Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! (сборник) - Майкл Иннес

Несколько минут оба задумчиво курили. Затем Эплби продолжил:

– Так, значит, вы считаете, что на основе рассмотренных фактов нам следует выделить Титлоу в «отдельное производство»?

– Отнюдь нет. Титлоу и Слотуайнер просто снова всплывают. Вот и все. У нас нет ничего, кроме предположения, что некто хотел, чтобы смерть Амплби выглядела так, словно она произошла в другом месте и в другое время в отличие от того, как все было на самом деле. И у любого из оставшихся подозреваемых имелся для этого мотив. Нет никаких оснований приписывать мотив Слотуайнеру или Титлоу. Почему, например, следует полагать, что этот маневр обязательно предназначался для создания алиби убийцы? Почему он не имел целью расстроить алиби кого-то еще?

– Да, – согласился Эплби, – я продвинулся именно до этой точки, хотя для этого мне понадобилось больше времени, чем вам. Я дошел до чьих-то слов: «Он мог доказать, что не делал этого здесь и сейчас. Но он не мог доказать, что не делал этого там и двадцатью минутами раньше, что некоторым образом указывает на то, что он виновен».

– Прекрасно, – отозвался Готт. – Это подводит нас к точному анализу временных интервалов и перемещений.

– И ставит перед нами вопрос о психологической вероятности.

– Который применительно к отношениям двух субъектов мне не следует обсуждать с вами. Однако остается масса фактов, например кости. В настоящий момент именно они ваш главный объект. В поле, ограниченном калитками и ключами, кости являются наиболее вероятной ниточкой, своего рода стрелкой. На что она указывает в отношении, скажем, Хэвеленда, их владельца?

Эплби ответил вопросом на вопрос:

– Как вы помните, прошлым вечером Хэвеленд в профессорской выдвинул своего рода альтернативную версию убийства. Она, по-вашему, заслуживает рассмотрения?

Готт кивнул.

– По сути дела, Хэвеленд сказал следующее: «Или я сам убил Амплби во время некоего приступа безумия, или же кто-то еще совершил убийство и попытался свалить его на меня». Думаю, эта версия не заслуживает внимания. Хэвеленд мог совершить убийство во вполне здравом уме. Иными словами, он мог тщательно все продумать и представить дело так, словно его подставили.

– Вы хотите сказать, что он разбросал свою коллекцию костей рядом с жертвой не в припадке безумия и не для того, чтобы выдать себя, а чтобы создать впечатление, что кто-то его подставляет? Чересчур замысловато, запутанно и рискованно.

– Рискованно. Да. Излишне замысловато и запутанно. Возможно, хотя и не совсем. Вдруг это казалось ему лучшим способом направить обвинение в сторону кого-то другого?

– В сторону кого-то другого при помощи фальшивой подстановки себя самого? Мой дорогой Готт, не слишком ли все это утонченно? – Однако Эплби явно серьезно обдумывал это предположение, а не подвергал его насмешке.

– Утонченно. Да, – ответил Готт. – Но ведь в конечном итоге вы… м-м-м… (вернулись, да?) в один из самых утонченных городов Англии. Конечно же, в этой теории содержится… некий подтекст и последствия.

– Например?

– Ну, к примеру, что вы что-то упустили. Или вам пока не позволили добраться до чего-то.

Эплби улыбнулся:

– Безусловно, я что-то упустил. Но что именно вы имеете в виду?

– Ниточки, ведущие по ложному следу. Некие подсказки, данные Хэвелендом по поводу того, что его подставил именно этот или тот субъект.

– В этом случае он казался особенно враждебно расположенным по отношению к Эмпсону. Однако пока что я не обнаружил никаких улик против Эмпсона, ни подброшенных Хэвелендом, ни иных. Как вы предполагаете, я мог упустить их из виду. С другой стороны, весьма вероятно, что я не упустил их, поскольку их просто нет. И ваша теория на самом деле ошибочна.

– Это не моя теория, – запротестовал Готт. – Это просто предположение. Однако «упустил из виду», по-моему, не совсем верно. Хэвеленду нет смысла оставлять такие тонкие ниточки, которые можно не заметить. Но не исключено, что они еще появятся.

Эплби усмехнулся. Готт ему положительно нравился.

– Второе убийство, которое, возможно, прольет свет на первое? А за ним третье и четвертое с целью исключить двух возможных подозреваемых во втором? Давайте обратимся к анализу временных рамок и перемещений. Начать можно с того же Хэвеленда.

С этими словами Эплби, прямо как инспектор Додд, достал стопку бумаг. Но в этот момент произошло второе «явление» за вечер. В вестибюле кто-то споткнулся о корзину, после чего раздался стук в дверь. Это оказался Хэвеленд собственной персоной.

Увидев Готта, гость замер на пороге и обратился к Эплби:

– Прошу прощения. Мне подумалось, что вы, возможно, не заняты. Вероятно, мне лучше зайти в другой раз?

– Мы с мистером Готтом обсуждали… мои дела, – ответил Эплби, и в ту же секунду Готт поднялся, чтобы откланяться.

Однако Хэвеленд тем временем закрыл дверь, и на сей раз его вопрос предназначался обоим:

– Могу я быть чем-то полезен, присоединившись к столь представительным особам?

Хэвеленд, очевидно, обладал дружелюбным и открытым характером. Во всем его облике сквозила мягкость, еще большее очарование которой придавала изящная, если не намеренно эстетская небрежность в одежде. Он отказывался менять ее на чопорную черно-белую гамму, которую требовал ритуал «высокого стола» в колледже Святого Антония. Но на самом деле он представал перед миром совсем другой личностью: холодной, бесцветной и, разумеется, сдержанной. Несмотря на легкую иронию, угадывавшуюся в его фразах, он держался бесстрастно, нарочито равнодушно и отстраненно. Эплби вдруг решил попробовать растормошить его.

– Вы пришли как нельзя кстати, – сказал он. – Мы как раз собирались исследовать ваши передвижения в момент убийства. Присаживайтесь, прошу вас.

Следовало предположить, что Хэвеленд мог бы выразить некоторое негодование, если не полицейскому, то, по крайней мере, своему коллеге. Но ничуть не бывало. Гость принял высказанное в приказном порядке приглашение и молча сел. Всем своим видом он давал понять, что дело, по которому он пришел, весьма незначительно, чем порадовал Эплби. Выглядело это весьма недвусмысленно, так что Эплби пришлось начинать немедленно. И делать это без твердой уверенности в своих «тылах». Ему не удалось выкроить время, чтобы заново просмотреть материалы Додда в свете изменившегося времени убийства. Тем не менее он спокойно обратился к документам.

– «Джон Хэвеленд, – ровным голосом зачитал он. – (59 лет.) Профессор колледжа с 1908 года. Не женат. Занимает апартаменты в Садовом сквере. Не может пролить свет ни на убийство, ни на сопутствующие ему обстоятельства.

9.15… Покинул профессорскую и отправился к себе. Читал.

9.40… Вышел из Садового сквера через восточную калитку и зашел к декану в Епископском дворике.

10.50… Вернулся через восточную калитку и направился к себе.

11.45… Обнаружен там инспектором Доддом и информирован о смерти ректора. Не выказал почти никакого интереса».

Эплби отложил бумагу в сторону. Последнее наблюдение Додда давало прекрасный повод для паузы. Однако Хэвеленд тотчас же ее нарушил.

– Я услышал о смерти ректора, – произнес он, – без каких-либо эмоций и без сожаления.

– И без удивления, мистер Хэвеленд?

– С удивлением, пожалуй.

– И без любопытства?

– Любопытства?

– В записях моего коллеги содержится кое-что еще, относящееся к его утренней беседе с вами. Вы не предоставили никакой информации, например, о костях. Однако при этом вы задали три вопроса. Вы спросили, застрелили ли ректора, нашли ли орудие убийства и определили ли время смерти.

– Мой дорогой Хэвеленд, – пробормотал Готт, – столь живой интерес к окружающему миру нисколько вам не свойствен. Очевидно, вы были совершенно выбиты из колеи.

В ответе Хэвеленда проскользнуло легкое нетерпение.

– После обнаружения моей коллекции костей на ковре в кабинете время смерти имело для меня значение. Более того, оно, безусловно, имело значение и для Дейтона-Кларка. Амплби, очевидно, застрелили ровно в одиннадцать часов. Следовательно, кто-то из нас мог совершить убийство. Но если бы его застрелили, скажем, без четверти одиннадцать, мы бы оба исключались или обвинялись в преступном сговоре. Почему бы мне не спросить. Знаете, на виселицу как-то не хочется.

Эплби простодушно произнес:

– Амплби застрелили задолго до одиннадцати. Инспектор Додд еще не располагал точными фактами, когда вы допрашивали его. И мы все-таки нашли орудие убийства.

Безо всякого энтузиазма Хэвеленд обратился к первому пункту:

– Насколько задолго?

– До получаса включительно.

Хэвеленд бесстрастно взирал на Эплби, но его вид не мог обмануть сыщика. Его лицо приняло выражение, ставшее Эплби знакомым за время расследования в колледже, выражение напряженной работы мысли. Титлоу, Поунолл, Хэвеленд – все они лихорадочно размышляли, прежде чем что-то сказать. Возможно, это выражение лица являлось лишь отражением их привычки к умственному труду. А Хэвеленд, безусловно, что-то быстро высчитывал: то ли надо что-то предложить, то ли что-то открыть, то ли задать еще один вопрос… Наконец он ровным тоном произнес: