Татарский удар - Шамиль Идиатуллин

С габаритным проводником Лена постаралась быть строгой и справедливой, на шутки реагировала вежливо, а по существу сообщила, что их вообще-то четверо, муж присоединится позднее, он уже звонил (тут пришлось чуть соврать — звонил Вовка еще утром), так что прошу никого не подсаживать, а младшей девочке три будет через две недели, вот свидетельство, как ее зовут, вы и сами видите, а конфеты ей лучше не давать, и старшей, и мне тоже, а чай будем, но попозже.

Весельчак покинул дамское общество, лишь когда поезд тронулся. Выложив на стол сторублевку за постельное белье, Лена наконец расслабилась — впервые за эти самые последние дни, во всех смыслах, будь они неладны, и задумалась о том, что происходит и зачем они так скоропостижно едут к родителям в Череповец. Вовка на этот вопрос вразумительного ответа ей так и не дал — лишь взял Лену за локти, когда она уже собиралась раскричаться, и тихо сказал: «Лень, все будэ чотко, я обещаю. Потерпи два дня — и все. Пожалуйста». Сегодня истекал второй день, так что счастье, или как там правильно называется режим, когда все хорошо, подступило совсем уже вплотную.

За размышлениями Лена поначалу не обратила внимания на то, как ее купе становится ареной загадочных рокировок. Сначала Валя, домусолившая подаренную теткой вафлю «Островок», а последние минуты громко считавшая милиционеров за окном, перебралась к ней на полку и принялась пихать Светку в живот — а Светка стоически переносила процедуру, ограничиваясь предупреждениями в виде тощего кулака. Потом тетка, еще раз улыбнувшись — Лена рассеянно кивнула в ответ, — вдруг сорвалась с места и упорола на голос проводника. Через пару минут она вернулась с каким-то новым лицом, секунду постояла в середке купе, что-то пробормотала и принялась резко выдирать свой чемодан из-под полки. Лена пришла в себя лишь когда соседка, отмахнувшись от помощи Светы, воссоединилась с багажом, еще раз застыла на секунду — на сей раз в дверях — и вдруг исчезла, как сдернутая.

— Тетя сикытъ побежауа? — осведомилась Валька.

Лена с недоумением посмотрела на Свету, та честно хлопала голубыми брызгами.

— Мама, что, и тетя сикыть?.. — не унималась Валька.

Лена открыла рот, но высказаться по заявленной теме не успела. В купе заглянул усатый дядька:

— Тук-тук. Нового соседа примете?

Новый сосед, застенчиво улыбаясь, объяснил, что попал в купе с тремя кумушками, которым такой сосед как-то совсем не показался. Вот они его, значит, и… Вы, надеюсь, не выгоните?

Лена, честно говоря, любила усачей татарского происхождения еще меньше, чем амбалов — была на то пара веских причин, относившихся к проживанию в общаге на первом курсе пединститута. К тому же дяденька был в застегнутом костюме из черной джинсы, в такую-то жару, тек лицом и исходил совершенно нестерпимым запахом одеколона, почему-то напомнившим Лене газировку с сиропом за три копейки из обгрызенного стакана и леденцового петуха в толстом целлофане. Но рефлексировать по поводу усов и чукотской закутанности она не стала, поскольку именно в этот момент уязвленно решала, как относиться к коварству соседки, променявшей их на явно несимпатичных кумушек. В итоге Лена повела плечом и вежливо сказала:

— Ну что вы. Располагайтесь.

Дядька явно обрадовался, задвинул небольшой рыжий портфель под полку и сообщил, что звать его Сергей Ризаевич и что едет он в командировку в Архангельск. Евсютины на эту сенсацию никак не отозвались, и усатый взялся за индивидуальную проработку. Осведомился у Лены, можно ли детям конфеты (Лену этот вопрос за последние минуты порядком утомил, она снова пожала плечом и отвернулась к окну — до Юдино осталось минут десять). Спросил у Вальки, любит ли она чупа-чупс. Прожорливая дочь принялась застенчиво заламывать пальцы, а Светка солидарно с матерью изучавшая окрестности из коридора, тихонько хихикнула. Под чупа-чупс дело потекло живее. Дяденька, ознакомившись с Валькиной автобиографией, сообщил, что его бабушку тоже звать Валентиной, а по батюшке Яковлевной, а тебя как? Не знаешь? А папу как зовут? Вовой? Ну, значит, ты Валентина Владимировна. Вэ Вэ. А у меня сын Станислав. Представляете, кошмар какой, Эс Эс получается, сказал он явно для Лены. Лена не отреагировала, и Сергей Ризаевич продолжил: а маму как звать? Не скажешь? Ну ладно, пусть тайна будет. А вы куда, к папе едете? Нет? А куда? В Москву? В Череповец? А где это — Череповец? Ах, там… Ну да, все правильно. А папа твой где? Правильно, на работе. Мой тоже, когда мелким был, выучился — на работе. Очень удобно: теща звонит, где папа, спрашивает, — а я чисто отдохнуть во двор спустился, с ребятами там, пиво, все такое, понимаете. А Стаська говорит: на работе! — объяснил он, беззвучно захохотав и снова явно обращаясь к Лене. А это твоя сестра, да? Старшая или младшая? Да ну. Не может быть. Правда, что ли, старшая? И в школу ходит? Кошмар какой. А звать ее как? Ага. А чупа-чупсы она любит? Свет, а Свет. Тут разведка донесла, что ты чупа-чупсы любишь. Вот, возьми, пожалуйста. Я понимаю, что жарко и сладко, но у меня и кола где-то есть. Сейчас найду.

Тут Лену этот сладкий мужичок достал. И запах его, и завидное умение без мыла влезть куда угодно, и реакция ее девок. Ладно, Валька — мелкая дурочка, но все равно ведь система «свой-чужой» работать должна, а тут вон — чуть не на колени джинсовые забралась. Самое обидное, что Ризаевич этот снайперски сумел подцепить гордую Светку на единственно возможный крючок. Из всех Светкиных недостатков пристрастие к шипучкам самое необоримое — и вот она уже вплыла гаммельнским полушагом в купе и присела в ожидании идиотской колы, от которой только больше пить хочется.

Лена уставилась в улыбающееся усатое лицо и спросила — может, слишком резко, но хватит, наверное, уже:

— Вы переодеваться сейчас не будете?

— Да нет, вот Юдино проскочим, и тогда, пожалуй…

— Тогда, с вашего разрешения, мы переоденемся, — Лена подумала, что сейчас она девкам такое выдаст — до Вологды будут на каждый вздох разрешения спрашивать.

— Так Юдино же, станция сейчас, — сказал Сергей Ризаевич, упорно улыбаясь.

— Ничего страшного, зато качать не будет. Вы позволите? — слегка повысила голос Лена.

— Ой, ну что за спешка, в самом деле. Вот Юдино проскочим, и тогда, — успокаивающим тоном завел сосед.

И этого тона Лена вынести не могла:

— То есть вы решать будете, когда нам переодеваться? В таком случае, — решительно поднимаясь, сказала она уже в почти скандальной тональности, — я немедленно иду к проводнику, и вы пробкой вылетаете из нашего купе!

Лена сделала неловкий шаг к выходу, минуя ноги испуганной Светки, — и тут же дверь в купе с грохотом затворилась. В полуметре от носа Лены.

Она замерла, соображая, что происходит — толчков, способных толкнуть дверь по пазу, вроде не было, значит, кто-то нечаянно закрыл ее снаружи. Схватилась за ручку и сильно дернула, едва не потянув плечо.

Дверь не шелохнулась. А голос за спиной произнес:

— Елена Викторовна, я вас умоляю, не надо так беспокоиться. Проедем Юдино, дождемся Владимира Геннадьевича — и все будэ чотко.

Вовкина фраза вспыхнула в голове Лены, как искры от оплеухи. Она медленно обернулась. Сергей Ризаевич сидел, небрежно опираясь спиной о стенку а слегка обнимая за плечи притихшую Валю. Левой рукой он вытягивал из нагрудного кармана бордовое удостоверение.

6

И теперь для меня номера телефонов как шифры.

Придорогин не смог бы обойтись без своего человека в Казани. Это было очевидно, и к доктору не ходи. И Гильфанов знал, где его искать, — помимо родной Конторы никто необходимых Придорогину кондиций воспитать просто не мог. Впрочем, Придорогин ничего мимо родной Конторы и не видел, она ему как контактные линзы была.

Против того факта, что счастливцем оказался Евсютин, медицина также была бессильна. Достаточно взглянуть на сияющую значительным бронзовым отсветом морду скромного заместителя начальника второго отдела, чтобы понять — от большого светила это отсвет, от очень большого. Конечно, Евсютин сдерживался как мог, а мог неплохо. Но все равно ситуации порой возникали вполне клоунские.

Например, в начале июня, когда Гильфанов ненадолго забежал в отдел и тут же был вызван к начальству, а в приемной Уткина оказалось, что председатель чем-то занят и просит пару минут подождать. Лидия Михайловна сообщила это с традиционным сочувствием к Гильфанову (руководство Конторы и приближенные к нему люди были в курсе, что гильфановская команда второй месяц пахала по какой-то сверхважной и сверхсекретной теме, и отвлекать ее на текучку и протокол негуманно).

Уже через минуту из-за начальственной двери появился Володя Евсютин. Вышел он неправильно. От начальства положено выходить с облегчением, или с горящей задницей, или с жаром в глазах, каковой жар является только бледным бликом кипения мыслей в мозгу, заваренном начальственным распоряжением. Евсютин вышел, как ревизор от подопечного, — деловито и сосредоточенно, словно за спиной остался не грозный генерал Сан Михалыч, а оперуполномоченный райотдела, только что подвергшийся строгой, но справедливой проверке. А когда увидел скромно листавшего газетку Гильфанова, не бросился пожимать руку, а кивнул — причем не с обычной сдержанной и уважительной, а широкой и ехидной улыбкой.