PRосто быть богом: ВВП - Павел Генералов

Судьба Лёши Мухина сложилась не в пример удачнее, чем у многих других его сокурсников по скульптурному отделению Строгановки. И всё потому, что в отличие от большинства он не стал цепляться за Москву, а вернулся в родной город. Остальным пришлось идти или в подмастерья к могучему и безбашенному Церетели, или искать приложения своих талантов по заграницам.

Поначалу и у Мухина дела складывались, мягко говоря, не очень. Занятие скульптурой — дело весьма затратное, и первое время у Лёши средств хватало лишь на скульптурный пластилин. А что из него изваяешь? Макет, набросок величиной с ту самую табуретку, на которой теперь восседал его автопортрет в полный человеческий рост. Заработка ради приходилось ваять безвкусные могильные памятники для местных богатеев и бандитов.

И так было до тех пор, пока жизнь не свела Лёшу Мухину с Петром VII Заусайловым. Ни тот, ни другой уже и не помнили точно, при каких обстоятельствах познакомились. Зато общий язык они нашли практически сразу.

Заусайлов пришёл в полный восторг от Лёшиных «городских» скульптур. К тому времени в миниатюре уже существовали и «Мужчина в командировке», и «Торговка семечками». Правда, замысел «Бурлака–рыбака» ещё только зрел. Но при помощи Заусайлова дозрел быстро и быстро же был воплощён в бронзе. Для него и всех последующих работ на Авиационном заводе был оборудован специальный скульптурный цех.

Установка скульптур в городе местной казне тоже ничего не стоила, достаточно было и того, что Городской Совет безропотно выделял для них место. Для жителей же Великоволжска все эти «невеликие бронзовые люди», как их однажды поименовали в местной прессе, стали родными и даже предметами гордости — в соседних волжских городах ничего подобного пока не было. Хотя заказы уже начали поступать и из Костромы, и из Ярославля и даже из далёких Чебоксар, жители которых возжелали в компактном человеческом виде запечатлеть память о великом своём земляке Чапаеве в компании с верными Петькой и Анкой–пулемётчицей.

Основным же поприщем деятельности Мухина оставался родной Великоволжск. В новой мастерской, отстроенной на щедрые гонорары Заусайлова и силами строительного управления Авиационного завода, уже стояли, пока ещё в гипсе, новые творения мастера.

В правом углу мастерской из люка с отодвинутой рифлёной крышкой вылезал из–под земли «Ремонтный рабочий» с разводным ключом в руке и мотком кабеля на плече. Его предполагалось установить на тротуаре одной из центральных улиц, скорее всего Красной или Садовой.

Левый угол занимал «Пасечник» с ульем — в широкополой шляпе с лицевой сеткой. В одной руке он держал курившийся дымарь — дым изображала тончайшая, закрученная жгутиками серебристая проволока, во второй — рамку с полупрозрачными сотами. Над ульем на проволочках летали гипертрофированного размера пчёлы, величиной со среднего воробья. Будущему «Пасечнику» уже уготовили место в Верхнем городском парке — именно там когда–то располагалась первая пасека Петра I Заусайлова.

Скульптурное изображение самого основателя города как раз в настоящий момент находилось в работе — в центре мастерской, как раз под прозрачным фонарём крыши.

Для изображения своего пращура, пользуясь уникальным сходством, позировал лично Пётр Петрович Заусайлов.

Мухин в заляпанном глиной комбинезоне, сверяясь с моделью, доводил до только ему ясного идеала лицо памятника. Лицо выходило очень похожим, живым и даже немного озорным — с этаким ленинским прищуром во взгляде.

— Ну что, Лёша, — подал голос позировавший до того молча Заусайлов, — к Медовому Спасу точно отлить успеем?

— Если смежники не подведут… — пробормотал увлечённый работой скульптор.

— Когда это смежники подводили? — удивился Пётр Петрович.

— А когда бурлака отливали, помните? Морду вбок перекосили, будто его бешеные пчёлы покусали. Ночью заново отливку делали. Едва остыла перед открытием. Заусеницы я потом уже на месте отшлифовывал.

— Ладно, за смежниками последим. А ты…

— Вы можете помолчать, Пётр Петрович?! А то у вас усы в стороны топорщатся! — Мухин вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони.

Заусайлов пристыжено умолк. И пригладил усы.

Петрушка был не в обычном своём костюме, а в смокинге с белой бабочкой и с чемоданом, который он именовал кошельком. Он подмигнул почтенной публике и приоткрыл «кошелёк». Там, естественно, находилась классическая Петрушкина палка.

Спектакль «Петрушка–кандидат» приближался к концу. Всех прежних оппонентов народный герой уже успел отколошматить по первое число. Последнего соперника, толстого Чиновника с пышной шевелюрой, Петрушка, похоже, решил купить. А перед покупкой, как и положено, хорошенько покуражиться.

Чиновник причесал гребешком волосы и спросил, угодливо сгибая шею:

— Что предпочитаете? Чай или кофе?

— Картофель!

— Э–э–э… Кофе или чай?

— Головой качай!

Чиновник вздохнул и крикнул за ширму:

— Принесите лимонад!

— Смертельно рад! Ну что, договоримся? Вы согласны удавиться?

— Удавиться?

— Удивиться! А точнее — удалиться!

— Это обойдётся вам недёшево. Миллионов пять!

Чиновник в восторге от собственной смелости открыл рот и так и не закрыл.

— Лимон опять! Рот закрой, муха залетит — не вылетит.

— Лимон? Договоримся!

Чиновник от предвкушения денежек пустился в пляс.

Петрушка потряс «кошельком»:

— Какие деньги нужны — круглые, длинные или березовые?

— Разве есть березовые деньги?

Рот Чиновника, наконец, закрылся, зато волосы приподнялись и остались торчать перпендикулярно круглому лицу.

— А как же! Для хорошего человека есть и березовые, и осиновые!

Петрушка раскрыл чемодан и скинул смокинг, оказавшись в обычной косоворотке.

— Давай, получай! За добавкой — без очереди! Инвалидам умственного труда — наш поклон до пупа!

Под аплодисменты немногочисленных зрителей Петрушка палкой погнал Чиновника к краю ширмы. Тот неловко прикрывался рукой и жалобно подвывал. К пущему унижению при бегстве он потерял парик, который упал прямо на пол.

Мышкин, не следивший, казалось, за представлением, мгновенно схватил парик и начал его самозабвенно трепать, яростно тряся головой.

— Ну–ну–ну, отдай, пожалуйста, — из–за ширмы выскочил невысокий человек с чёрной кучерявой бородкой. Он ласково почесал Мышкина за ухом и аккуратно вынул из его пасти мохнатый паричок. Спас реквизит от немедленного истребления.

— Спасибо большое, все свободны, — объявил Генералов.

Зрители, они же рядовые сотрудники штаба Виктора Сухова, не прекращая аплодировать, вышли из зала. С кукольниками остались лишь Генералов и Виктория. Ну и Мышкин, конечно. Последний не терял надежды поймать ту дохлую, истошно пахнущую клеем мышь, которую так приятно было бы разорвать на тысячу мелких клочков.

Кукольников было трое. Бородатенький Шаров, известный некогда ведущий сатирической передачи с центрального канала. Его верный сценарист Игнатьев, чьи меткие двустишия в своё время цитировала вся страна. Эти двое были из редкой породы искренних демократов, чьи таланты оказались нужны России только в краткие годы свободы. Сейчас им приходилось промышлять исключительно частными заказами. Третьим у них работал профессионал–кукольник, высоченный широкоплечий детина, с простодушного лица которого не сходила благодушная улыбка.

— Думаю, мы договоримся, — сказал Генералов. — Да вы присаживайтесь за стол, пожалуйста, — пригласил он широкоплечего, который бережно складывал в сундук актёров народного театра.

— Он — глухонемой, — сообщил Шаров.

Виктория и Генералов переглянулись, но улыбки сдержали.

— Итак, господа, ваш стиль представляется нам безукоризненным, — польстил Генералов. Впрочем, не кривя душой — представление и впрямь прошло динамично и весело. — Только у нас будут свои предложения по репертуару. Исходя из наших параметров.

— Само собой, — согласился Шаров.

— Мы работаем быстро, — оглушительным басом подтвердил Игнатьев.

— Отлично. Итак, сценарий первый. Жили–были два брата…

— Петрушка и Филимошка, — вставил Шаров.

Вчетвером они быстро — по две чашки кофе на каждого, Глухонемой пил чай — набросали основные коллизии сценария про Петрушку и Филимошку. Ещё быстрее, уложившись в одну чашку, договорились об оплате.

Генералов и Вика стояли у окна. Мышкин сидел здесь же, на подоконнике. Из подъезда вышли оживлённо переговаривающиеся Шаров и Игнатьев. Шаров яростно жестикулировал, а Игнатьев что–то басил в ответ. За ними, безмятежно улыбаясь, тащил ширму и сундук с реквизитом глухонемой кукольник.