Тополята - Владислав Крапивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Телефон абонента отключен или находится вне зоны связи… – Затем что-то по-английски…
Пантелей мягко взял мобильник из пальцев Кабула.
– Ну, что там?
– Она… они… в Одессе…
– Стоп, давай без слез. По порядку.
А как без слез? Они все равно выдавились из глаз, из души… Однако же Кабул сумел зажать их и все изложил именно «по порядку».
Он впервые увидел, как Пантелей растерялся.
– Слушай, я даже не знаю, что сказать…
– А чего говорить. Это предательство…
– Похоже на то… И самое поганое, что тебя не выпустят отсюда ни при каком раскладе, пока в городе нет родителей. Даже если вдруг кто-то захочет помочь… Но ты держись.
«Мама, что мне делать?»
«Пантелей правильно советует: держись…»
«Но как держаться-то?! Я больше не могу!»
Мама неожиданно сказала:
«Хотя бы до завтра…»
Завтра пришлось выдержать еще один бой.
Красавчик Дима после обеда вывел Кабула из столовой за шиворот в коридор, прижал к простенку и сквозь зубы сказал:
– Ты, инфузория, говори сразу: где взял мобильник.
– Какой мобильник?
Красавчик дал ему оплеуху – не сильную, для порядка.
– Выкаблучиваться будешь, сволочь? – Конечно, он сказал не «выкаблучиваться», а похлеще. – Здесь же все прослушивается, кретин…
«Разве Пантелей не знал, что мобильники тоже прослушиваются? Наверно, не знал, хотел помочь…»
Кабул понял, что наступило последнее в его жизни испытание. И теперь единственная его задача – не выдать Пантелея. Пусть мучают как угодно, пусть убьют, он задохнется от боли, но не расцепит зубов. Потому что надо оставаться человеком до последней минуты. Потому что Пантелей был единственным его другом, а предать друга – это как бы зачеркнуть в жизни самого себя. Он не думал такое словами, он просто это понимал.
– Говори, свинья вонючая! – взвизгнул Красавчик Дима.
– Хрен тебе, ментухай долбаный, – спокойно отозвался Кабул и оглох от нового удара…
Впрочем, били не сильно – видимо, опасались, что это станет известно «за проходной». Появился второй «воспитатель». Кабул видел его и раньше, но не помнил, как зовут. Маленький, ушастый, с жиденькими, прилипшими к голове волосами. Они с Красавчиком дали Кабулу еще несколько пощечин и пинков и приволокли в штрафной изолятор.
– Раздевайся! – тявкнул Дима.
Кабул сцепил пальцы на рубашке и растопырил локти. Но с него умело сорвали одежду. Правда, оставили трусы (видимо, Красавчик боялся, что опять про него «скажут не то»).
– Будешь сидеть и гнить, – пообещал Красавчик. – Пока не расколешься…
И ухнула тяжкая дверь, воздух толкнулся в уши. В ушах стоял звон.
Комнатка была – не комнатка, а ящик. Два метра в длину, два в ширину. Окошко-щель под потолком. Свет оно почти не пропускало, горела у потолка бледная лампочка. В углу – унитаз под крышкой, покрашенной в голубой веселенький цвет. А стены – серые, с выцарапанными словами. Кабул не стал читать надписи, но свою надпись сделал сразу. Подобрал у плинтуса ржавый гвоздик и выскреб: «Я ничего не сказал. Кабул». Он торопился, потому что понимал: наверняка где-то есть камера слежения. Надо успеть написать, что он не выдал Пантелея…
А если все-таки заставят признаться? Кабул слышал не раз, как в руках у ментухаев крепкие мужики наговаривали на себя то, в чем не были виноваты…
«С пацаном не посмеют так обращаться…»
«А кто их знает?»
Была бы бритва или осколок стекла! Чиркнул по запястью, и через несколько минут «никаких проблем». Но в пальцах был только гвоздик (его, наверно, специально оставляли здесь для надписей). Нацарапать слова на краске было можно, а руку не разрежешь. Да и не дадут! Ведь ясно же, что следят!
Привычно воняло хлоркой.
Из мебели здесь была только поднятая к стене и пристегнутая цепочкой койка. Не ляжешь! Кабул сел на крышку унитаза, прислонился к тонкой холодной трубе, вздрогнул. К спине прилипли чешуйки ржавчины. Наплевать…
«Мама, я выдержу…»
«Конечно, сынок. И не думай ни о стекле, ни о бритве…»
Он прикрыл глаза. Сразу встали перед ним темные и прочные, будто склеенные между собой Конфигурации пространств. Чужие, недобрые, без просветов. Кабул усилием воли раздвинул глыбы геометрических фигур. Они посветлели, образовалась щель, заблестели зеркальные грани. Неторопливо проплыла сквозь них планета Земляника. Из ее алых зарослей выпрыгнул красный, расписанный цветами конь.
«Свир…»
Конь выжидательно глянул на мальчишку.
«Свир, помоги мне…»
Конь подскакал. Ноги были попарно склеены, как у игрушки, но все же он скакал резво. Кабул встал, подпрыгнул, животом лег на широкое нарисованное седло, подергался и сел верхом. Твердая, белая с черными зубцами грива – из пластмассы или из папье-маше – вдруг взметнулась, охватила всадника настоящими, ласково щекочущими волосами. И конь понес Кабула сквозь теплый воздух, пропитанный то ли закатными, то ли рассветными лучами. И в самом деле запахло земляникой. А потом впереди заиграло рубиновыми вспышками море…
Море! Ты слышишь, море!Твоим матросом хочу я стать…
Это не в мыслях возникла песня, это Владик Иванов (не Переметов, а давний Иванов!) запел на самом деле. Прежним ясным голосом. Назло всем, кто сломал его жизнь. Для последней своей радости и гордости.
Когда мы вернемся, качнется лунаВ затихшей озерной воде…
Он помнил много песен. Ему должно было хватить их надолго.
В далекий край товарищ улетает…За ним родные ветры улетят…Холодные волны вздымает лавинойСуровое Черное море…
Затянуло бурой тиной,Гладь притихшего пруда.Ах, была, как Буратино,Я когда-то молода…
Разные песни, но одинаково хорошие…
Катится, катится голубой вагон!..
А еще:
С чего начинается родина?С картинки в твоем букваре.С хороших и верных товарищей,Живущих в соседнем дворе…
Стоп! А у него, у Кабула, с чего начинается родина? Есть ли она? Была ли? Картинки в букваре были, да. А верные товарищи? Иногда появлялись приятели, потом интернатская жизнь разводила их… А двор был? Был сквер среди гаражей, в сквере Кабула встречали ребятишки из третьего-четвертого класса, он играл с ними. Хорошие пацаны. Похоже, что и правда могли стать настоящими друзьями, только тогда он этого не понимал… А в школе? «Интернатский дебил…»
Вообще, что такое родина? Земля, где ты родился? А где он родился? Даже точно неизвестно – когда; записали дату наугад… Или родина – вся страна? Однако он почти не видел этой страны. Интернатские дворы и окрестные улицы. Одинаковые, затоптанные. Участки летних дач, куда, случалось, выезжали на лето? Ну да, было такое. Солнце, роса на траве, прохлада мелководной речки. Хорошо было, хотя «дача» и «родина» как-то мало похожие понятия… Однажды он проехал полстраны – по дороге в Крым. Но то, что виделось в окне, промелькнуло, как на экране. Алушта, море? Но оказалось, что это – заграница. И к тому же – сказка на час…
Был еще дом на Корнеевской улице – а в нем была мама Эма. Но и дом, и она предали Владика Переметова…
Все, что можно было считать родиной, предало его. И бросило в тюрьму. В школе всегда долбили, что родину следует любить. А где она? И как ее любить? За что?
Но песня все равно хорошая. Может быть, для кого-то она и правильная…
А вот эта еще правильнее. И честнее:
Склянки под вечер пробьют не для нас,Нам не спешить на последний баркас…Вахт не стоять,Чай не пивать,Койки свои по утрам не вязать…
Это про моряков, у которых впереди лишь одно – последний бой…
– Прекратить пение! – взревел динамик у потолка. Неожиданно так! Но Кабул испугался лишь на секунду. И ответил последними строчками:
Штык у окна – значит, война,Это, матросы, не наша вина…
Замолчал и стал ждать, когда ворвутся. Напружинил все жилки, чтобы не сдаться так сразу. «Значит, война!..»
Ждал долго, жилки и мышцы стали слабеть. Он подумал: не запеть ли снова, но понял, что теперь уже не получится. И закусил губу.
Наконец завизжал замок. Кабул прижался локтями к стене… Однако в проеме распахнувшейся двери показался не Красавчик Дима и не жидковолосый воспитатель, а незнакомый сутулый человек в маленьких очках. Красавчик и кто-то еще маячили за спиной незнакомца. Тот по-птичьи склонил голову и нырнул под желтую лампочку. Деловито сказал:
– Владик Переметов? Т-так… Я смотрю, здесь у вас просто «люкс»…
За спиной у Красавчика торопливо выговаривала фразы «замша» Анна Леонтьевна:
– Это обычная штрафная комната, оборудованная по инструкции. Ее используют лишь в самых крайних случаях и на самое короткое время. Дмитрий Дмитриевич, почему вы поместили сюда Владислава Переметова? Он опять злостно нарушал режим? Игорь Игнатьевич, этот подросток практически неуправляем, и…
