По большому счету - Евгения Письменная

Примаков ответил молниеносно:

– Сейчас никто ничего не понимает. Будем думать, как ребенка вытаскивать.

Вдруг Геращенко почему-то вспомнил ту противную улыбку Дубинина. Он ее видел лишь раз, но она крепко впечаталась в память. Это было в июне, на закрытом семинаре, где экспрессивный экономист Андрей Илларионов показывал банкирам и чиновникам слайды и объяснял, что девальвация неизбежна и что если ничего не делать, то все «бух, и хлопнет». Тогда Геращенко, как бывший председатель ЦБ, выступил, поддержал Илларионова: ему тоже ситуация казалась очень опасной. А Дубинин растянул губы в улыбке и сказал довольно громко, чтобы все услышали: «Если вы ничего не понимаете, не надо выступать». И было в этой улыбке столько пренебрежения, что Геращенко аж передернуло от… брезгливости: «Разве можно так унижать?» Он почему-то вспомнил тот разговор и поежился.

Теперь у него был шанс вернуться и показать Дубинину, этому горе-центробанкиру, кто и что понимает. «И не нужно так улыбаться», – подумал он.

Геращенко решил, что надо соглашаться:

– Хорошо, но у меня тоже условие будет.

Примаков с облегчением вздохнул: он опасался, что Геращенко будет упросить так же трудно, как и его самого.

– Давай свое условие.

– Пусть весь совет директоров в отставку уходит, я свою команду соберу[177].

Примаков скупо улыбнулся:

– Годится.

Мизерные международные резервы – двенадцать миллиардов долларов[178], огромные потери капитала банков – сто миллиардов рублей, длинные очереди в банках за потерянными вкладами. Такое незавидное хозяйство принял Геращенко. Его назначили 11 сентября, а уже с 15 сентября подходил срок возврата российскими коммерческими банками зарубежных долгов на двадцать миллиардов долларов. Если 17 августа доллар официально стоил шесть рублей тридцать копеек[179], то к 11 сентября, когда Геращенко занял пост председателя ЦБ, рубль стал дешевле вдвое: за доллар давали уже почти тринадцать рублей[180]. И было ясно, что ослабление продолжится. Цена нефти – десять долларов за баррель – как насмешка над российским бюджетом. И эта величина, от которой зависело, выкарабкается страна или нет, не собиралась расти, только снижалась.

«Наверное, это и есть чувство апокалипсиса. Когда ты смотришь, как все вокруг валится. Не за что ухватиться», – думал Геращенко, когда зашел в свой кабинет на Неглинной. Он осмотрелся: как же все знакомо. Секретарь Инна Борисовна принесла чай. Геращенко ухмыльнулся.

– Я то туда, то сюда, а вы всё на месте.

По лицу Инны Борисовны как будто скользнула тень улыбки, но ответила она очень серьезно:

– На месте, Виктор Владимирович, на месте.

Геращенко посмотрел на чашку и насупился:

– А что это вы принесли, Инна Борисовна?

Секретарь застыла в изумлении.

– Чай.

И после паузы добавила:

– Как всегда – «Эрл Грей».

Геращенко расслабился, подпер рукой подбородок и немного ворчливо спросил:

– Откуда вы знаете, какой я люблю чай?

Инна Борисовна прекрасно помнила и понимала привычки Геращенко: постоянные подколки и вопросы. Он обожает застать человека врасплох. Инна Борисовна не стала отвечать на вопрос, а просто поставила чашку с горячим, немного дымящимся чаем и тихо вышла из кабинета. Геращенко откинулся на спинку кресла, уловил любимый запах бергамота. Он тоже больше не стал ничего говорить: ему было приятно, что здесь помнят о его привычках. Мир вокруг сразу стал казаться немного лучше. К предчувствию апокалипсиса ему было не привыкать, тем более если рядом есть любимый «Эрл Грей».

Опять зачет

– Андрей, надо, чтобы ты пришел в Центробанк, и это… забери свое заявление об увольнении.

Было непонятно: то ли Геращенко приказывал, то ли просил. Он бубнил в трубку как будто мягким голосом, но очень настойчиво.

Козлов был рад звонку Геращенко. Тот был словно символ перемен. Даже несмотря на то, что у них с Геращенко всегда были непростые отношения.

Геращенко еще что-то говорил, а Козлов уже чувствовал, что тяжесть, с которой он жил последние недели, куда-то ушла, точнее, улетучилась. На фоне дефолта и последовавшей за ним чехарды в политике и экономике у Козлова обострился конфликт с Дубининым и Алексашенко. Он больше не хотел с ними работать, появилась противная тяжесть внутри. Какой-то дурацкий комок. Козлов подал Дубинину заявление об отставке, но легче не стало. Он помнил, как пытался за пару дней до 17 августа убедить Дубинина не объявлять этот злосчастный дефолт. Козлов утверждал, что это не выход из ситуации, а крах всей внутренней финансовой системы. Он говорил и даже кричал, что дефолт по долгам все равно не предотвратит ни девальвации, ни краха банковской системы[181]. Ситуация в экономике такова, что, как ни крути, будут и девальвация, и обвал банков, а дефолт только все усилит и обострит. Отказ от валютного коридора и точечная эмиссия нанесли бы меньший вред экономике. Козлов был уверен в этом и пытался доказать свою правоту. Но Алексашенко жестко отбивал все его аргументы: если не провести дефолт, то произойдет нечто ужасное, хуже не придумаешь. Алексашенко был номером первым у Дубинина, его слово всегда побеждало. Так случилось и сейчас. А после дефолта Дубинин поручил Козлову создать схему перевода вкладов населения из шести коммерческих банков в Сбербанк. У государства не было системы гарантирования вкладов, и требовалось что-то придумать, чтобы потери людей были не такими большими, как в былые кризисы и денежные реформы. Козлов поручение выполнил: он внедрил схему, которую разработал под руководством Дубинина. Сбербанк стал гарантом для населения по их вкладам в других коммерческих банках[182]. Поручение Козлов выполнил, но был раздавлен и знал, что больше не может работать в этой команде Центрального банка. Тогда и появилась тяжесть; ком внутри рос. Дубинин подписал заявление об отставке сразу, когда Козлов 4 сентября подал на увольнение с 21 сентября[183]. Разошлись, устав друг от друга.

Через несколько дней пришлось уйти и Дубинину. А Геращенко стал просить Козлова вернуться. Он понимал, что нужен человек, который будет разгребать завалы. И он должен хорошо ориентироваться в нынешней патовой ситуации. Козлов подходил идеально: вырос в команде Геращенко, но работал с Дубининым, знал положение в банках лучше других. Отличный кандидат. Козлов мог стать мостом между двумя командами Центробанка. Он был нужен Геращенко еще и потому, что он – как один из создателей ГКО – знал про облигации все. Еще предстояла реструктуризация ГКО, необходим был тот, кто в этом разбирается лучше всех. В Центробанке таким человеком был Козлов.

Козлов приехал на Неглинную сразу после звонка Геращенко, в тот же день. Геращенко объяснил, что нет времени на разговоры, надо как-то перезапустить платежи, а то все встало: ни банки, ни компании не платят друг другу, никто никому не верит и все ждут еще больших ужасов.

– Расшивать нужно неплатежи эти. Нельзя полагаться на «рассосется».

Козлов понимал, что ничего само собой не пройдет. Он согласно кивнул:

– Знаю, сейчас платежек обрабатывается мизер какой-то – пара десятков тысяч, а раньше это были сотни тысяч. Я об этом думал