Краем глаза - Дин Кунц

— Он не причинит вреда маленькому ребенку, — возразила мать. — У него нет для этого никаких причин.

— Если он безумен и зол, причины ему и не нужны.

Я думаю, Фими не сомневалась в том, что он убил бы ребенка, узнав о его существовании. А поскольку мы не знаем, кто этот человек, то должны доверять ее интуиции.

— Если он такое чудовище и узнает о ребенке, — заволновалась мать, — ты не будешь в безопасности и в Сан-Франциско.

— Он не узнает. Мы должны принять все меры к тому, чтобы он не узнал.

Ее родители замолчали, погрузившись в глубокие раздумья.

С угла стола Целестина взяла фотокарточку в рамке, запечатлевшую семью социального работника. Муж, жена, дочь, сын. Маленькая девочка смущенно улыбалась, с корректирующими пластинами на зубах. По выражению лица мальчика чувствовалось, что он отчаянный проказник.

Этот фотопортрет демонстрировал беспредельные смелость и мужество. Создание семьи в этом бурном мире — акт веры, ставка на то, что, несмотря на все трудности, у человечества есть будущее, любовь не уйдет, а душа выдержит все испытания, и ее не осилят даже всесокрушающие жернова времени.

— Грейс, — спросил священник, — что ты на это скажешь?

— Ты взваливаешь на себя тяжелое бремя, Цели, — предупредила мать.

— Я знаю.

— Сладенькая, одно дело быть любящей сестрой, но совсем другое — стать мученицей.

— Я держала на руках дочь Фими, мама. Держала на руках. И мое решение продиктовано не сентиментальностью.

— В твоем голосе слышится такая уверенность.

— Она такая с трех лет. — Голос отца звенел от любви.

— Я готова взять на себя воспитание девочки, оберегать ее. от всех невзгод и опасностей. Она — особенная. Но я не бескорыстная мученица. Я буду черпать в этом радость, я это предчувствую. Мне страшно, не могу этого отрицать. Господи, как же мне страшно. Но при этом и радостно.

— Ты принимала решение рассудком и сердцем? — вновь спросил отец.

— Да, — подтвердила Целестина.

— Я считаю необходимым приехать в Сан-Франциско и побыть с вами несколько первых месяцев, пока ты не втянешься в новый ритм, — твердо заявила мать.

На том и порешили. И хотя Целестина сидела на стуле, ей казалось, что она перепрыгивает через глубокую пропасть, которая отделяла прежнюю жизнь от лежащей впереди, между будущим, которое могло быть, и будущим, которое будет.

Она не ожидала, что ей придется воспитывать ребенка, но не сомневалась в том, что обучится всему для этого необходимому.

Ее предки выдержали рабство, и теперь она стояла на их плечах, на плечах поколений, свободным человеком. И жертвы, которые она готова принести ради этой малышки, таковыми, по существу, не являлись, во всяком случае, история никак не сочла бы их жертвами. В сравнении с тем, что пришлось вынести другим, это был не более чем пустяк. Поколения страдали не для того, чтобы она увильнула от него. Она дорожила такими понятиями, как честь и семья. Так уж устроена жизнь — каждому приходится брать на себя те или иные обязательства и выполнять их.

И, конечно, прошлая жизнь не подготовила ее к встрече с монстром, который был отцом девочки. А в том, что рано или поздно он придет, Целестина не сомневалась. Она это знала. В событиях, как и вещах, Целестина Уайт улавливала внутреннюю структуру, сложную и загадочную, и для нее, художницы, симметрия структуры, ее завершенность требовали появления отца девочки. Пока она не могла ему противостоять, но не сомневалась, что за отпущенное ей время сумеет достойно подготовиться к встрече с этим чудовищем.

Глава 26

К полудню, после лабораторных исследований, призванных установить, не являлось ли причиной столь острого приступа рвоты наличие опухоли или патологических изменений в мозгу, Младший вернулся в больничную палату.

И едва улегся в постель, как внутренне сжался, увидев возникшего на пороге Томаса Ванадия.

Детектив вошел, неся поднос с ленчем. Поставил его на вращающийся столик, повернул к Младшему.

— Яблочный сок, лаймовое джелло и четыре крекера, — прокомментировал детектив. — Если угрызения совести не заставят тебя признаться в содеянном, то такая диета сломит твою волю. Заверяю тебя, Енох, в орегонской тюрьме кормят куда лучше.

— У вас что-то не в порядке с головой? — спросил Младший.

Словно не понимая, что вопрос требует ответа, или же пропустив его мимо ушей, Ванадий подошел к окну и полностью раздвинул жалюзи. Ярчайший свет, казалось, затопил палату.

— Солнечный выдался денек, — заметил Ванадий. — Аккурат о таком поется в одной старой песне, «Солнечный торт». Ты ее знаешь, Енох? Написал ее Джеймс Ван-Хузен, знаменитый поэт-песенник. Впрочем, это не самая его известная песня. Он также написал «Все путем» и «Считай, что я безответственный». «Полетай со мной» — тоже его. «Солнечный торт» — не шедевр, но песенка милая.

Как всегда, говорил детектив на одной ноте. И лицо его оставалось бесстрастным.

— Пожалуйста, закройте жалюзи, — попросил Младший. — Очень уж яркий свет.

Ванадий отвернулся от окна, шагнул к кровати.

— Я понимаю, что ты предпочитаешь темноту, но мне нужен свет, чтобы получше разглядеть твою реакцию на новости, которые я хочу тебе сообщить.

И Младший, хоть и понимал, сколь опасно подыгрывать Ванадию, не смог удержаться от вопроса:

— Какие новости?

— Ты не собираешься выпить сок?

— Какие новости?

— Лаборатория не нашла в твоей блевотине ипекака.

— Чего? — переспросил Младший, потому что притворялся спящим, когда прошлой ночью Ванадий и доктор Паркхерст говорили об эпикаке у его кровати.

— Ни ипекака, ни другого рвотного, ни какого-либо яда. Наоми ни в чем не виновата.

Младший порадовался тому, что его воспоминания об их короткой и прекрасной совместной жизни более не будут омрачены. Слова детектива доказывали безосновательность его подозрений. Наоми — не вероломная сучка, пытавшаяся подсыпать яд ему в еду.

— Я знаю, что ты каким-то способом вызвал рвоту, но, похоже, у меня нет никаких возможностей это доказать.

— Послушайте, детектив, ваши грязные намеки на то, что я причастен к гибели моей жены…

Ванадий поднял руку, останавливая его.

— Давай обойдемся без праведной ярости. Прежде всего я ни на что не намекаю. Я прямо обвиняю тебя в убийстве. Ты жил с другой женщиной, Енох? В этом твой мотив?

— Это оскорбительно.

— Честно говоря, а я всегда говорю с тобой честно, другой женщины я не нашел. Я опросил множество людей, и все думают, что ты и Наоми были верны друг другу.

— Я ее любил.

— Да, ты говорил, и я уже склонен думать, что это правда. Твой яблочный сок греется.