Золотое весло - Евгений Богат

За широкую душу и любили студенты Керженцева в инженерно-строительном институте. Он не мог жить, не оказывая услуг окружающим людям. Делал он это беспорядочно и совершенно бескорыстно, часто забывая через день имя облагодетельствованного человека.

Ему ничего не стоило целую ночь делать чертежи для больного товарища, стоять двадцать часов в очереди за билетами на «Анну Каренину» для двоюродного брата, доцента, едущего через Москву из Одессы в Ярославль…

Одна лишь слабость была у него: любил каламбурить, играть словами. Но была эта слабость так безобидна, так детски простодушна, что, кажется, только украшала его.

Воронихин подумал, что, наверное, Андрей сейчас любимец министерства и его так же балуют за безудержно щедрый характер, как и двадцать лет назад в институте.

— Что же мы стоим-то с тобой, время-то ведь обеденное, — заговорил Керженцев и виновато улыбнулся. — Ты уж извини меня, Федя… Жена кончает консерваторию, и у меня дома по этому случаю только музыка. Солидных мужей ждут к обеду салаты, а меня сонаты. — Он рассмеялся, потом добавил: — Жена у меня молодая. — И почему-то строго посмотрел на Воронихина, будто тому это могло не понравиться.

Они пошли в соседний ресторан, сели за укромный столик, полузавешенный пыльными листьями пальмы, и Керженцев заказал обед.

Помолчали. Потом Андрей Керженцев начал рассказывать Воронихину о себе. Тот слушал внимательно, удивлялся, радовался…

Оказалось, что, странствуя по земле, застраивая ее поселками, мостами, радиомачтами, они часто бывали почти рядом: на берегах одной реки, на склонах одной горы, и только случайно из-за извечных капризов судьбы они не обнялись в дальних широтах, под северными и южными созвездиями.

— А теперь я столичный житель, — оживленно рассказывал Керженцев. — Командую трестом.

Подали обед. Они выпили. И Воронихин рассказал, ему о жене, о редких металлах…

— Я тебя, Федя, на Север не отпущу, — весело перебил его Керженцев.

— Что? — рассмеялся Воронихин.

— Не отпущу! — ласково и упрямо повторил Андрей. — Будешь со мной работать в белокаменной Москве. Начальником большого участка пойдешь, черт фиолетовый?

— Андрюша, ты поверь…

— Не верю! — играя весельем, размашисто перебил его Керженцев. — Не верю, что не хочешь со мной работать!

— Да я не об этом… — попытался было объяснить ему Воронихин, но Андрей его не слушал. Перейдя с буйно-веселого тона на доверительно-серьезный, он говорил: — Министр выступает завтра вечером, утром на совещании ничего любопытного не будет. Да что совещание! Сонная одурь! Поедешь со мной, посмотришь, как строят в Москве. Я тебе покажу такое…

«Что ж, эта поездка ни к чему меня не обязывает, а интересно…» — подумал Воронихин и согласился.

— Ладно, убедил…

Шумная сцена разыгралась за столиком, когда настало время расплачиваться за обед. Керженцев, чуть не плача, объявил смущенному Воронихину, что если в ближайшие недели он окажется на Севере, то не переступит порога его дома — уж лучше замерзнет под открытым пасмурным небом. Эта угроза подействовала на Воронихина. Он уступил…

Утром они послонялись по вестибюлю, чтобы их увидели, потом, не заходя в зал, вышли на улицу.

Не у самого министерства, а за углом их ожидала серая «Победа».

— В Шелестово, — небрежно обронил Керженцев, садясь в машину, и с удовольствием откинулся на сиденье, подложив одну руку под голову, а второй полуобняв Воронихина.

По дороге он рассказывал:

— Увидишь, Федя, дивное место… Лес, вода, тишина… Можно ставить «Лебединое озеро». Сейчас хозяин этой благодати — молодой инженер, самонадеянный юноша, которого я хочу освободить.

Потом беспокойно зашевелился, шумно дыша.

— Что с тобой? — рассеянно поинтересовался Воронихин, не отводя глаз от окна, за которым уже плыли омытые дождями леса.

— Волнуюсь, Федя, — ответил он, касаясь щекой плеча товарища, — жена, Наташа, сегодня играет самому… (он назвал имя известного пианиста).

Машина мягко въехала в лес, стало сумрачно от высоких темных стволов. Керженцев торжествующе улыбался. Улыбка его как бы говорила Воронихину: «Видишь, как красиво вокруг, но это только начало, тебя сегодня ждут еще большая красота, еще большие радости».

Лес кончился; дорога пошла в гору. Когда они достигли вершины широкого холма, Воронихин увидел огненно-кирпичный пятиэтажный дом; перед ним на изрытой черно-белой, точно поседевшей земле валялись в пыли заржавленные листы железа, разбитые панели, полузасыпанные щебнем большие камни и еще что-то странное, ни на что не похожее… Шофер повел машину бережно и тихо.

Торжественная улыбка сбежала с полных губ Керженцева. Он с доверчивостью ребенка обернул расстроенное лицо к Воронихину, как бы ища у него сочувствия, но тот сосредоточенно рассматривал изломанный лист заржавленного железа, похожий не то на башню рыцарского замка, не то на карикатурную физиономию с клоунским носом. Керженцев тоже посмотрел на этот странный лист, мимо которого, мягко покачиваясь, шла «Победа», и, суховато рассмеявшись, пообещал:

— Черти фиолетовые!.. Я им задам… — Вздохнув, он добавил: — А как тут зимой было красиво… Сказка!

Навстречу им вышел человек лет шестидесяти, маленький, в черной истертой кожаной тужурке. Керженцев поздоровался с ним, познакомил Воронихина.

— Мастер Королев. А где же ваш молодой, подающий большие надежды руководитель? — чуть усмехаясь, обратился Керженцев к Королеву.

— Уехал на бетонный завод и деревообделочный комбинат, — ответил Королев и пояснил с улыбкой: — Второй день без материалов сидим, Андрей Иванович…

(Это была улыбка человека, который очень раздражен и боится, что раздражение помешает ему быть вежливым с гостями.)

Керженцев насупился.

— Что это, Михаил Васильевич? — Он строго посмотрел в улыбающееся лицо старого мастера и медленным округлым жестом показал вокруг. — Что это? А?.. Я думаю, у господа бога в первый день творения больше было порядка на земле.

Королев, потупившись, молчал. Воронихину стало жаль его.

— Что будет в этом доме?

— Научно-исследовательский институт, — ответил, оживляясь, мастер и начал рассказывать об институте, но Керженцев его перебил:

— Не лучше ли нам пойти по этажам и воочию увидеть, что вы делаете для торжества науки?

Королев повел их по разбитым дощатым подмостям в будущий институт. Дом был в той стадии работы, когда снаружи кажется, что он уже построен, а в действительности до конца еще далеко.

На первом этаже было пустынно; в коридоре на цементном, давно не метенном полу тускло отсвечивали мелкие зеленовато-серые осколки выбитого ветром или нечаянным ударом стекла…

Они поднялись выше, зашли в одну из комнат. Керженцев опять посмотрел строго на Королева.

— Почему маляры не работают?

— Стены, Андрей Иванович, сохнут, — ответил мастер, улыбаясь. — Позавчера штукатурили.

— Лучше бы у вас сохло сердце от любви к делу, — с легким раздражением заметил Керженцев.

На лестнице Королев рассказывал:

— Чертежей на работы в подвале нет. Столярных изделий не хватает, паркета — ни одной штуки. Шлака для засыпки полов нет… Вопрос о наружной отделке не решен. Плиток для облицовки санитарных узлов нет…

Керженцев морщился и ускорял шаг, а Королев все торопливее сыпал однообразными, скучными словами.

В коридоре третьего этажа навстречу им выбежали женщины. Они быстро, перебивая друг друга, о чем-то говорили, и было видно, что им сейчас все равно, поймут их или нет, и одно лишь важно: излить в бурливом потоке слов то, что плещет в сердце.

Особенно буйно вела себя самая пожилая, маленькая, толстая, с большим, мясистым носом и тонкими, злыми губами. Подняв тяжелые кулаки, она шла на Королева, осыпая его отчаянными словами.

Воронихин догадывался, что, хотя она заносила кулаки над головой Королева и даже, казалось, готова была его избить, на самом деле ее гнев не имел к нему ни малейшего отношения, а был направлен на Керженцева и на самого Воронихина, в котором женщины, возможно, видели еще более высокое начальство.

Керженцев стоял молча. Вначале он задумчиво поднимал и опускал кожу на лбу, потом сочувственно улыбнулся, как бы показывая, что разделяет их возмущение.

Однако эта сочувственная улыбка не только не задобрила женщин, а, наоборот, вызвала еще большую ярость.

— Эх вы!.. — закричала старая так исступленно, что Воронихин понял: сейчас все начнется с самого начала. — Обман это, не по закону!

Керженцев умоляюще посмотрел на Королева.

— Михаил Васильевич… дорогой… неужели нельзя было уладить эти… финансовые дела?

Королев хотел было что-то ответить, но его опередила женщина с цыганским худым лицом.