Час шестый - Василий Белов

— Товарищи, Иосифа Виссарионовича до сих пор нет. Я вынужден открыть заседание.

— Может, подождем еще минут пять? — предложил Ярославский и снял очки, обсасывая пышный висячий ус, вернее, одну его прядь.

— Нет, Емельян Михайлович, вопросов на сегодня слишком много, нам не управиться и до полуночи.

Каганович обвел вождей тяжелым, ничего не выражающим взглядом. Калинин, покрякивая, вежливо и негромко сказал:

— Так сказать, если намечено, то надо начинать. Кажется, мой вопрос стоит первым.

Лазарь Моисеевич открыл заседание и сел. Вопросов было действительно много, слишком много для одного заседания. Более сорока. Приглашенные на заседание члены ОГПУ, ЦК, ЦКК и Хлебоцентра нервничали в приемной.

В числе участников сто восьмого заседания от 16 июля 1932 года присутствовали члены Политбюро Косиор, Калинин, Киров, Молотов, не считая самого Кагановича и кандидата в члены Анастаса Ивановича Микояна. Президиум Контрольной Комиссии представляли, кроме Ярославского, Рудзутак и Антипов. Из членов ЦК присутствовали Постышев и Шверник. Сулимов и Пятницкий дожидались своих вопросов пока в приемной.

Лазарь Моисеевич, не затягивая, предоставил слово Калинину, который близоруко разбирался в бумагах. «Разрешите доложить сидя, товарищи?» — прокашлялся и поправил галстук всесоюзный староста. «Разрешаем, хоть лежа, хоть сидя!» — сказал улыбчивый Сергей Миронович, но Калинин все-таки встал. Упоминание о возможности лежать обидело, он воспринял эту шутку Кирова как намек на Бог знает что. Он заговорил, слегка покряхтывая и слегка грассируя. (Своей легкой картавостью, напоминавшей Ленина, он даже втайне гордился.)

Речь шла о спецпереселенцах в Севкрай.

Калинин долго объяснял сложности раскулачивания и зачитывал цифры: сколько арестовано, сколько вывезено кулаков из Киевской области, сколько из ставропольских мест и других областей. На среднеазиатских республиках он кончил докладывать. Молотов спросил, сколько семей принято лесопромышленными поселками Вологды и Архангельска и каков процент из их общего числа сбежавших и умерших. Когда Калинин дошел до детской смертности, прибывший к этому времени заместитель больного Менжинского Ягода с ходу перебил Калинина, оспаривая статистику. Калинин продолжал настаивать на своем и завел разговор о снабжении спецпереселенцев, а Генрих Григорьевич, отрицая необходимость пересмотра снабженческих норм для переселенцев, обратился к Молотову и заявил, что из-за недостатка цемента задание товарища Сталина по срокам строительства Волгобалта ГПУ не выполнит и что он снимает с себя за это ответственность. Молотов сказал, что руководству ГПУ заранее было известно о цементном дефиците. Заговорили все сразу, даже Андреев, и Кагановичу пришлось ограничить активность вставанием с места. Обстановка накалялась. Не отличавшийся активностью, Андреев был давно выведен из состава членов Политбюро. Но, будучи кандидатом, он начал регулярно посещать заседания. Сегодня он несколько раз порывался сказать что-то о признаках украинского голода. Каганович властно пресек и андреевскую реплику о голоде, и начавшийся спор между Молотовым и Ягодой:

— Товарищи, не лучше ли передать весь вопрос о спецпереселенцах в комиссию по раскулачиванию?

Предложение сразу поддержали многие голоса. Лазарь Моисеевич, не мешкая, проголосовал. Калинин сделал вид, что он недоволен, и сел, покрякивая, а Каганович сразу перешел к вопросу о закупочных операциях животноводческих ресурсов в Сицзянской провинции Китая. После этого о хлебе для табаководов говорил Анастас Иванович Микоян, что и стало вопросом третьим, а четвертым Каганович поставил выступление Молотова, касающееся материального снабжения членов ЦК.

Вячеслав Михайлович, не вставая, коротко объяснил участникам заседания положение с индивидуальными заказами платья, это снова оживило обстановку.

«Заседание Политбюро идет своим чередом и без генерального секретаря, — подумалось Кагановичу. — Но корабль двигается медленно. Впереди еще около сорока вопросов…»

Сергей Миронович зевнул. Каганович завел речь о каких-то там международных конкурсах. О создании госфонда и фонда неприкосновенности хлебного фуража долго пререкались между собой Микоян и Ягода. Приглашенные хлебные деятели из СНК даже не вступали в их разговор. Поднятый Кагановичем плановый вопрос о международных конкурсах обсуждался всего несколько минут. Решили все подобные мероприятия рассматривать вперед только с разрешения Центрального Комитета…

Заседание, казалось, вошло в нормальную колею, но чекист Ягода, неизвестно по какому праву присутствовавший на заседании, то и дело подбрасывал незапланированные вопросы. Едва разобрались с хлебофуражным фондом, как вопрос о кормежке спецпереселенцев по инициативе Калинина снова всплыл. Да и Ягоду Кагановичу пришлось прерывать. Конфликтуя с Калининым, навредил сам себе по делу реабилитации. Ведь от Калинина зависело, реабилитирует ли ВЦИК новую группу осужденных евреев. Эти списки пока лишь у Кагановича и Ягоды. Сегодня, в отсутствие Сталина, Лазарь Моисеевич, не вынося на всеобщее обсуждение, планировал довести дело до конца.

«Тупой службист может все испортить, — подумалось Кагановичу. — Придется вновь обращаться к Менжинскому…»

Вопрос о кулацкой смертности сам собой перешел в обсуждение Наркомлеса, растратившего многие продовольственные фонды. Сколько использовано муки? Говорят, что у лесников остался всего недельный запас. Надо, чтобы Комитет резервов уточнил, сколько израсходовали муки эти прожорливые лесники вместе с хохлацкими лесорубами. «Разбазаривание фондов продолжается!» — громко заявил чекист, и тут же выступил прихлебатель генсека Молотов. Вставил ехидную фразу и Киров, вскочил с места горячливый Микоян и начал что-то доказывать Косиор. Не хватало одного Постышева. Но тот хитро помалкивал, наверное, припасал сюрпризы, всегда считая свои резюме выражением сталинских взглядов.

С выяснениями наркомлесовских мучных запасов прошла большая часть драгоценного времени. В итоге отказались решать что-либо, а решили создать комиссию. Ярославскому поручили связаться с РКИ, Ягоду обязали через ОГПУ составить проект наказания за разбазаривание муки на лесном фронте. О закупке муки для ДВК и о персидском хлебе тоже были приняты предложения Ягоды. Только после этих и подобных этим кляузных дел приступили к важному вопросу о золоте и разбронировании экспортных товаров на ДВК.

Вопросы о распределении импортных и своих тягачей решили сравнительно быстро, СНКовский список на тягачи единогласно утвердили. Но тут снова поднялся Ягода. Он опять начал клянчить деньги на спецоперации, связанные с местными северными кулаками, которые срастаются с южными переселенцами… Угроза восстания, дескать, вполне реальна.

— Позвольте, Генрих Григорьевич, — перебил Ягоду Молотов. — Телеграммы Иванова и Бергавинова доказывают, что никаких угроз восстания нет и переселенцы ведут себя вполне спокойно.

— Спокойно? — взметнулся чекист. — Так спокойно, Вячеслав Михайлович, что группами в десятки человек прорываются через милицейские посты! Бегут и через Москву на южные дороги. На Беломорканале бегут в Финляндию, без пулеметов не остановишь. Террор местного кулачья объединяется с действиями этих многочисленных групп! У нас не хватает надежных людей…

Молотов не стал пререкаться. Тем более что Ягода знал обстановку лучше, он только что вернулся с Беломорстроя. Зато включился Постышев и заговорил как пишут в газетных передовицах.

— Генрих Григорьевич, мы знаем все это! — Раздраженный Каганович адресовал реплику явно Постышеву, а не чекисту. Заодно этим притушил разгоравшуюся перепалку.

Вопрос чекистов о финансировании спецмероприятий решили передать в комиссию по кулакам. После этого дружно проголосовали за предоставление отпусков Микояну и Андрееву. Надо было еще утвердить комиссию Постышева об авариях на сплаве. Она состояла из семи человек, не считая двух представителей Севкрая.

Ягода предложил включить в эту комиссию представителя ОГПУ некоего Березовского.

Заседание № 108 закончилось, члены Политбюро разошлись.

Лазарь Моисеевич поспешно, прямо по стенографической записи подписал протокол и вслед за Ягодой вышел из секретарских владений.

Калинина поблизости давно не было. В какой форме раздражение Кагановича обрушилось на Ягоду, уже никто не видел и не слышал. Список заключенных, в реабилитации которых Каганович хотел сегодня приватно убедить всесоюзного старосту, так и остался в папке.

Москва, столица советского государства, давно спала. Последний гулкий трамвай прогромыхал в отдалении. Вожди, держа папки под мышками, сели в автомобили и разъехались, недовольные друг другом. Каждый обвинял другого в пассивности и ротозействе.