшихся к Киеву по зову государя нашего Андрея Юрьевича по прозванию Боголюбский, вошли в город. Всех насельников сего Степанидиного подворья мои люди вырезали. Окромя двоих. Сама боярыня Cтепанида Слудовна умерла через пару недель. Да не в застенке под пытками, хоть и болтали в те поры розно, а в своей постели, в заботе и холе. От печали. Я тем был и сам вельми огорчён, ибо знала и рассказывала она многое и о многих, что не спроси. А Саввушку сыскать не могли, покуда я сам в те достопамятные мне подземелия не полез. Верно говорят что кнут вяжет крепче колец венчальных. И того - "кто с кнутом", и того - "кто под кнутом". Нюхом, чутьём своим сыскал я нору, куда Саввушка забился. В те поры многие и из местных, и из пришлых сильно искали хрип его перервать. Так что ко мне в службу Саввушка пошёл сразу и с радостью еще в Киеве. После был привезён сюда, во Всеволожск. Где и служил многие годы мастерством своим. Многие великие и славные дела, для Руси сделавшиеся, зачиналися с Саввушкиного дрючка в застенках пытошных. Однако с годами он одряхлел, начал чутье своё знаменитое терять, да и болтливостью старческой страдать. Посему, по воле моей, был он убиен. Перед смертию, о коей он уже знал, была у нас с ним долгая беседа. О разных людях и жизненных случаях. Вспомнили и первую нашу с ним встречу. Со слов его выходило, что "чужесть" мою, "не-людскость" Саввушка унюхал сразу, однако ничего не мог сыскать для доказательства сего перед боярыней Степанидой. А та сама торопилась и его торопила. Последние его слова мне были: "Много на мне грехов, но наитяжелейшим полагаю то, что убоялся неблаговолия боярыни и выпустил тебя из застенка не докопавшись до дна самого, не доломавши корешки потаённые. А может, и наоборот - только это мне на высшем суде и зачтётся".

   Образовалась пауза, за время которой меня начинает трясти: "Неужели я не понравился господину, неужто он меня прогонит?". Нет! Ура! Снова голос хозяина: